В этот вечер Абрантес был больше расположен к самобичеванию, чем к половым извращениям. Тем не менее я помнила, как однажды застала его на улице, когда он приставал к девочкам, едва достигшим половой зрелости. Я не забыла также и скабрезные анекдоты, которые рассказывали его подружки, вернувшись с выходных, проведенных вместе с ним. Они рассказывали, что пистолет министра служил ему вторым фаллосом. Девицы брали в руки утешителя из вороненой стали и засовывали его себе во все отверстия до тех пор, пока это необычное зрелище не заставляло встать на боевой взвод основное оружие Абрантеса.
И вот это всемогущее отродье намеревалось исповедоваться одной из своих жертв.
— У меня ведь тоже есть проблемы. Мой сын…
И он рассказал, что его сын, зеница его ока, стал его главной болью. «Вот это новость!» — как сказала бы моя Натика. Еще в то время, когда Гондурас был его помощником, я уже знала, что один из детей Абрантеса имел повышенную чувствительность. Со временем он стал для меня словно братом. Так, как любила его я, редко любят друзей. Это было великодушное и легкоранимое существо.
— Я сделал его жизнь невыносимой, но он все равно не изменился.
Вы только посмотрите! Инквизитор на скамье подсудимых. Для чего он рассказывал мне все это? Может, он видел в этом заслуженную кару? Или сбрасывал с себя груз? А может, ему нужно было освободиться от своих тайн? Или, быть может, он искал посредника? Вероятно, ему нужен был человек, способный убедить его мальчика не дискредитировать больше собственного отца, наклеивая себе искусственные ресницы и рядясь в кружевные блузки. Он продолжал исповедоваться:
— Конечно, я причинил тебе много зла.
— Я предпочитаю не вдаваться в детали. Все, что я хочу, — это спокойно жить. Я хочу переоформить машину на свое имя. И еще мне нужна работа.
Когда высокопоставленные лица берут на себя заботу о том, чтобы сделать вашу жизнь приятной, каждая минута превращается в сплошное удовольствие.
Вскоре те, кто превращает незаконное в законное, переоформили все документы на машину и передали мне их в новенькой папке для бумаг.
На следующей неделе я встретилась с Рохелио Асеведо, заместителем Рауля. Он предложил мне работу в ансамбле Вооруженных Сил. Туда попадали танцоры, отвергнутые из-за низкого роста Национальным балетом. Женщины были похожи на виртуозных гномиков, а нагромождения мускулатуры на теле мужчин заставляли сразу же расстаться с мыслью о легкости движений.
Рохелио был женат на Бертике, бывшей звезде гаванского карнавала, просуществовавшего до тех пор, пока в семидесятые годы это веселое мероприятие не обвинили в «идеологическом уклонизме». Рохелио был на десять лет моложе своих «товарищей по борьбе», но сумел успешно вскарабкаться по ступенькам власти, когда министра военно-морских сил отстранили от должности в связи с тем, что он был замешан в деле с торговлей наркотиками Торговля наркотиками стала развиваться на острове как раз в то время, когда погасли звезды карнавала.
Большую часть лица Рохелио занимал его довольно странный рот. Казалось, он постоянно сосал материнскую грудь. При виде этого рта хотелось куда-нибудь укрыться.
— Ты будешь работать в ансамбле Вооруженных Сил. Прежде всего займешься налаживанием связей. Перед нашим ансамблем стоит задача повышения, поддержания и укрепления культурных связей между армиями стран социалистического блока. Мы должны также поднимать моральный дух наших войск, находящихся в военных бастионах всего мира…
Официальная речь Рохелио Асеведо разбудила во мне мир фантазий. Я представила себе, как карликовые нимфы в костюмах, усыпанных блестками, и с тропическими фруктами на головах а ля Кармен Миранда танцуют какой-нибудь дьявольский танец где-нибудь в Аравийской пустыне, в Анголе или Мекке. В моем воображении возникли также музыканты, отбивающие ритм на своих барабанах в степях Сибири, в портовом городе Баку, во влажных тропических лесах Южной Америки, в Никарагуа, Гватемале, Чили, Сальвадоре — везде, куда Куба отправляла свою армию для основания военных бастионов.
Но меня вернули на грешную землю, сообщив, что мое жалованье будет составлять сто девяносто восемь песо. Кроме этого мне было сказано, что в случае нехватки денег я, возможно, смогу иногда брать переводы с французского в отделе технических переводов Вооруженных Сил. Но этого мне твердо не обещали.
— Завтра ты встретишься с подполковником Бомбустом. Он расскажет тебе обо всем подробнее.
Подполковник Бомбуст был продуктом смешения китайской и мавританской крови. Он ни на минуту не выпускал из рук хлыст. Из-под ремня с кобурой у него выглядывало намечающееся брюшко, для появления которого, по словам самого подполковника, потребовалось немало усилий.
— Я родом из провинции Ориенте. Когда я приехал в Гавану, мне негде было ночевать. Я работал как бешеный. Самым страшным кошмаром для меня был конец рабочего дня, когда нужно было покидать кабинет. Я не знал, куда мне деться.
