а, что от поселений китайцев осталась небольшая община.
Каково же было мое удивление, когда я открыла, что китайцы живут в ветхих, полуразвалившихся лачугах и, что самое поразительное, их было много, очень много. И их число росло. Они почти не смешивались с кубинцами. В этих инфра-человеческих условиях, где пища соседствовала с экскрементами, палочка Коха свирепствовала. Революция не коснулась китайского квартала Гаваны, как, впрочем, и Дионисии, и Эль Пало Кагао, и Йега и Пон. Эти кварталы оставались все теми же зияющими ранами нищеты.
Я долго никому не говорила о своем страхе, пережитом при посещении китайского квартала. Наверное, я так и не стала бы об этом говорить, если бы однажды вечером в отделение скорой помощи не привезли мужчину из китайского квартала. Возраст больного невозможно было определить, — ведь в таких условиях люди стареют намного быстрее. Мужчина, которого доставили в отделение, из-за неудачного падения был парализован ниже поясницы. Он лежал, вытянувшись, широко раскрыв свои синие глаза, утонувшие в океане тоски.
Вагнер отвел нас в сторону.
— Ведите себя сдержанно и очень осторожно с этим больным, хоть вы и не можете причинить ему боли по известной вам причине. Сегодня вы попрактикуетесь в ректальном обследовании. Кроме того, вы сможете взять пункцию в поясничной области. Но не все, конечно, а только те из вас, кто собирается стать хирургами.
Нас в группе было двадцать. Восемнадцать из двадцати по очереди засовывали свой палец в анальное отверстие больного. Когда перешли к пункции, Вагнер проявил деликатность и разрешил провести это исследование только восьми студентам. Все это было очень тягостно, но еще более отвратительное состояние я пережила на следующий день, когда этот несчастный больной стал дрожать, словно одержимый. Это произошло в два часа дня. В зале, где он находился, не было никого, кроме меня. Все студенты и медсестры уже ушли. Я не знала, что мне делать. Нужен был кто-то более опытный. Я стала искать поблизости кого-нибудь из медперсонала, но рядом никого не оказалось. Тогда я пошла их искать по закуткам, где они обычно занимались любовью.
Весь медперсонал находился на партийном собрании. И это было в рабочее время, когда врачи и медсестры должны были выполнять свои непосредственные обязанности. Но, видно, после работы никому не хотелось изучать новые политические документы. Всех устраивало собрание во время работы. Удобно устроившись, служители Ее Величества Медицины обсуждали речь Команданте, который говорил о медицине с таким же яростным энтузиазмом, как о скрещивании пород рогатого скота.
Полчаса я бегала по всей клинике со своим огромным животом, призывая дьявола, чтобы он поскорее забрал душу этого несчастного, и пытаясь найти хоть одного человека в белом халате. А все люди в белых халатах в это время разглагольствовали о задачах, поставленных Фиделем перед медициной Кубы. Я ворвалась в зал с бешеными глазами и пеной у рта и обрушила на всех собравшихся поток ругательств:
— Оппортунисты, негодяи, мерзавцы! Да вы же все убийцы!
С огромным животом, растрепанными волосами и сумасшедшим взглядом, я воплощала собой эдакую mater dolorosa — скорбящую мать — безумную и смехотворную.
В эту субботу мы с Панчи ужинали вместе с Антонио Гадесом, испанским танцором, который приехал в Гавану для постановки балета на основе элементов афро-кубинской румбы и испанского фламенко.
Это был необычайно увлеченный и общительный человек, ярко выраженный лидер. Вечер прошел великолепно. Мы слушали прекрасную музыку, танцевали и пили хорошее вино.
В воскресенье я проснулась на рассвете от резких, продолжительных толчков в живот. Я поняла, что у меня начались схватки. Плод стал открывать свои собственные каналы, чтобы вырваться из моего тела. Нужно сказать, что при этом он не считался с моими ощущениями.
Я разбудила мужа и своих женщин. Они поднялись, но, видно, еще не проснулись и поэтому действовали довольно бестолково. Мама и Панчи стали раздавать распоряжения и бегать из одной комнаты в другую. Они никак не могли согнать с себя туман сна и плохо соображали. Я смотрела на их суету, сидя на стуле возле входа в кухню. Я вела себя очень терпеливо, без криков и паники. У меня на коленях стоял маленький чемоданчик, в который я заранее сложила все необходимое для этого события.
Когда меня привезли в больницу, я, едва выложив свои вещи и переодевшись, принялась ходить по палате, нарушая все предписания, адресованные роженицам. Откровенно говоря, я их не читала, будучи уверенной, что для рождения моей дочери достаточно будет знания законов всемирного тяготения. В том, что у меня родится дочь, я не сомневалась. Я давно уже знала, что там, в моем лоне, растет будущая женщина. И вот пришло время, когда эта женщина торопливо собиралась в мир людей.
Я попала в «самую лучшую в Латинской Америке акушерско-гинекологическую больницу». Здесь было все, недоставало только самого малого — хороших специалистов. Здесь, согласно пресловутому плану интернационального обмена, работали студенты, приехавшие из разных стран. Они были моложе меня и напуганы еще больше, чем я.
Две другие роженицы кричали во все горло, извергая из себя все известные им испанские ругательства.
