отель. Он пошел за мной, хмурясь и не произнеся ни слова. Мы приступили к осуществлению диалектических законов на практике… Мы превратили ненависть в любовь с помощью внезапного и бесконечного поцелуя, который нас удивил и от которого у нас обоих перехватило дыхание. Так мы в течение целой недели переходили от одного удивительного открытия к другому, обходясь лишь международным языком ласки и нежности. Казалось, что предмет моей любви изготовлен золотых дел мастером по моему индивидуальному заказу. Это было какое-то волшебство! Мы даже родились в одном и том же году, в один и тот же час. Нас разделяли только широты. Мы наслаждались всеми поэтическими сокровищами, которые рождает страсть, не боясь выглядеть при этом смешными. Мы творили любовь, как боги творят чудеса. И до конца своих дней я буду поднимать свой бокал за этот безумный порыв, бросивший в объятия друг друга двух незнакомцев в городе судьбы.
Гавана приняла нас в свои объятия, предоставив нам возможность жить полной жизнью. Мы уже приближались к неизбежным в такой ситуации клятвам в верности и любви до гробовой доски, когда нас разлучила полиция.
Служба Госбезопасности предоставила мне неделю отпуска. И эта неделя была самой напряженной, самой наполненной, самой безоглядной и самой счастливой во всей моей жизни. Я стояла, прижавшись всем телом к своей Пизанской башне и любуясь морем из сада отеля «Националь». Я испытывала необыкновенное ощущение легкости, когда вдруг железная рука схватила меня и оторвала от моей Пизанской башни:
— Вы арестованы!
— Что?
— Вы арестованы за то, что посещали иностранца. Это расценивается как проституция! И ведите себя благоразумно, если хотите избежать большого скандала!
Вероятно, я была единственной проституткой, к которой кубинская полиция обращалась на «вы». Меня доставили в полицейский участок, не допуская по отношению ко мне никаких вольностей. Все было очень вежливо и пристойно. Меня не стали бросать в камеру, а вместо этого усадили на гранитную скамейку в коридоре, так что я имела счастье созерцать обычные для всех полицейских участков мира зрелища с привычным набором оскорблений, грубости, садизма. Сидя на скамейке, я стала ожидать наступления новогодней ночи и Нового года, в то время как четверо полицейских поочередно допрашивали меня. Через три дня меня выпустили, передав шоколадные конфеты «для малышки» и молча сопроводив до самого дома.
Я ходила по квартире, дожидаясь времени, когда нужно идти в детский кружок за моим троллем. Я переваривала нанесенное мне оскорбление и собственное бессилие, когда зазвонил телефон. Это был взбешенный Пепе Абрантес:
— Я запрещаю тебе выходить из дому! Ты вызвана в резиденцию!
— Тебе осталось бросить в тюрьму только собственную мать, сукин ты сын! — разъяренно крикнула я и бросила трубку.
В это время раздался звонок в дверь. Я пошла открывать и с удивлением увидела на пороге Шоми. Вероятно, политбюро сверяло по мне свои часы.
— Ты прекрасно знала о том, что он итальянец! Ты вела себя, как проститутка… Ты нанесла своему отцу глубокую рану.
Я стала вести себя крайне непристойно:
— Как проститутка? Как проститутка, говоришь? Из нас двоих не я проститутка, а ты, ты, педик несчастный! Я-то прекрасно понимаю, в чем дело! Ты просто ревнуешь! Ты сам бы хотел оказать интимные услуги этой итальянской штучке! Что? Может быть, я ошибаюсь? А? Вали отсюда поскорей и передай Фиделю, чтобы он засунул себе в задницу таких вонючих посредников, как ты и тебе подобные! Ты все понял или на пальцах объяснить?
Поскольку Шоми был оглушен моей реакцией и стоял в оцепенении, мне пришлось помочь ему найти дорогу к выходу и вытолкнуть за дверь.
Мама нервничала:
— Я думала, что тебя арестовали во время попытки покинуть страну.
До сих пор я помню то ощущение космического по своему размаху поражения: я, наконец, встретила свою половинку, но темные силы отняли ее у меня, схватив железными когтями.
Я не хотела больше ничего знать и слышать об этом персонаже олимпийского масштаба, который неспособен был защитить собственную дочь от своих же наемников.
В то время, когда Гавана еще не превратилась в радостную сексуальную гавань, а Варадеро — в цветущий рай венерических заболеваний, женщина, арестованная в компании с иностранцем, приговаривалась к четырем годам тюремного заключения за поведение, представляющее угрозу государству. И хоть мне не пришлось испытать на себе подобное благодеяние, имеющее целью перевоспитание личности, я все же была наказана за свое неразумное поведение: я лишилась своей издательской работы, а кроме того, никто не хотел брать меня на другую работу, не обсудив эту проблему в вышестоящей инстанции.
Мама ратовала за мое возвращение к дипломатической карьере, предлагая пойти на вечерние курсы для рабочих. Она даже взяла на себя все заботы о Мюмин, которая в это время пополняла свой словарный запас новыми словами, такими, например, как «монструация», отсутствие которой почему-то заставляло женщин немедленно обращаться к гинекологу.
