В сентябре 1968 года мы вернулись в свою спортивную школу посвежевшими, похорошевшими и порядком располневшими. Летний отдых сделал свое дело. Но мы все уже соскучились по школе, по тренировкам. Мы искренне радовались встрече после долгой разлуки и предвкушали новые впечатления. Рано утром, сияя чистотой и свежестью, мы стояли на линейке, посвященной началу учебного года. Сообщение директора школы грянуло на нас, как гром с ясного неба:
— В связи с тем, что синхронное плавание не было признано олимпийским видом спорта, я вынужден сообщить вам, что команда по синхронному плаванию распускается по распоряжению министра образования. Прошу вас вернуть купальники, махровые халаты, купальные шапочки, прищепки для носа, обувь и школьную форму. Все это нужно сдать завхозу. Взамен он выдаст вам расписки. После этого можете сообщить своим родителям, чтобы они приехали за вами.
И все. Больше никаких объяснений.
Я постаралась не поддаваться панике и поискать возможность остаться в школе. Такая возможность появилась. Мне нужно было успешно сдать зачеты по плаванию, и тогда бы меня оставили в команде пловцов. Я сдала все зачеты с отличными результатами. Но мне сказали:
— Вы физиологически не приспособлены к воде.
— Чего же мне не хватает для этого? Может, плавников? Или рыбьего хвоста? А может, мне пересадить себе вместо легких жабры? Или покрыться рыбьей чешуей?
Мама тоже была возмущена до предела. Мы с ней пошли к министру образования Янусе.
— Нати, к сожалению, я ничем не могу помочь твоей малышке. Если ее оставить в школе, то пойдут разговоры, что она на особом положении, потому что ее отец — Кастро.
— Но ведь все знают, что она самая сильная в команде. И потом, она ведь сдала зачеты по плаванию с фантастическими результатами. А ей вдруг такое говорят… Подумай сам, разве то, что ей сказали в школе, — это серьезное объяснение?
— Вполне нормальное объяснение. А что касается роспуска команды по синхронному плаванию, то это сделано по моему личному распоряжению. У девочек из этой секции не очень-то хорошая репутация. Их поведение оставляет желать лучшего. Да и чего ожидать от папенькиных дочек?
— Попробуй все-таки что-нибудь придумать. Ведь Алине так нравилось учиться в этой школе… У нее отличные успехи в плавании… Может быть, плавание — это ее призвание.
— Вполне может быть… Кстати, как называется болезнь, которой я, по твоему мнению, страдаю? — этот вопрос был обращен уже ко мне.
— Гинекомастия, — ответила я. — Ненормальное увеличение грудных желез у мужчины. И я очень надеюсь, товарищ министр, что ваши груди в ближайшем будущем вырастут до самой земли.
Я сказала это во имя и от имени всех школьников, которых этот грудастый чурбан обвинял в невоспитанности только за то, что они носили длинные волосы и обтягивающую одежду.
Я очень тяжело переживала уход из спортивной школы. Ведь я плавала по пять часов в день и, в конце концов, добилась того, что побила рекорды в плавании стилем баттерфляй и на спине и завоевала право тренироваться в команде кандидатов в сборную. И все мои усилия, все мои победы оказались напрасными. Со мной всегда бывает так: когда я всего лишь в шаге от успеха, все вдруг рушится.
Я вернулась в свою прежнюю школу, не скрывая мятежного настроения. Все закончилось тем, что учителя перестали пускать меня на уроки.
Наш дом стал приходить в упадок. С потолка падали огромные куски штукатурки, с каждым днем все больше обнажая сложное переплетение ржавых труб и прогнивших балок. Жить в таких условиях становилось трудно и небезопасно. И мама пошла искать ответственного работника, который занимался вопросами ремонта и переселения в нашем районе.
Девятнадцатого марта я не пошла в школу из-за сильного насморка и занималась тем, что переносила вещи из своей лаборатории, готовясь к переезду. И вдруг с этажерки на пол упала доска, которая, как оказалось, прикрывала сейф.
Зная мамину привычку отдавать все свое имущество в дар Революции и Социализму, я не стала ей рассказывать о находке, а сообщила об этом бабушке Натике. Ведь у нее был кое-какой опыт по сокрытию фамильных драгоценностей.
Но бабушка не смогла отделаться от служащих Государственной Безопасности, которые помогали нам с переездом, и привела за собой целый эскорт. Они, разумеется, сразу же заинтересовались сейфом и при помощи паяльной лампы и молотка вскрыли его. В этом сейфе оказались деньги и драгоценности, оставленные бывшими владельцами дома, которые спешно покинули Кубу в 1959 году, когда началась Революция.
Бабушка Натика хотела оставить для меня золотую пудреницу:
— Моей внучке сегодня исполняется пятнадцать лет. Неужели Революция обеднеет из-за этой пудреницы?
Но эти типы из Госбезопасности были неумолимы.
— На помощь! На помощь! — услышала я душераздирающие крики моей Лалы и решила, что она в мятежном порыве бросилась на защитников Революции, готовая стереть их в порошок за все причиненные ей неприятности. Но оказалось, что дело было вовсе не в идейных разногласиях: у ног бабушки Натики в жидкости бирюзового цвета плавал голубой гомункулос. Из рук у Лалы выскользнула и разбилась одна из банок, в которых в детстве я хранила своих инкубусов и гомункулосов.
