К этому добавились еще и действия русской разведки, причем непонятно какой — раньше так не действовали ни ГРУ, ни КГБ. Нагло устроили автомобильную катастрофу нескольким церковным деятелям. И подбросили компрометирующие материалы, что они, оказывается, ехали из католический приюта, где занимались непотребными делами с детьми-сиротами. Разразился большой скандал, многие сначала не поверили, но когда на него наложилось разоблачение вожака 'Солидарности'... 'Я, нижеподписавшийся Лех Валенса, сын Болеслава и Феликсы, 1943 года рождения, обязуюсь сохранять в тайне содержание моих бесед с сотрудниками служб безопасности. Также обязуюсь сотрудничать со службой безопасности в деле выявления и борьбы с врагами Польской Народной Республики. Информацию я буду передавать в письменной форме. Факт сотрудничества со службой безопасности обязуюсь хранить в тайне и не раскрывать даже семье. Передаваемую информацию я буду подписывать псевдонимом Болек' — Ярузельский запомнил слово в слово прочитанную им лично расписку 'агитатора, горлопана и главаря'. От кого русские получили эти данные, установить так и не удалось. Но органы безопасности пришлось чистить, причем чистить под присмотром 'кураторов' из КГБ, нового министра внутренних дел Мирослава Милевского и представителя 'партийного бетона' Мечислава Мочара — бывшего министра внутренних дел, человека КГБ и сторонника решительного подавления оппозиции.
С другой стороны, неожиданные разоблачения привели к резкому падению популярности 'профсоюза'. Одно дело, когда рабочие под руководством простого электрика из Гданьска совершают революцию против ужасной тоталитарной системы, за 'социализм с человеческим лицом'. Это очень символично, духоподъемно и призывает к борьбе. Другое дело, когда оказывается, что все это движение используют для непонятных интриг или желающие просто свергнуть нынешнее правительство, или вообще иностранные шпионы из гебни. Такая ситуация обычных людей не вдохновляет. А всякие деятели из КОС-КОР, Державной лиги и Клуба католической интеллигенции притихли после арестов части руководителей и опубликования в печати доказательств получения этими организациями иностранной помощи. Как выяснилось на борьбу с социализмом в Польше шли большие средства, только по официальным каналам было перечислено свыше 90 тыс. фунтов стерлингов.
Потом русские напечатали у себя, а за ними перепечатали и многие газеты мира, отрывки из плана 'Полония', одним из создателей и вдохновителей которого оказался покойный антикоммунистический американский политик Бжезинский. Стало ясно, почему вдруг повысились цены, зачем пришлось срочно выплачивать большую часть кредита с помощью СССР ( о чем русские тоже объявили на весь мир), почему с такой охотой полякам давали деньги даже банки, обычно не желающие иметь дело с 'коммунистическими режимами'. Страна оглушено затихла, пытаясь осознать, что произошло, и куда ее тянули прежние власти и бунтари.
Такая ситуация, конечно, Войцеху нравилась, поскольку устраняла возможность прямого военного вмешательства стран ОВД, по примеру Чехословакии. Но методы, но все усиливающееся влияние русских, полное повторение пятидесятых с подчинением поляков русским, вплоть до прямого управления его совсем не устраивали. С другой стороны, всего тысяча арестованных и две тысячи эмигрантов из антисоциалистических организаций и сотня из госбезопасности — не такая уж и большая цена за спокойствие в стране. Не дай Бог, на его место придет Грабский или Ольшовский. Эти, не моргнув глазом, введут военное положение и прольют реки крови, заставив поляков стрелять друг в друга. А вот этого Ярузельский хотел не допустить любой ценой. Черт с ним, пусть посол тайно командует ему. Он посмотрит, что выполнять и как. В конце концов, Польша — суверенная страна...
Звонок раздался внезапно. Войцех, внутренне напрягшись в ожидании очередной неприятности, поднял трубку.
— Слушаю, — по голосу он узнал нового министра внутренних дел. — 'Помяни черта, он и появится' — мелькнула мысль.
— Докладываю, — судя по интонации, новости у пана Мирослава были действительно не из приятных. — Сбежал Яцек Куронь. Из четырех наблюдавших за ним офицеров безопасности трое убиты, точнее — отравлены. Один исчез, очевидно сбежал с поднадзорным.
— Понятно. Проведите тщательное расследование. Предварительный доклад жду от вас завтра, в шестнадцать ноль ноль, — голос главы Польши не дрогнул, хотя внутри все кипело. — 'Пся крев, русские оказались правы — в самой Службе Безопасности полно предателей!' — Всех посаженных под домашний арест перевести на тюремное содержание.
— Так есть, — по-военному кратко ответил Милевский и положил трубку.