Моя дочь росла в закрытой и изолированной стране, где не было книг, свободной прессы, одежды, фантазии, денег, но где было необыкновенно много шпионов и доносчиков, успешно заменявших отсутствие компьютеров в полицейских участках.
Что сделать, чтобы моя дочь, моя маленькая Мюмин, избежала всего того, что пришлось испытать мне — трудного детства с туфлями на два размера меньше, болезни, которая возникает от недостатка любви и друзей, и многого другого, что мешало мне нормально жить?
Мне не хватало основного ингредиента, позволявшего миллионам кубинцев держаться в этих тяжелых условиях. Мне не хватало последней надежды, которая не давала пойти ко дну многим моим соотечественникам, — надежды на то, что Фидель сделает, наконец, их жизнь лучше. Но у меня не было и фатализма, который мы, кубинцы, унаследовали от испанцев и от рабов. Ни надежды, ни покорности судьбе… Без этого жить на Кубе было невыносимо.
Жизнь на Кубе — это течение, которое вас захватывает и которому вы вынуждены подчиняться. Вырваться из него очень трудно. Мне понадобилось несколько месяцев для того, чтобы найти в себе силы воспротивиться мощному прессу, стремящемуся всех кубинок превратить в Новых Женщин.
Это произошло однажды вечером, когда я из-за болезни преподавателя смогла прийти домой, чтобы присмотреть за своим троллем во время ужина. Когда я стала ходить на курсы, моя девочка большую часть времени проводила у своей бабушки, предоставив мне, таким образом, больше возможностей для успешной учебы. Но, войдя в дом, я не обнаружила своего тролля.
— Где Мюмин?
— У Мерседес.
— Что она там делает?
— Ест.
— Она ест в этом храме чревоугодия? Ты хочешь, чтобы ей испортили кожу лица так же, как это в свое время сделали с ее отцом?
— У меня нет времени ей готовить.
— Что ж, в таком случае у меня нет времени ходить на эти бесполезные курсы.
В этот вечер я забрала своего домовенка к себе и стала размышлять о том, что делать дальше. Как я могла бы зарабатывать на жизнь незаконным путем, но так, чтобы это не слишком бросалось в глаза?
Сначала я, особенно не афишируя, занялась торговлей. Я собрала в нашем квартале старую обувь, отремонтировала ее, украсив кусочками ткани или кружев, и затем продала все это. После обуви наступил черед бижутерии: из осколков стекла, проволоки, бусинок и зерен я мастерила серьги и другие украшения. Но долларов катастрофически не хватало. Не имея мужа и родственников за границей, невозможно накормить, одеть и обуть четырех женщин, рассчитывая только на карточки: две банки сгущенного молока в месяц, пакет сахара, два куска мыла и пачка стирального порошка…
Чтобы получать доллары, нужно было стать проституткой, внедрившись в сложную сеть ночной жизни гаванских отелей, в которых иностранцы оценивали кубинок, словно коров и свиней на ярмарке.
Но за мной неустанно следил шпик. Он не отпускал меня ни на шаг, делая мою и без того нелегкую жизнь еще более сложной. Получать доллары менее рискованным способом можно было через аккредитованный дипломатический корпус. В этом случае валюта поступала бы регулярно и с меньшим риском для меня. Так у меня появился любовник из дипломатического корпуса. Соблазненный моим танцем живота, мой алжирец, как истинный джентльмен, предложил мне стать его третьей женой, что заставило меня подумать об отставке.
Я стала искать другие способы получения денег. Мне пришла в голову мысль уговорить маму продать картину Вифредо Лама. Мне необходимо было найти щедрого и богатого иностранца, кого-нибудь из тех, кто с такой же легкостью проходит кубинскую таможню, с какой другие переступают порог собственного дома.
Я переживала нелегкое время. От Команданте мне поступило только два предложения с работой: в одном речь шла о министерстве культуры и его планах относительно отеля «Habana Libre»; второе было связано с подпольным изданием научной литературы. Скользкая сторона этого дела состояла в том, что книги переводили с английского языка и издавали, самым грубым образом нарушая авторские права. Ни одно из этих предложений я не хотела принимать, потому что они исходили от Фиделя.
Абрантес, имеющий в недавнем прошлом отвратительную привычку звонить мне с утра пораньше, чтобы поговорить о творчестве Кальдерона де ла Барки или Эмиля Золя, в зависимости от того, какой период — французский или испанский — он проходил, приобрел еще более отвратительную привычку останавливать машину перед моим домом, дико визжа тормозами. После одного из таких его шумных визитов мне пришлось отправить из своей квартиры одного своего друга, модельера, потому что его пребывание у меня было расценено как аморальное.
— Об этом говорили товарищи на собрании партячейки Национального банка. Они спрашивали, как это могло произойти, что дочь Команданте держит у себя в доме этого рисовальщика мод.
— Только этого не хватало! Неужели теперь дошли до того, что критикуют Фиделя. Это, конечно же, большой, шаг на пути к демократии.