Часть вторая
Наш новый дом стоял на углу улицы и благодарно принимал благословенный свет послеполуденного солнца. Дом был каменный. Все комнаты в нем были постоянно открыты, потому что во всем доме не было ни одной внутренней двери.
Вокруг дома рос сад. Высоко в небо протянули свои ветви палисандровые деревья, будто прося Всевышнего оградить обитателей дома от всех возможных неприятностей.
Мы переехали в новый дом в день моего пятнадцатилетия. Поздно вечером к нам пришел посыльный от Команданте, крепкий коренастый мужчина с седеющей шевелюрой. Это был Соса. Он уже не раз приходил к нам и каждый раз приносил хорошие новости.
— Поздравляю тебя с днем рождения, малышка. Вот подарок от Команданте, — и он протянул мне флакон с духами.
Духи были чудесные. Но почему же их не принес сам Фидель? Я спросила об этом у мамы.
— Хорошо, что он вообще поздравил тебя. Я думала, что ему не передадут мою записку.
Еще одним поистине царским подарком Фиделя было приглашение в полинезийский ресторан. Там для нас заказали столик. В Гаване действовало всего три ресторана, поэтому попасть туда было необыкновенно сложно. Ради того, чтобы заказать столик, люди выстаивали длинные очереди. Нередко у дверей ресторана происходили потасовки. Иногда в дело вмешивалась даже полиция.
Я надела парчовый костюм, состоящий из брюк и блузки без рукавов. Фасон одежды выбирала мама, а шила костюм Хуана под чутким руководством Лалы Натики.
Мое одеяние соответствовало направлению моды шестидесятых годов. Чувствовала я себя в этом костюме, как тюлень в подарочной упаковке. Мне было очень неловко. Идти в таком виде в ресторан совсем не хотелось. Но разве могла я испортить гастрономическое удовольствие моим дамам? Я никого не пригласила на свой день рождения, потому что в результате многочисленных переездов и переходов из одной школы в другую я растеряла всех своих друзей.
Мы сели в «мерседес», доживающий свои дни, и тронулись в путь. Мы представляли собой довольно странное трио. Когда машина остановилась, ко мне обратился с вопросом какой-то прохожий:
— Молодой человек, карнавал уже начался?
Это был галантный намёк на мою одежду. Впрочем, в этом вопросе содержалась доля истины. Ведь значительную часть нашей жизни мы занимаемся несерьезными делами.
Каждый раз, когда мама меняла место работы, мне приходилось переходить в другую школу, чтобы быть ближе к маме. На этот раз ее перевели в Минвнешторг — Министерство внешней торговли. Она стала специалистом Группы латиноамериканских стран и стран Карибского региона, экспортеров сахара. Несмотря на длинный титул, мама ютилась в шкафу, переделанном в кабинет.
— Минторг, Минпром, Минкульт! Какие-то вьетнамские названия! Даже язык на Кубе изменился! — ругалась бабушка Натика.
Кроме работы в Минвнешторге, мама выполняла множество разных дел. По поручению партии ей пришлось возобновить учебные занятия с рабочими. Она обучала их французскому языку. Занятия проходили ежедневно с семи до одиннадцати часов вечера. И это несмотря на то, что ей не так долго оставалось до пенсии. А ведь еще было активное участие в работе профсоюзов. У мамы не было ни минуты свободного времени.
Мамин «мерседес» почти всегда находился в состоянии забастовки, хоть ему уже сделали пересадку некоторых органов из «волги» и «москвича».
Но еще хуже, чем старый «мерседес», вел себя молодой мамин начальник. Он почему-то невзлюбил ее. До меня дошли слухи, что этот начальствующий молокосос доводил маму до слез. Разумеется, мое любящее дочернее сердце не могло вынести этой несправедливости. Я решила заступиться за маму весьма своеобразным способом. Прежде всего, я уговорила свою Фею отдохнуть один день.
— Всего лишь один день, мамочка! Ведь ты же за всю свою жизнь не пропустила ни одного рабочего дня. Мама, я умоляю тебя! Отдохни единственный денечек! Тебе это просто необходимо! Ты ведь не хочешь оставить меня сиротой? А если ты не сделаешь маленький перерыв в работе, это может произойти.
В конце концов мама поддалась моим уговорам. Пункт номер один моего секретного плана был выполнен. Теперь предстояло перейти к следующему пункту. И я отправилась пощипать перья Эдуардо, маминому начальнику. Я решила высказать ему все, что о нем думала. Но вначале я дала ему возможность высказаться.
— Она всю жизнь работает за других, — начал обвинение этот грязный тип.
Я молчала.
— Она помогает другим в ущерб своей непосредственной работе.
Я продолжала терпеливо молчать.
— Ее занятия по французскому вот где у меня сидят.
Далее последовали обвинения в том, что мама каждое утро проводит в педикюрном кабинете, а чтобы все думали, что она находится где-то поблизости, мама оставляет на столе свои очки.