«Толстая грязнуля» не имела ни малейшего отношения к тем бесятам, которые незаметно проскользнули в мою душу в ту самую ночь, когда Фидель обвинил моего будущего мужа в воровстве и насилии. Эти дьяволята не переставали жить во мне, а, напротив, все больше укоренялись и даже стали расти, все больше и больше приводя в смущение мои мысли о супружестве с Йойи.
Я все еще находилась под сильным влиянием обожания и подобострастного страха, исходящего от всех тех, кто аплодировал Фиделю и кричал: «Вива! Вива!». Я все еще доверяла Фиделю.
В августе следующего года я уже развелась с Йойи. Мне было тогда восемнадцать лет. Вскоре после развода наш дом заполонили офицеры контрразведки и элитных войск. Было похоже на то, что они разработали план совместной военной операции, конечной целью которой была я. Если сказать об этом проще, все они хотели переспать со мной. Идя по дому, я то и дело натыкалась на кого-нибудь из «лучших друзей» моего мужа.
Бабушка Натика, несмотря на свои высокие моральные требования, почему-то открывала дверь всем этим типам. Наверное, ей не хотелось расставаться с той обстановкой, которая царила в нашем доме в последнее время. Натике нравилось принимать гостей, угощая их изысканными блюдами. К тому же она и сама любила вкусную еду. Моя бабушка была гурме. Разумеется, если бы все эти люди перестали бывать у нас, из дома исчезли бы и лангусты, и омары, и все остальное, что приводило в гастрономический трепет мою Лалу. По этой же причине она всегда передавала мне трубку, когда звонил кто-нибудь из жен друзей Йойи. По-моему, бабушка Лала Натика готова была, наконец, принять новую жизнь и людей нового кубинского общества. На некоторых условиях, разумеется. Меня же все это никоим образом не устраивало, поэтому я старалась отдалиться от всех друзей и подруг Йойи.
На Кубе возобновилась работа по объединению школы с деревней. Если до этого учащаяся молодежь проводила по два с половиной месяца в сельской местности, на полях Родины, трудясь на благо нового общества, то теперь речь шла о другой форме трудового воспитания. Предполагалось, что студенты и школьники будут жить и работать в деревне. По всему острову были построены здания серого цвета, в которых в течение шести дней в неделю должны были жить учащиеся. Первая половина дня отводилась учебным занятиям, а после обеда школьники обязаны были работать в поле.
Esta es la Nueva Casa
Esta es
la Nueva Escuela
сото сипа
de Nueva Raza.
Сильвио Родригес воспевал новый дом, в котором расположилась новая школа, колыбель новой расы. Впрочем, это не мешало ему быть великим поэтом острова Куба. Он просто выполнял задачу, поставленную перед ним правительством: убедить массы в правильности нового педагогического изобретения.
При выборе новой школьной формы учитывались в первую очередь ее удобство и современность. Так говорил Фидель. Было решено шить одежду для школьников из синтетических тканей. Конечно, в синтетике было жарко, но зато она почти не мялась, а значит, отпадала необходимость пользоваться утюгом. Таким образом, намного сокращалась вероятность ожогов, пожаров и других несчастных случаев, связанных с использованием электричества. А что касается обуви, то у кубинских школьников ничего в этом плане не изменилось. Это были все те же пластмассовые туфли, произведенные на свет японскими машинами, которые Фидель закупил в 1967 году. Жители острова продолжали топтать родную землю в обуви образца 1967 года.
«Леонсио Прадо» представляла собой блочное здание и находилась в полутора часах езды от Гаваны. Первое время я даже радовалась, что смогу побыть вдали от своих домашних и гостей, которые меня порядком утомили. Но эта радость продлилась недолго, потому что условия существования не вызывали приятных эмоций. Общественные туалеты, теснота, доносы, воинствующий коммунизм, двойная мораль, воровство — все это присутствовало в «Леонсио Прадо». И все это было мне в высшей степени отвратительно.
На этот раз мы работали на ананасах. Саженцы этих растений покрыты шипами, и мы постоянно получали невероятно болезненные уколы. В конце концов тело покрывалось ранами. Наша синтетическая одежда быстро грязнилась и тело переставало дышать. Нам постоянно хотелось есть. Мы с нетерпением ждали урожая, чтобы набить себе пустые животы.
Все школы Кубы принимали участие в социалистическом соревновании. Для того чтобы добиться хороших показателей в учебе и оказаться среди победителей, учителя и директора шли на обман: накануне экзамена они просто-напросто писали на доске тему. Выпускникам это, конечно же, облегчало жизнь. Но ведь чтобы поступить в ВУЗ, нужны были знания. Впрочем, учащиеся подготовительных курсов пользовались привилегией при поступлении. Я все так же была увлечена медициной.
Однажды ко мне на занятия пришел Гондурас, самый настойчивый из всей этой армии лицемеров, которые после развода с Йойи хотели переспать со мной. Этот парень был индийцем. Его внешность не вызывала в этом никаких сомнений. Но родом он был из Гондураса. Мой страстный поклонник с детства был сиротой.