XXV. В тихом омуте...
Андрей Андреевич Громыко с омерзением смотрел на, ковыляющего рядом человека. — 'Что же за люди то такие пошли — мразь на мрази. И такие вот работают в самом центре, где должна создаваться партийная идеология. Чистыми, так сказать руками О времена, о нравы'
Понятно, что сразу после съезда партийный аппарат затаился. В конце концов, Генеральный Секретарь не сменился, был избран практически старый состав Политбюро, противостоять этому было как то... не с руки, если учесть сколько людей в этом участвовало. Да и карьерные возможности после реформ... Утвердили же предложения по реформам на съезде. Но потом, как только стали доходить нехорошие последствия принятых решений для интересов партбоссов на местах, аппарат начал потихоньку консолидироваться, подыскивая единомышленников. А оружия для борьбы с новыми идеями Генсека у региональных партийных элит было достаточно — пока...
Потратив два месяца на согласование позиций по здравницам, санаториям да через верных людей — элиты уяснили, что существуют две группировки, интересы которых разошлись сразу по окончании съезда. Одна — сам Генсек и верные ему люди, включая руководство КГБ и большую часть его аппарата, большая часть военных руководителей, аппаратчики, получившие реальные . Вторая группировка — группировка Громыко — Черненко — Устинова, оттесненная от своих постов и стремящаяся к реваншу. Ведущим в этой связке был все же Громыко, мистер 'нет', почти бессменный министр иностранных дел СССР, человек иезуитской хитрости. К ней примкнули и разгромленные остатки консерваторов — сусловцев. Примкнули, чтобы не быть окончательно оттесненными от власти. Брежнев менялся непредсказуемо, словно забыв все предыдущие негласные договоренности.
Первую встречу для определения позиций сторон — назначили в санатории, принадлежавшему Управлению делами ЦК КПСС, по странному стечению обстоятельств, том же самом, в котором до съезда Громыко договаривался с Сусловым. В этот санаторий снова лег на обследование член ЦК КПСС Громыко, и в то же время в санатории оказался Петр Александрович Родионов, заместитель директора Института Марксизма-Ленинизма, Директор института был недавно арестован за измену Родине, и.о. назначили со стороны и Родионов был этим сильно недоволен.
Вот сегодня Громыко вышел из процедурного кабинета, где дышал кислородом на какой-то немецкой машине и, кашляя после процедуры, прошел коридором к другому кабинету, где у академика был назначен массаж.
Дверь была на замке. Прислушавшись, Громыко понял, в чем дело.
— Ходок старый...— выругался он, стуча в дверь условным стуком. За дверью раздалась какая-то возня, потом, минуты через три дверь открылась. Внешне все было уже совершенно пристойно. Девица, одетая в очень короткий медицинский халатик, короче, чем обычный, заканчивала массировать лежащего мужчину, укрытого по пояс покрывалом.
— Заходи, Андрей Александрович... Я тут... кхе-кхе... задержался немного. Сейчас оденусь.
'Совсем страх потеряли, — подумал Громыко. Что в институте вся профессура спала со студентками и аспирантками, было давно известно. Девушкам защититься без этого было практически невозможно. — Моральное разложение, тем более в таком месте. По правилам — клади партбилет на стол и пошел отсюда. Подбросить что ли в Политбюро идейку, что в ИМЛ не все благополучно... тем более сейчас. А то совсем страх потеряли...'
Академик медленно оделся, подмигнул Громыко и предложил пройтись.
— Заходите еще, Петр Александрович, — с намеком сказала медсестра.
— Обязательно зайду, кисонька. Обязательно..., — ответил
Дверь закрылась.
И они не торопясь пошли по коридору.
— С ума сошел? — наконец спросил Громыко.
— Да ты что, Андрей Александрович, дело-то житейское...
— Ты цитатой Ленина прикройся, — грубо оборвал его Громыко, — Из цитатника Ленина, который твои девятый год готовят, и все никак закончить не могут.
Родионов промолчал. Аморалка — такое дело, за которое и соратники могут приложить по полной программе. Особенно в настоящее, трудное для всех время.
— Ну не злись, Андрей Александрович. Бес попутал.
— Мне то что... — внезапно успокоился Громыко — тебе перед товарищами по партии отвечать, не мне...
— Товарищи партии... да-а, — протянул собеседник. — Ты мне лучше скажи конкретно, товарищ Громыко, как член партии члену партии — вот что у нас сейчас в партии и странепроисходит, а?
Легкомысленная интонация и непристойные намеки не соответствовали серьезности обсуждаемого вопроса. Громыко застал еще те времена, когда за такие разговоры, да что там — за намеки на них можно было получить 'десять лет без права переписки', поэтому посмотрел на Родинова так, что тот невольно поежился.
— Ну и что в ней такое происходит? Ну-ка, поясни...
-А то ты не знаешь. Генерального секретаря словно подменили..., заслуженные кадры шельмуют. Республиканские партии разгоняют... Новый тридцать седьмой готовят?
— Охренел? — уже не сдержался бывший министр иностранных дел, непроизвольно оглядываясь, и снова посмотрел на замдиректора. Да так, что тот испугался уже по-настоящему.
— Да ты чего, Андрей Александрович... — заканючил Панкратьев -. Я же преданный делу партии человек.... Понимаю, как дела делаются.. Но и ты пойми — нельзя так с партией. Полный отказ от ленинской политики партийного строительства, дискриминация национальностей. Так и до отмены союзных республик дойдет. Волюнтаризм. Кончится, как у Хрущева. Или ты так не думаешь?