Каждый год в день смерти Камилио дети шумной гурьбой выбегали из школы на берег моря и бросали в воду цветы в честь погибшего, которого они даже не знали.
Османи ответил мне почти так же, как Габо:
— Если случай предоставится, я попытаюсь что-нибудь сделать. Но особых надежд на успех не возлагай. Я очень хорошо помню, как он разъярился, когда ты собиралась выйти замуж за Йойи. Он готов был тогда всех растерзать.
— Ну и ну! А мне он тогда всего лишь рассказал о своем отношении к политическим заключенным.
— Не торопись. Дай ему время созреть. Кое-какие вещи до него со временем доходят.
— Я знаю. Это единственное, что их объединяет с моей матерью.
А вот что мне от имени Команданте ответила тетя Вильма:
— Фидель сказал, что он даст вам дом. Он говорит, что если твой муж любит тебя, он останется здесь, на Кубе. О твоем же отъезде в Мексику не может быть и речи. Он говорит, что это создаст политические проблемы. Еще он говорит, что если родители твоего мужа очень пожилые и не смогут жить одни, пусть он их перевезет сюда. Здесь они будут иметь бесплатное медицинское обслуживание. И, наконец, он сказал, что даст вам машину, а также постарается найти работу для твоего мужа. Пока он ничего подходящего предложить не может, ведь твой муж экономист.
— Но, тетя, как я скажу ему обо всем этом? Про дом и про машину?
— Ладно, про машину скажу ему я. Но если говорить откровенно, то я не вижу здесь никаких трудностей, — и она повесила трубку.
Бедная я, бедная, я вышла замуж двенадцатого числа. Если верить гадалкам, число двенадцать является символом человека, повешенного вниз головой.
Мой муж путешествовал с Кубы в Мексику и наоборот. У него обнаружилась странная мания изучать мое прошлое. Каждый раз, когда Фидель оставался один дома, он рылся в моих вещах и читал все, что я когда-то написала. Он стал читать все, что находил в моих ящиках и коробках, он просматривал мои книги, обращая внимание на все отмеченные места. Он находил поэмы о любви и страстные письма, которые не были адресованы никому конкретному. Напрасно я пыталась убедить его, что все это было написано задолго до моего с ним знакомства и что это было самое лучшее и самое худшее из того, что я когда-то писала. Я даже предлагала подарить ему все эти стихи и письма. Но ничто не могло успокоить его пожирающего любопытства:
— Наверное, ты совершила что-то ужасное, такое, что нельзя простить. Иначе почему бы твой отец так обходился с тобой? Может быть, ты участвовала в каком-нибудь заговоре против него?
— Да нет же. Ему просто нужно дать время и ничего больше. Он играет. Он делает вид, что хочет нас запугать. Это у него просто такая мания. И это через какое-то время пройдет.
Мания и время, которое необходимо было дать моему отцу, входили в мой стратегический план.
Мой муж обожал, когда я рассказывала ему свои сны, видения странствующей души. Я видела его спускающимся по лестнице ресторана в компании с мужчиной и женщиной. Я описала ему, во что был одет каждый из них и даже описала цвет галстуков.
— Куда они вели меня в твоем сне?
— В аэропорт.
— Ну да, конечно! А кто тебе об этом рассказал?
— Никто! Я это видела во сне, как обычно.
В этот день он укрылся в мексиканском посольстве, убежденный, что я послала вслед за ним эскадрон смерти, отдав приказ убить его.
Абсурд — слишком плохое противоядие против пьянства. Вскоре он стал приходить домой к вечеру в горизонтальном положении. Я была в панике: что было бы с моим маленьким домовым, если бы он вдруг увидел это отвратительное зрелище. Он приходил в растрепанной одежде, в брюках, испачканных содержимым выгребной ямы, долгие годы украшавшей округу. От него исходил смешанный запах виски, mojito и «тома коллинза».
— Ты непременно должна знать, что я — старший брат Папы Римского. А со старшим братом Папы Римского ни одна из женщин не имеет права так обходиться! — кричал он мне в шесть часов вечера.
— Если ты Папа Римский, то я в этом случае Святая Инквизиция! — отвечала я ему, потрясая тазобедренной костью, эксгумироманной из ящика с набором для студентов-медиков. Другой рукой я в это время размешивала коктейль из витамина В12 и мепробамата, который я всегда имела на тот случай, когда тело моего мужа требовало алкогольного сахара.
«Всему свое время», — успокаивала я себя, надеясь, что такая энергичная и здравомыслящая женщина, как Мерш, супруга Габо, сможет в конце концов свести к нулю неразумные эмоции моего отца. Я не сомневалась, что каудильо забавлялся, вставляя палки в колеса моей личной жизни. Но мой бедный муж был вконец измучен.
— В середине ноября мне позвонил какой-то неизвестный тип и назначил встречу в кафе. Он сказал, что будет сидеть у окна, а на его столе я увижу газету «Вашингтон пост», раскрытую на второй странице. Он собирался говорить со мной о том, как вывезти с острова мою супругу. Он сказал, что представляет секретные службы страны. Ты, конечно, догадываешься, что я не пошел на встречу с этим подозрительным типом.
Через неделю он получил через посла официальное приглашение кубинского правительства. Он не знал, кто конкретно приглашает его, и поэтому находился в полном недоумении.
