— Это не твое дело. Но если ты не изменишь направление, этим займемся мы.
Итак, теперь мне не нужно было заботиться о свей морали, поскольку этим занимались министр внутренних дел и личная охрана Фиделя. В другой раз Абрантес приехал ко мне, чтобы сказать, что я общаюсь с «нежелательными элементами». Более точно он не смог определить ту категорию людей, с которыми я встречаюсь. Моя жизнь находилась под пристальным взглядом Абрантеса и многих других.
После двух лет молчания внутри Команданте щелкнула какая-то кнопка или, может быть, вновь засветилась какая-то лампочка, отвечающая за заботу о дочери, и он вновь отправил к нам солдата, который всегда приходил к нам только с хорошими новостями. На этот раз Соса принес нам конверт с восемьюдесятью песо и три пакета по случаю Нового года.
Фидель передал гигантского индюка, пару килограммов черной фасоли, четыре бутылки красного алжирского вина и несколько биографий Стефана Цвейга. На дне пакета в индюшачьей крови плавала открытка с короткой надписью.
— Скажи Фиделю, чтобы он засунул все это…
— Я даже слушать этого не желаю! Я ничего не собираюсь относить назад, и себе оставить это я тоже не могу. Не веди себя по-глупому! И не создавай мне лишних проблем.
Мюмин росла под постоянным обстрелом со всех сторон. Матриархи, живущие в доме напротив, стали в оскорбительной форме выражать свой протест против моего образа жизни. Ту жизнь, которую я вела, они расценивали как бесполезную и бестолковую. При этом они не учитывали, что именно мне и моему образу жизни они обязаны всем своим имеющимся комфортом и всеми материальными благами.
Я продолжала накапливать в себе горечь и злобу. Я переживала тот период жизни, когда человек прекращает разбираться в том, кто есть он и кто есть окружающие его люди. На данный момент эти тонкости меня не интересовали.
Индюк, которого принес Соса, оказался в доме у Пабло Армандо Фернандеса, одного из тех завербованных поэтов, которых мой ныне покойный учитель Гальбе цитировал в своих «очаровательных трупах» кубинской поэзии. Для чего я поехала на новогодний вечер к Фернандесу, я не могла бы сказать и теперь. Уж во всяком случае не из-за чревоугодия: я была вегетарианкой больше, чем пальма. Может быть, мне просто хотелось побывать везде, куда можно сунуть свой нос на Новый год. Больше двух часов я прождала такси, неутомимо меряя двадцать шестую авеню журавлиными шагами. На Кубе такси являются приоритетом иностранцев. Наконец, возле меня остановилась «лада» серебристо-голубого цвета. Мы уже поднялись на мост, когда водитель бросил руль и принялся управлять моей грудью.
— Madre mia! До чего же они хороши! Они у тебя такие мягкие, такие нежные, такие приятные!
— Ах ты, сукин сын! Немедленно прекрати, или мы врежемся куда-нибудь! Ты слышишь меня? Идиот! Это не сиськи, а вата!
Моя застарелая анорексия только что спасла меня от изнасилования, и я не восприняла этот инцидент как зловещее предзнаменование.
Я вошла на кухню Пабло воинственным шагом победительницы и, обнимая хозяйку дома, услышала голос, модуляции которого мне показались несколько фамильярными. Было ощущение, что этот голос исходит из какой-то другой жизни:
— Кто эта женщина с грустными глазами?
Голос принадлежал человеку, двухдневная щетина которого и смешной костюм не лишали его элегантности. У него была розоватая кожа, свидетельствующая о хорошем средиземноморском питании, и великолепная выправка. В нем было что-то от тех статуй, для грации которых не имеет значения возраст. Все в нем было сильным. О, эта истерия страстей!
Мы провели у Пабло превосходный вечер, насыщенный алкоголем и расспросами. В конце вечера мы уже знали друг о друге все. Или почти все. На следующий день мы были на балконе одного из домов улицы Пасео в Ведадо. Он созерцал море и затуманенный горизонт, за которым находились две непримиримые Америки. А я смотрела на террасы, словно изъеденные проказой, с торчащими антеннами и резервуарами из этернита, поставленными для того, чтобы хоть немного сгладить трудное положение с водой. Закончив краткий рассказ о моем существовании, я сказала ему:
— Вот, это и есть я.
— А я — это вот что, — ответил он мне, протягивая брошюры Общества анонимных алкоголиков. — Я даже не знаю, почему начал пить.
Эти причины не имели для меня ровно никакого значения. Ему хотелось сбросить груз со своей души, поэтому он мне стал рассказывать об этом. Он стал пить в восемнадцатилетнем возрасте.
— Я никогда тебя не оставлю одну, — сказал он мне.
И я ему поверила.
