слишком связана с генетикой. Она настолько генетически детерминирована, что говорить о влиянии каких-то внешних факторов очень трудно. Депрессия же сильнее привязана к этим факторам. Мы хорошо знаем, что стрессовые ситуации — смерть близких, развод и многое другое — несомненно влияют на развитие этого заболевания.
Минуточку! Не ослышалась ли я — что этот профессор психиатрии, не понаслышке знакомый с генетикой, говорит о генах?
— Я имею в виду слишком большой упор на них. Ведь мы даже не можем найти гены, которые однозначно определили бы, возникнет у вас какое-нибудь психическое расстройство или нет. Другими словами — мы не способны установить четкую корреляцию между депрессией или фобией, с одной стороны, и конкретным геном — с другой.
Немного странно это слышать от человека, который совсем недавно стал руководителем гигантского генетического проекта. Вместе с коллегами из Оксфордского университета и Университета Фудань в Шанхае Кендлер занимается обследованием 6 тысяч китайских женщин, страдающих периодической депрессией, с тем чтобы проанализировать полмиллиона генетических маркеров, — так, как это сделал Роберт Пломин, который изучает наследуемость умственных способностей. Ученый, который, судя по всему, не верит в наличие генов с «правом решающего голоса», исследует генетические связи, чтобы найти новые гены. Как это может быть?
— А вот так. Но заметьте: мы изучаем не просто генетику наших испытуемых; мы тщательно исследуем и внешние факторы. Даже если гены, которые мы найдем, каждый по отдельности не будут решающими — т. е. роль каждого окажется невелика, — они помогут понять молекулярные механизмы изучаемых заболеваний, механизмы, которыми еще никто не занимался. Уже сейчас ясно, что такие нейромедиаторы, как серотонин, причастны к депрессии, поскольку лекарственные препараты, смягчающие ее симптомы, влияют именно на серотонин. Впрочем, что при этом происходит, нам пока неизвестно.
Термин «серотонин» сегодня у всех на слуху. «У вас депрессия? — говорит врач. — Значит, организму не хватает серотонина». Или: «У вас нарушен баланс серотонина». (Что бы это значило?) Несколько лет назад американцы Джеффри Лакасс из Университета штата Аризона и Джонатан Лео из Мемориального университета Линкольна написали в одной из своих публикаций в журнале PLos Medicine, что особенно любит это слово — серотонин — фармацевтическая промышленность. Проанализировав рекламу SSRJ-препаратов, они увидели, что такие брендовые лекарства, как золофт, паксил, прозак, лексапро повсеместно называют «стабилизаторами баланса серотонина»[59]. Но, по утверждению Лакасса и Лео, научного объяснения «баланса» не существует. Другими словами, никто не оценивал, сколько серотонина должно быть в различных отделах головного мозга, чтобы у вас не было депрессии. Или, как сказал в одном из интервью английский психиатр, специалист по депрессии, «теория, согласно которой отклонение уровня серотонина от нормы приводит к депрессии, обоснована так же “хорошо”, как и теория, по которой мастурбация приводит к умопомешательству».
Итак, мы возвращаемся к факторам среды. Как оценить их влияние?
— Мы только сейчас начинаем понимать, что происходит с человеком с самого раннего детства и до конца жизни, — сказал Кендлер. — А происходит там много интересного. Принято думать, что наши гены не изменяются, — в каком виде мы их получили, в таком они и существуют в нас независимо от того, что происходит с нами потом. Однако это далеко от истины. Геном крайне динамичен: к примеру, гены, детерминирующие определенные признаки, в семилетнем «возрасте» проявляются совсем не так, как в 16 лет. В период полового созревания в геноме тоже происходят какие-то перестройки.
Еще один интересный момент — половые различия.
— Возьмем, например, частоту депрессии: у девочек и мальчиков до 15 лет она примерно одинакова. Но затем «слабый пол» выходит в лидеры: у женщин клиническая депрессия наблюдается вдвое чаще, чем у мужчин.
На долю наследственной компоненты депрессии приходится в среднем примерно 40 %, но у женщин генетические факторы играют большую роль, чем у мужчин, то есть наследуемость у женщин выше.
— Если вы спросите меня, всегда ли одинаковые гены проявляются одинаково у мужчин и женщин, я отвечу: что касается депрессии — нет.
Раз уж речь зашла о половых различиях, нельзя не вспомнить о гормонах. Возьмите, например, предменструальный синдром — это повторяющееся из месяца в месяц состояние, напоминающее депрессию. Может быть, все дело в эстрогенах?
— Гормоны, конечно, — очень важная вещь, — говорит Кендлер с оттенком снисходительности. — Но не означает ли это также, что общество должно менять свое отношение к девушке, достигшей половой зрелости?
Я не совсем поняла, что он имеет в виду.