Мать отправила его на каникулы в Гавану к тете. Вернувшись домой, двенадцатилетний мальчик не нашел никого из своих родных. Дом был пуст. Ему ничего не оставалось, как поехать назад к тете. Но его гаванская родственница, заслышав первые шаги Революции, первым же самолетом улетела с острова, не поставив в известность никого из своих родных.
Можно себе представить, каково было ему, двенадцатилетнему подростку, одному в Гаване, окруженному возбужденной толпой, кричащей: «Вива! Вива Фидель!» и «К расстрелу! К расстрелу!» Все эти события подействовали на него, как ледяной душ.
Его взяла под свое крыло армия и решила за него все его проблемы. Но на пороге юности он оказался в полнейшем одиночестве. У него не было близких людей, не было и своего жилья.
— И тогда я открыл для себя новый способ существования. Я стал приходить в дома, где кто-то умер, выдавая себя за друга или просто хорошего знакомого покойного. Таким образом я находил себе ночлег… Да и хоть какое-то человеческое общение. Ведь в доме, куда пришла смерть, всегда найдется хоть одна страждущая душа, нуждающаяся в сочувствии и готовая посочувствовать…
У него была буйная фантазия и звание младшего лейтенанта. Он служил в войсках специального назначения. Мы оба были молоды и жизнерадостны. Нам было хорошо и весело вдвоем. Мы стали встречаться втайне от всех. Это длилось до тех пор, пока бравый Абрантес не узнал о наших тайных свиданиях и не отправил Гондураса в Японию зарабатывать четвертый квалификационный разряд по каратэ. Он писал мне великолепные письма, наполняя мою жизнь орфографическими, синтаксическими, пунктуационными и другими ошибками, которые его совершенно не смущали и не огорчали. Он писал о своей любви, о своем желании так весело, так просто и так откровенно, что я до сих пор немного упрекаю себя в том, что не пожила с ним больше.
Когда Фидель прислал за мной, чтобы сообщить о том, что простил мне мой развод, я готова была предоставить ему возможность предсказать вероятность моего второго развода. Мне и в самом деле хотелось рассказать ему о Гондурасе. Но отец не оставил мне времени на сердечные разговоры.
Я сидела и слушала его рассказ о гидрофитах, которые должны были сыграть очень важную роль в новом пятилетием плане. Фидель считал, что в сельском хозяйстве нужно больше использовать селитру. Особенно в этом удобрении, по его мнению, нуждались виноград, клубника и рис. Фидель с энтузиазмом рассказывал мне о переменах, которые скоро начнутся в сельском хозяйстве Кубы, как вдруг с моим зрением стало происходить что-то странное. Я вдруг увидела, как кожа моего отца стала растворяться в воздухе… Вот она совсем исчезла, и показались сухожилия и обнаженные нервы. От них исходила зловещая аура. А на лбу раскрылся огромный окровавленный третий глаз.
Я отогнала это ужасное видение, но ночью обнаружила внутри своего организма большие перемены. Во-первых, я поняла, что задержка менструации не случайна, а во-вторых, весь мой кишечник будто парализовало.
Несмотря на пламенную любовь Гондураса, долетающую до меня в его прекрасных письмах, я чувствовала себя все хуже и хуже и, в конце концов, стала испытывать ненависть к своему телу, которое мне больше не подчинялось и при этом строило предательские гримасы. Я решила наказать его за такое ренегатское поведение и с этой целью лишила его питания. Это было нешуточное наказание: когда я отмечала окончание курсов, поступление на медицинский факультет и долгожданное возвращение моего эпистолярного жениха, я весила всего лишь сорок килограммов.
Самолет, на котором прилетел Гондурас, должен был совершить посадку в аэропорту Хосе Марти. Я поехала туда встретить своего жениха, предварительно искусственно по мере возможности увеличив свой объем. Я натянула четыре пары чулок, надела брюки; бюстгальтер я наполнила тряпками. На мой взгляд, я стала выглядеть гораздо полнее. Но Гондурас прошел мимо меня. Он искал глазами свою любимую Алину и не узнавал ее в этой цапле, которая улыбалась ему болезненной гримасой ходячего мертвеца.
Он стал выхаживать меня. Он клал мне в рот крохотные порции наполовину пережеванной пищи. Он обращался со мной, как с больной птицей.
Анорексия, т. е. потеря аппетита — это болезнь, с которой на Кубе незнакомы. Но мне «посчастливилось» с ней познакомиться, и очень близко.
Гондурас открыл то, чего не могли понять многие психиатры: болезнь, возникшую от недостатка любви, можно излечить только любовью, вниманием и заботой.
Мама искала медицинские советы в старых «New York Times», которые оседали в ее стенном шкафу, переделанном в кабинет Минвнешторга. Она читала «Открытые письма врачу» и ответы на них. Однажды после обеда она пришла ко мне на террасу, держа в руках газету. Я в это время лежала в гамаке. Когда мама стала читать вслух газету, я приподняла голову, чтобы лучше слышать ее: