— Если ты хочешь родить ребенка от этого голодранца, делай это там, где его нашла.
От места, где жил этот голодранец, до медицинского факультета нужно было добираться добрых три часа в автобусе.
В ветхой однокомнатной квартире с кухней кроме Панчи жила его сестра с мужем и дочерью. В первый же день приезда в жилище своего возлюбленного я принялась с помощью лезвий отскребать в туалете дореволюционную грязь. Наведя относительный порядок в туалете, где вместо унитаза была дырка, я попыталась узнать, что нужно сделать, чтобы установить сантехническое оборудование. Оказывается, для этого нужно было стать в очередь и, набравшись терпения, ждать несколько лет. В случае везения через пять лет вам заменяли отслуживший свой срок унитаз. Установки же сливного бачка приходилось ждать еще дольше, поскольку бачки разбивались намного быстрее, чем остальное саноборудо-вание. Все эти подробности привели меня в полное уныние. Я поняла, что прежде чем в квартире Панчи появится унитаз, много воды утечет. И тогда я впервые поссорилась с мамой.
— Я буду рожать здесь, в этом доме, потому что, если бы не я, ты бы в этом доме не жила. Ты вообще бы жила под крышкой пианино. Ты все свое добро отдала Фиделю, а он тебя за это отблагодарил? Наоборот… А если бы танцор-голодранец жил в какой-нибудь другой стране, никто бы так его не грабил, как это делает наше государство. Мы единственная страна, где государство забирает у человека все заработанные деньги, даже не показав их, и заставляет вместо унитаза пользоваться дыркой в полу!
— Но государство все дает тебе бесплатно!
Спорить с мамой на политические темы было бесполезным занятием.
Мы с Панчи поженились, чтобы не терять привилегии, предоставляемой государством молодоженам. Такой привилегией являлась возможность приобрести кое-какие вещи во Дворце бракосочетаний. Мы купили два столовых прибора, простыню, спортивный костюм, кальсоны, покрывало. Некоторым везло больше, и они приобретали, кроме всего перечисленного, еще и туфли.
Когда пришло время проходить медицинскую практику, мой живот приобрел солидные размеры. Так что в стационарный университетский центр имени Мануэля Файярдо я пришла не одна, а в компании с будущим троллем.
Профессор Вагнер встретил практикантов следующей речью:
— Выполнение интернационального долга на территории Анголы является в настоящее время первостепенной задачей, поставленной нашим правительством перед кубинским народом. Поэтому в наших больницах сейчас недостает медицинских материалов и инструментов. Ведь они еще более необходимы нашей армии там, в Анголе. Но мы не должны опускать руки в этих непростых условиях. Необходимо искать и находить выход в самых сложных ситуациях.
Врачи и медсестры нашей клиники с пониманием относятся к трудностям, вызванным объективными причинами, они вносят свой посильный вклад в изменение ситуации в лучшую сторону. Например, медсестры нашего центра изобрели заменитель мочесборника.
И он показал нам невероятно сложную и малоэффективную конструкцию, состоящую из лейкопластыря, резиновых перчаток и банки из-под майонеза. Одного взгляда на больного, которому «посчастливилось» пользоваться мочесборником кустарного производства, было достаточно, чтобы понять, какие дополнительные страдания причиняет этот аппарат и без того страдающим людям.
— Каждому из вас будет доверен один пациент.
Он говорил, будто вслух читал подготовленный текст.
В больнице иерархия была поставлена с ног на голову. Самой главной личностью здесь была кладовщица. Она распоряжалась всеми больничными запасами. После нее по важности шли медсестры, которые были в курсе всех событий. За медсестрами следовали врачи, за врачами — мы, студенты, и, наконец, в самом низу иерархической лестницы находились больные.
На этой неделе у нас начинались дидактические занятия. Профессор Вагнер рассказывал нам о паховых мышцах и семенных каналах со слабыми стенками, когда в зал вошел тщедушный старичок. Он шел, широко расставляя ноги, осторожно проталкивая вперед мошонку гигантского размера. Этому пациенту сказали, что его лечение и выздоровление напрямую зависят от этого эксгибиционистского акта.
Старик сглотнул слюну, спустил штаны и осторожно, словно спящего младенца, взял в руки и положил на стол свою огромную мошонку, поросшую серой шерстью. Он смотрел на нее каким-то отстраненным взглядом, словно она не являлась частью его тела, а принадлежала кому-то другому.
— Это случай паховой грыжи. Вы можете подойти поближе и пощупать, — бросил нам Вагнер.
Не прошло и трех недель с начала практических занятий, как Кончита и Луиса, наша знаменитая парочка активных деятельниц Коммунистического Союза Молодежи, получили телеграммы одинакового содержания: они должны были остаться на второй год из-за пропусков занятий по физкультуре.
Через три дня такую же телеграмму получила и я.
Как больной старик выкладывал на стол свою огромную мошонку, так и я выложила на стол декана факультета свой раздутый живот, предварительно освободив его от одежды.