— Ну, все эти страсти вокруг фигуры и прочего. Установлено, например, что раннее половое созревание не очень хорошо для девочек, которые учатся в смешанных классах. Обычно они пренебрегают сверстниками и дружат с мальчиками гораздо старше себя, раньше начинают половую жизнь, чаще попадают в дурную компанию, знакомятся с наркотиками. Все это сказывается на их дальнейшей жизни. Но если такая же девочка учится в школе, где мальчиков нет, то ничего подобного с ней, скорее всего, не случится. — Следующее предложение он произнес очень медленно, тщательно подбирая слова. — Во многом это объясняется разной реакцией окружающих на нечто биологическое. Нет ничего более заманчивого для подростка, чем физически развитая тринадцатилетняя девочка, психологически еще не готовая защитить себя.
Есть еще одна благодатная тема для дискуссий: взаимное влияние генетических и средовых факторов.
— Допустим, вы находитесь в стрессовой ситуации. В какой мере ваши гены могут повлиять на вероятность развития у вас патологического психологического состояния? Я говорю сейчас о генном контроле воздействия средовых факторов, — поясняет Кендлер. — Особенно все это важно при депрессии и состоянии тревожности.
Один из способов, которым гены влияют на психику, за- ключается в изменении внешних воздействий. «Как такое может быть?» — спросите вы — и я вместе с вами. Однако в 1997 году Кендлер, проводя исследования на близнецах, обнаружил, что так называемые социальные сети, через которые осуществляются связи между людьми, в частности взаимная эмоциональная поддержка, ободрение, выработка новых форм поведения, имеют отчетливо выраженную наследственную компоненту. Это привело его к мысли, чтотакие отчасти определяемые генами признаки, как темперамент, могут влиять на формирование социальной среды.
— Мы активно формируем такую среду на протяжении всей жизни через присущие нам способы общения с другими людьми. И особенности этой среды, в свою очередь, влияют на состояние нашей психики. Возникает замкнутый круг — те самые гены, которые обусловливают склонность к депрессии, затрудняют общение и создают неблагоприятную для нас же среду.
Говоря о среде (в данном контексте лучше сказать «об обстоятельствах»), мы обычно подразумеваем вещи, которые просто случаются. Но игра случая — далеко не все.
— Конечно, случай присутствует в нашей жизни, но если присмотреться, многие негативные события на самом деле уходят своими корнями в наши отношения с людьми. Мы не только жертвы, мы соучастники. Об этом свидетельствуют исследования невротиков. Наблюдая за группой таких людей в течение многих лет, мы убедились, что степень невротичности позволяет предсказать будущую жизнь человека в смысле его взаимоотношений с другими людьми и способности формировать социальные сети.
Больше невротизма — больше проблем — менее обширная социальная сеть — большая вероятность развития депрессии.
— Публикация наших выводов встретила бурные протесты со стороны многих коллег-психиатров. «Этого просто не может быть!» — возмущались они. Но посмотрите на все, о чем мы говорим, глазами приверженца эволюционной теории. Куда ни глянь — всюду следы деятельности генов. Генетически различающиеся виды пернатых строят разные гнезда и таким образом привлекают «своих», а не «иных» самок. Специфические гены вируса гриппа вызывают воспаление слизистой носа, мы чихаем и распространяем гены вируса. Они заставляют чихать членов нашей семьи, создавая тем самым особую среду.
Мне пришла на память колонка на сайте New York Times под заголовком «Ограбленные собственными генами?» («Mugged by Our Genes?»[60].) Авторов вдохновила идея, которую высказал криминолог Кейвин Бивер из Университета штата Флорида и которая звучала так: вероятность стать жертвой уличного воришки в определенной мере определяется генами и, таким образом, передается по наследству. Что? Разве это — не дело случая? Оказывается, нет. Проанализировав данные по близнецам, собранные в 1990-е годы, Бивер обнаружил, что почти половина вероятности быть ограбленным обусловлена генетически[61]
.
При ближайшем рассмотрении этот результат представляется не таким уж абсурдным. Основная мысль Бивера заключается в том, что гены действуют опосредованно. В нашем случае это подразумевает, что они участвуют в формировании такого типа поведения, при котором воришке легче выполнить свою задачу.
— Это, в частности, объясняет, почему наследование психических признаков четче проявляется с возрастом, — говорит Кендлер. — В молодости у нас больше свободы выбора, и генетика проявляется в виде предпочтений.
Не правда ли, похоже на змею, поедающую себя с хвоста? Если гены участвуют в формировании нашего окружения, не оборачивается ли это ограничением свободы воли?
Кендлер добродушно усмехается.
— Я размышлял о таких вещах, как свобода воли; полагаю, здесь вы впадете в классическую ошибку. Мы привыкли думать, что генетика и наследственность — это из области детерминизма, а влияние среды — нет. Но подумайте вот о чем: если белковый состав пищи, которую дают ребенку в первые три года жизни, влияет на его мозг и, таким образом, на интеллектуальные способности, не ведет ли это тоже к ограничению свободы воли?