Я провела его в аэропорт. Этой ночью в полудреме моя душа странствовала. Я присутствовала на празднике, где у всех маленьких девочек головы были украшены звездами из металлической проволоки, покрытой белой оболочкой, а мужчины были одеты в черные костюмы с белоснежными воротничками. Мне так нравилось быть участницей этого праздника. Все герои моего сна стали в большой хоровод, как вдруг зазвонил этот проклятый телефон. Обычно его пронзительный звонок смешивался с фамильярным воркованием министра внутренних дел, каждый раз доводя меня до предынфарктного состояния. Но на этот раз я услышала другой, совсем другой голос. Это был он. Он хотел мне еще раз сказать, что никогда не покинет меня. А еще он пообещал представить меня в Баскском центре всем, от мэтра до кассира:
— С удовольствием! Да. Да-ааа! С удовольствием! Конечно. Конечно-оо! С удовольствием!
Мы горланили, как очумелые кошки, наши громкие голоса разрывали тонкую ткань тишины кубинской ночи.
Когда спустя две недели моя любовь вернулась ко мне, я стала большим авторитетом в области изучения алкоголизма и превратилась в существо, источающее в огромных количествах любовь, милосердие и полное доверие. С помощью волшебных микстур, а также ласки и нежности я помогла своему любимому пробыть все эти дни в сухом доке.
Мой любимый был слишком умным человеком, который когда-то сбежал от жизни. Учась в London School of Economics, он занимался общественно-политической деятельностью, примыкая к левым партиям. Это происходило в то время, когда мама с покорностью к судьбе воспринимала измену последнего кубинского посла в Лондоне, а я играла со своими Барби.
Он организовывал студенческие демонстрации против происков империализма и, благодаря близости с марксистской элитой, получил возможность заниматься на Кубе тем, чем он хотел. Так, например, он организовал центр университетских обменов.
— Чему могут научить кубинские экономисты своих английских коллег, если на острове полностью отсутствует экономика?
— Ба! Об экономике ничего толком не знают ни кубинцы, ни англичане. Дело совсем не в этом!
— А в чем же тогда?
— Благодаря нашему центру кубинские экономисты смогут хотя бы иногда приезжать в Мексику.
Он был человеком редкостной культуры и к тому же прирожденным учителем. Я постоянно чувствовала себя с ним, как на экзамене. Я помогала ему не поддаться mojitos и другим алкогольным соблазнам, а он смотрел на меня словно на павлина, распускающего хвост, когда я проявляла беспокойство по поводу постоянной слежки за мной. Эта боязнь уже давно превратилась у меня в манию преследования. Я наотрез отказывалась показываться с ним вместе на людях или приходить к нему в отель, потому что до ужаса боялась ареста, наручников и тюрьмы.
— А если я приглашу тебя в свою страну, Алина? В менее напряженной атмосфере, чем здесь, мы могли бы лучше узнать друг друга.
— У меня есть предчувствие, что если ты еще раз заговоришь о своем приглашении, то больше никогда не вернешься на Кубу. Я уж не говорю об экстравагантной идее моего отъезда.
— Что ты имеешь в виду, говоря об экстравагантности?
— Мне не разрешат уехать.
— Почему ты так считаешь? У меня в гостях побывало так много людей!
— Да, но со мной все не так просто. Меня не выпустят даже в Эфиопию. Дай мне немного времени. Страх не может длиться вечно.
Он торопился переделать свою жизнь. Он никогда не был женат. Да и я, если можно так выразиться, почти не была замужем. Все эти предыдущие браки рассыпались, как карточный домик. Казалось, что на самом деле их никогда и не было. Мне, как и ему, хотелось стабильной семейной жизни, но я не хотела раздавить его всеми этими бесконечными бюрократическими процедурами. А без них нельзя было обойтись, если бы мы решили пожениться.
Я забыла сказать, что его звали Фиделем.
Министр внутренних дел открыл новый департамент по вымогательству денег: Интерконсульт.
Эта контора брала на себя обязательства ускорить процесс получения визы тем семьям, чьи родственники за рубежом могли заплатить более пятидесяти тысяч долларов за каждого человека. Агенты устанавливали на местах платежеспособность родственников, и после этого выдавалась виза на выезд в США или одну из стран Латинской Америки.
Брак иностранцев с кубинскими гражданами обоего пола стоил две тысячи долларов и мог быть заключен только после получения письменного разрешения министра юстиции. Когда процедура затягивалась, два министерства сталкивали вину друг на друга. Люди ходили из одного министерства в другое, из одного кабинета в другой и, несмотря на то что деньги уже были уплачены, не могли добиться справедливости. По вине этих инстанций очень многие супружеские пары не имели возможности соединиться. То же самое происходило и с многочисленными семьями. Людям приходилось обращаться в суд.
Чтобы успешно пройти через это чиновничье сито, необходимо было обладать незаурядными дипломатическими способностями и хорошо развитым чувством юмора.
Я присела на свой серо-голубой диван в декадентском стиле и стала размышлять, разрабатывая план операции.
Во-первых, мне нужно было каким-то образом вмешать в это дело мою семью. Далее, использовать телефон. И, наконец, найти посредника.
Тетя Вильма и дядя Рауль должны были в скором времени уехать в Германию для участия в похоронах какого-то крупного партийного и государственного деятеля. Я дождалась того момента, когда до отъезда оставалось совсем мало времени.