— Как вы думаете, это свинка?
— Нет, конечно, — ответила декан.
— Почему вы хотите, чтобы я стала первой беременной на факультете, занимающейся гимнастикой?
— Дело в том, что две студентки обвиняют тебя в том, что ты запугала преподавателей физвоспитания.
— Как? Я одна затерроризировала всех преподавателей? Каким образом?
— Ты показала им фотографии, на которых ты вместе с Фиделем.
Кончита и ее подпевала стали моим вечным кошмаром. Как только я поступила на подготовительные курсы, эти общественные деятельницы сразу же стали портить мне жизнь. Я очень хорошо помнила, как они с Ла Маркетти, пристроившись, словно куры на насесте, на мешках с сахаром, обвиняли меня и моих подруг в лесбиянстве. И нужно же было им поступить именно на тот факультет, который выбрала я. А впрочем, хватало «доброжелателей» помимо Кончиты с Луисой. Я помню, как отец Алкимии, желая защитить свою дочь, подозреваемую в воровстве, заявил полиции, что я была ее соучастницей. Каждый раз, когда я оказывалась поблизости от самой незначительной проблемы, никакого отношения лично ко мне не имеющей, обязательно находился кто-нибудь из детей или их родителей, кто впутывал в это дело меня. Люди почему-то думали, что если среди виновных окажусь я, то всех простят заодно со мной. Ведь я была дочерью Фиделя, а значит, мне было позволено больше, чем другим. Так считали многие люди.
Я сказала декану:
— Единственные фотографии, где я вместе с Фиделем, — это мои свадебные фотографии. Их я никому не показываю, потому что вышла там отвратительно, примерно как кровяная колбаса в кружевах. Мне кажется, вам следовало бы наказать не меня, а преподавателей. Подумайте сами! Десятерых преподавателей физкультуры можно напугать до смерти какой-то несчастной фотографией.
Я вернулась в клинику только через неделю. Чтобы добиться снятия санкции, мне пришлось обивать пороги министерства просвещения, демонстрируя свой огромный живот обитателям многочисленных кабинетов. К счастью, Януса к этому времени уже не был министром. После отстранения от этой должности он стал заниматься разведением свиней на одной из государственных ферм. Надеюсь, здесь он оказался больше к месту.
Пациент, которого мне поручил Вагнер, умер из-за неправильно проведенного обследования. Его легкое было разъедено метастазами рака. Для более детального обследования необходимо было срочно провести бронхоскопию. Но больному пришлось ждать несколько недель, пока отремонтируют бронхоскоп. Техник, который его ремонтировал, ко всему прочему, что-то перепутал. Поэтому бронхоскопия, проведенная в первый раз, результата, конечно же, не дала. Мэтр Вагнер, не признав своей вины в случившемся, повторил испытание, которого несчастный больной во второй раз не смог вынести. Пролежав после этой пытки несколько дней на кровати, свесив голову вниз и отхаркивая все, что ему залили в бронхи, он скончался.
Я собиралась отправлять моего пациента в морг, как вдруг увидела, что привезли мою добрейшую соседку Эстерситу, которая находилась в диабетической коме. Она несколько дней пролежала с выпученными глазами, словно пытаясь расстаться с жизнью. Когда Эстерсита воскресла, ей в качестве первого угощения преподнесли блюдо с карбо-гидратом, который мог легко вернуть ее в потусторонний мир. Клиническая таблица, висевшая на спинке кровати Эстерситы, была девственно чиста. Я принялась разыскивать врача, так халатно относящегося к своим прямым обязанностям. Затем я написала возмущенное письмо заведующему отделением.
Моей новой пациенткой оказалась старушка с болезнью Паркинсона. Ее отправили в операционную. Я слышала мнение, что деятельность мозга улучшается при имплантации в пораженные участки тканей человеческого эмбриона. Но в то время я не знала, что болезнь Паркинсона излечивается при помощи хирургического вмешательства. Впрочем, я и теперь не понимаю, как можно было прийти к такому заключению, если во всем мире нет ни одной морской свинки, ни одной крысы, ни одного кролика или обезьяны, которые страдали бы этой болезнью. На ком же тогда проводили опыты? Или эта проблема изучалась только теоретически?
Я начала понимать, что медицинская этика имеет обтекаемую форму.
Трупы в формалине не приводили меня в смущение. Я прикасалась к ним, не надевая перчаток. От этого у меня под ногтями развелось не меньше грибов, чем у Боливара. Гораздо труднее было с живыми больными, страдающими и умирающими. К этому я еще не была морально готова.
Мы учились также работать на участках. В нашу задачу входил учет беременных, выявление случаев венерических заболеваний, а также туберкулеза. Меня направили в китайский квартал старого города.
Мне было известно, что китайцы попали сюда в прошлом веке. Их использовали в качестве дешевой рабочей силы. И хоть многие из них открыли здесь свои красильни и трактиры, вскоре они всего этого лишились. Отправляясь на улицу Санха, я была уверен