— Но, Фидель, ты ведь знаешь, что если разные секретные службы не действуют согласованно, то обязательно происходят какие-то накладки. Так бывает во всем мире. Уверяю тебя, я не представляю никакой ценности ни для одной разведки. Неужели ты допускаешь обратное?
— Не знаю. Я уже ничего не знаю. Я уже не только о тебе, а и о себе ничего больше не знаю. У меня полное ощущение, что я живу в каком-то кошмаре.
Насчет кошмара я была с ним полностью согласна. В последний раз он позвонил мне из Мексики:
— Возле моего дома стоит машина скорой помощи. У меня страшные боли во всем теле. Врач говорит, что это последствия перенесенной травмы. Но моя единственная травма, единственный несчастный случай — это ты!
Мы развелись, воспользовавшись услугами международной конторы, которая на Кубе заставляет платить доллары за официальный развод все разочаровавшиеся супружеские пары Латинской Америки. Эта контора нередко помогает кубинцам пересечь границу, чтобы оказаться в Майами.
Я подписала акт о разводе и прямиком помчалась в больницу: у меня был зверский приступ астмы. Как только я освободилась от внутривенных иголок и кислородной маски, я побежала домой. Я на улице развела огромный костер, чтобы предать огню инквизиции все написанное мною до тридцатилетнего возраста. Я сожгла страницы моей придуманной жизни. После этого я пошла в парикмахерскую и потребовала побрить мне голову.
Я выбрала парикмахерскую на улице Холи, находящуюся в подчинении службы Госбезопасности. Там священнодействовал тот самый боксер, который несколькими годами раньше спас меня от депрессии, приучив к бегу и отжиманиям. Парикмахера звали Хуанито. Это был кладезь мудрости. Чтобы избавиться от запаха пота, он рекомендовал во время полнолуния выставить на открытом воздухе две половинки горького апельсина, посыпанного содой, а затем полдня подержать их под мышками.
— А от пузырьков на коже нет ничего лучше отвара из конины.
Хуанито стриг меня и делился парамедицинскими рецептами. Я расслабилась от прикосновения его рук и от умиротворяющего бормотания и даже немножко задремала. Когда же я открыла глаза, то увидела, что мою бритую голову украшает маленький чубчик. Хуанито совсем забыл, что я не новобранец.
— Хуанито, убери мне этот чуб! Все сбрей!
Я прелестно выглядела в розовом платье на бретелях от щедрот Сандры Левинсон, директрисы Кубинского учебного центра в Нью-Йорке. Приезжая на остров, чтобы покормить своих кошек, напомнить себе об общественном положении, занимаемом на Кубе, и получить жалованье, она продавала друзьям свои поношенные вещи.
Когда я вышла из парикмахерской подстриженная под ноль, ко мне с озадаченным видом стали подходить новобранцы, ожидавшие своей очереди. Они хотели убедиться, не больная ли я.
Вероятно, дело приняло серьезный оборот, потому что этим утром после демонстративного визжания тормозов возле моего дома остановился автомобиль Абрантеса. Вскоре сам он сидел напротив меня на декадентском диване. Какая-то странная, бесстыдная энергия пронизывала наши с Абрантесом задницы, разогревая их непристойным жаром. Было совершенно очевидно, что он пришел сюда не для того, чтобы узнать, не превратилась ли я в верующую еврейку.
— Тебе нет надобности выходить замуж за иностранца, чтобы хорошо жить. Если тебе что-то понадобится, обращайся ко мне.
Есть люди, которым неизвестно самолюбие. Услышав предложение Абрантеса, я не почувствовала себя оскорбленной. Я провела половину жизни с низко опущенной головой, безуспешно пытаясь своим покорным видом и силой внушения вызвать любовь у людей, которые причиняли мне зло. Это была своего рода йога, развивающая смирение и покорность.
Я не стала жить лучше, чем раньше. Разве что у меня появилась «лада», стоившая моему мужу почти четыре тысячи долларов. Эта машина выполняла функции кареты скорой помощи в нашем квартале и такси для моих друзей.
— Я кое о чем попрошу тебя, — я схватила его, вывела в спальню и толкнула на кровать.
— Возьми меня! Возьми меня сейчас! Может быть, это немного успокоит тебя, и ты оставишь, наконец, меня в покое! Как ты мне надоел! Если бы ты только знал! Ну? Что же ты?
Но он не захотел принять мое предложение.
— Я всего лишь подчиняюсь приказу!
— Ты подчиняешься приказу? Приказы можно выполнять по-разному. Я шагу не могу ступить без твоих ищеек. Они нигде от меня не отстают. Если я сходила с кем-то в кабаре три раза подряд, человека, пригласившего меня, начинают запугивать. Мне нельзя сходить больше одного раза ни в одно посольство. А кроме всего прочего, он запретил продавать мне авиабилеты…
— Кто тебе это сказал?
— Несмотря ни на что, у меня еще остались друзья. Если кто-нибудь ночует у меня, его или выгоняют, или пытаются сделать из него стукача. Я не могу найти работу без высочайшего разрешения. Если ты встречаешь меня с подругой, она вскоре становится твоей любовницей. Я словно островок посреди этого счастливого острова. Ты что, хочешь, чтобы я в конце концов повесилась или застрелилась?