— Я была знакома с одним типом, который ночевал в домах, где кто-то умирал…
— Из-за этого я так нагружал себя работой, что некогда было продохнуть. Я в самом деле работал как бешеный. Я один посвятил добровольному труду больше времени, чем все участники социалистического соревнования. И как, ты думаешь, на это отреагировали мои дорогие начальники? Как, по-твоему, поступили все эти образцово-показательные типы, которые свято ставили печати на своих пропусках в 17.30, и ни минутой позже?
Я не имела об этом ни малейшего понятия. Этот год стал для меня поистине годом исповедей. Представители высоких сфер изливали мне душу, пуская в самые глубокие уголки своих болезненных воспоминаний. Во время подобных доверительных бесед у меня возникало сильное желание убежать куда-нибудь подальше.
— Так вот, они стали портить мне жизнь. Я был обвинен в шпионаже. Меня стали таскать с одного дисциплинарного совета на другой. И все это из-за того, что я работал больше, чем они! В результате всех их происков я закалился и очерствел. Теперь я здесь, на этом месте. И я оторву голову любому, кто попытается вымазать меня дерьмом.
Он ходил по кабинету, щелкая хлыстом по голенищам сапог. Это была не угроза, а декларирование принципа. Таким своеобразным способом он мне говорил: «То, что мне подсунули папенькину дочку, — это не самое страшное из того, что я пережил. Бывали вещи и похуже».
— Можете верить, можете не верить, господин Бомбуст, но я здесь, как впрочем и в других местах до этого, не по своей воле.
И в то время, как он обдумывал свой ответ, у меня было такое же видение, как много лет назад во дворце у Фиделя: человек вдруг приобрел другую форму и другое состояние. Он превратился в кровавую, аморфную, испорченную массу. Я была ошеломлена этим ужасным видением. Я решила, что оба раза мне приоткрыл свое обличие дьявол. Мало того, я была уверена, что этот же образ, потрясший мой разум, возник много лет назад и перед глазами Чучи, которая, нарушив субординацию, приказала своей хозяйке Натике не подходить к двери и не открывать ее.
Подполковник Бомбуст посмотрел на мою голову, шедевр парикмахерского искусства, рожденный чемпионом бритвы и ножниц Хуанито:
— Прежде всего, девочка моя, отрасти волосы. Ты очень странно выглядишь. Мне сказали, что когда тебя увидели дети из соседней школы, они испугались и стали реветь. Так дело не пойдет. Нужно будет изменить прическу.
Когда дьявол собирается заняться вами, то будьте уверены, что все произойдет наилучшим образом.
— Обещаю, господин Бомбуст.
Каждое утро начиналось с разминки, хоть зал, в котором занимались артисты ансамбля, не мог вместить более двадцати человек, если они выстраивались гуськом.
Моя работа по установлению связей состояла в том, чтобы заказать костюмы, проверить размеры полученной обуви, обеспечить артистов транспортом, позаботиться об их питании. После того как все было заказано, проверено и обеспечено, я усаживалась поудобнее и выслушивала многочисленные жалобы, секреты и просто словесные излияния членов коллектива.
Артистам не хватало маек, колготок, пуантов. Танцевать в Анголе после восемнадцати часов, проведенных в грузовом самолете, и целой недели путешествия на торговом судне… Разве это могло вызвать энтузиазм у артистов или благоприятствовать развитию таланта? Учиться восемь лет ради того, чтобы потом вертеть задницей в какой-нибудь пустыне, да еще рискуя собственной жизнью… И все это бесплатно. Такая жизнь не приносила служителям искусства удовлетворения.
— Я слышал, что такой-то провел два года там-то в надежде получить квартиру, но его обманули.
— А мне говорили, что такая-то стала примой, потому что она переспала с Тартемпионом. Как это несправедливо!
В общем-то здесь были те же проблемы, что и во всех коллективах земного шара, только со своими нюансами.
Я превратилась в настоящую книгу жалоб и предложений. И если на мое понимание и молчание можно было рассчитывать всегда, то с решением моих собственных проблем дело обстояло не всегда так, как хотелось бы. Впрочем, к этому я уже давно привыкла.
Когда Рохелио Парису было поручено к юбилею министерства внутренних дел и Вооруженных Сил поставить на сцене какой-нибудь патриотический спектакль с задействованием всего ансамбля — театра, оркестра, певцов, танцоров, — творческая жизнь в коллективе забила ключом.
Рохелио до этого уже осуществил постановку шекспировской комедии «Сон в летнюю ночь» в Национальной школе искусства. Для участия в этом спектакле были приглашены танцоры классического, современного и народного танцев, а также хористы, актеры, студенты циркового училища. Сценой послужили великолепные сады школы. Но некстати выпал туман, сети упали в неподходящем месте, прожекторы навели не на тех героев, а избыток женских выделений обратил осла в неподвижную статую, наотрез отказавшуюся сделать хоть шаг. Шекспир, без всякого сомнения, по достоинству оценил бы этот необыкновенный беспорядок, который прибавил его произведению еще больше славы.