В таких условиях началась моя долгожданная пытка: в мой живот вцепились безжалостные железные когти; все закружилось и смешалось — радость и боль, любовь и ненависть. В мощном толчке, родившемся где-то там, в недрах моего тела, на порог жизни была выброшена Мюмин. А в это время ее мать, озабоченная мыслями об астральном времени, смотрела на часы и угрожала смертью медсестре, если та посмеет в центре живота ее дочери оставить торчащий палец вместо аккуратного пупка. Такие странные выпирающие пупки почему-то стали очень распространенными на животах нового поколения кубинцев.
Мюмин родилась в воскресное декабрьское утро. Я не стану сейчас называть точное время ее появления на свет, чтобы никто не мог причинить моей дочери горя. Ведь есть люди, которые могут прервать мирное течение жизни.
Это был настоящий тролль. С большим носом, торчащими дыбом черными волосами, закрывающими лоб. Ею можно было бы с успехом пугать ночью людей.
Натике она не понравилась, и моя дорогая бабушка не стала этого скрывать:
— Когда меня привели в зал, где стояли кроватки, я сразу обратила внимание на двух прелестных младенцев. Они были розовые, со светлыми кудряшками, прямо как ангелочки. Я сказала Панчи: «Один из этих двух младенцев — наш». Я просто была в этом уверена! Но мне показали совсем другого, с темными волосами и носом, как у мулата. Они не могли перепутать новорожденных?
Бабушка Натика всегда умеет подбодрить.
С того зимнего утра, когда Мюмин появилась на свет, у нее изменилась только внешность. Суть ее осталась прежней. Она никогда не плакала ни от гнева, ни от голода. Мои груди переполнялись молоком, а ей до этого не было никакого дела. Когда она протягивала мне свои ласковые ручонки, казалось, что мне в глаза светят две дневные звездочки.
С Мюмин на руках я готовилась к экзамену по дыхательной системе. Вместе со мной занимался один мой однокурсник. В этом году нам повезло значительно меньше, чем в прошлом, когда нашим соучастником в деле фальсификации экзамена был незнакомец из типографии В этом году приходилось честно учиться.
Еще не совсем придя в себя после родов, я отправилась на экзамен. Я сидела в зале, не подозревая, что профессор Вагнер уже приготовил мне жестокую месть.
Он раздал билеты всем студентам, кроме меня, делая вид, что не замечает меня. Можно было подумать, что я прозрачная. Так и не дождавшись задания, я напомнила профессору о своем присутствии на экзамене. Его ответ шокировал меня:
— Я сожалею, но ты не имеешь права сдавать экзамены. Ты отсутствовала на занятиях.
— Но я пропустила неделю, потому что рожала! Разве это не уважительная причина?
— Мне все равно, по какой именно причине ты пропускала занятия. Будь добра, покинь аудиторию.
И я вышла. С моралью, упавшей к моим ногам, словно трусы, в которых лопнула резинка.
Моя тетя Вильма в великодушном фамильном порыве пообещала прислать мне в помощницы служащую Федерации кубинских женщин. Но почему-то забыла это сделать.
Единственная живая душа, которая откликнулась на мой призыв о помощи, была чиста, как непорочное зачатие, но под ногтями у нее было больше грибов, чем у самого Боливара. В результате живот Мюмин покрылся красными пятнами.
Бабушка Натика сказалась очень уставшей, а мама не могла уйти с работы.
Я попросила академический отпуск в связи с рождением ребенка, но получила сообщение об исключении в связи с пропусками занятий. Каждый раз, когда я обращалась на факультет с просьбой выдать мне копию моего личного дела, я слышала глухое молчание.
С рождением Мюмин у меня возникла масса новых проблем, связанных в основном с карточной системой. У тролля не было даже матраса, потому что я не взяла в больнице справку, свидетельствующую о том, что мой ребенок родился живым.
Мыла, выдаваемого на месяц, катастрофически не хватало для стирки пеленок. И тех пятнадцати метров антисептической ткани, которые выдали на пеленки, было тоже недостаточно. Но еще хуже было с водой, а вернее без нее. Вода исчезла из дома с тех пор, как министр транспорта, живущий в нашем квартале, сделал у себя в саду бассейн. Теперь тыквы, бананы и маланга перекочевали в область воспоминаний о них.
Чтобы троллю было чем питаться, я должна была каждые две недели ходить на восемьдесят пятую улицу к своей свекрови. Такие вылазки очень изматывали меня. Я возвращалась домой с восемьдесят пятой улицы, еле переставляя ноги. Правда, было еще одно место, где я могла раздобыть продукты. Недалеко от нас жил старик, который давал мне кое-что из провизии в обмен на возможность потрогать мои груди.
Панчи проводил все свое время в бесконечных и неоплачиваемых турне. Мама перелетала из кабинета на курсы, с курсов на собрание на своей синей птице — «фольксвагене», подаренном Раулем. Бабушка Натика путешествовала в возвышенных телефонных сферах. А я… Я бегала из одной комнаты в другую, следя за тем, как кипятятся пеленки и бутылочки для молока и как ведет себя моя дочь. В один из таких дней ко мне пришел мой дорогой Соса. На его лице, как всегда, сияла добрая улыбка. Он поздравил меня с рождением дочери и передал в подарок большой пакет, обернутый двойным слоем фиолетовой бумаги. В пакете лежала аптечка, шерстяное пальто для ребенка и пеньюар того же синюшного цвета, что и бумага.