У Рохелито была отвратительная привычка тратить уйму денег на постановку спектаклей. По сравнению с садами школы искусства сцена театра Вооруженных Сил была просто микроскопической. Зная гигантский размах Рохелито во всем, что он делал — исключение для него составляло лишь мытье собственного тела, — я опасалась, что он откроет в Гаване Голливуд, а это таило в себе опасности. Если в шекспировскую комедию «Сон в летнюю ночь» никак не вписывалась ружейная пальба и тем более пулеметная, то я готова была дать руку на отсечение, что в произведении, пропитанном патриотическим духом, без стрельбы дело бы не обошлось.
Он, конечно же, хотел стрельбы из ружей и пушек, а также спецэффектов, дымовой завесы и игры света. Он во что бы то ни стало требовал адской машины, которая была только в одном театре — Национальном. Кроме этого он заявил, что спектакль не может быть поставлен, если ему не доставят лебедку. С помощью лебедки и сети высоко вверх должны были поднимать убитого Героя, символизируя вознесение в небо Че Гевары. Это, по замыслу художника, должно было стать стилистическим апогеем спектакля. Для того чтобы добиться точности и согласованности действий участников, Рохелито потребовал во временное пользование полицейские радиостанции — токи-уоки.
В эти горячие для ансамбля Вооруженных Сил дни на остров обрушилась угроза СПИДа. Эта новость была сообщена осторожно, потому что среди революционеров не могло быть гомосексуалистов, а ученые еще верили, что эта божья кара настигает лишь людей определенной сексуальной ориентации.
В торжественных речах Команданте обвинял империализм в преступном деянии, коим являлось создание возбудителя этой страшной болезни в лабораторных условиях. При этом он отрицал существование СПИДа на Кубе. Но, несмотря на это, в казармах сдавали тест на ВИЧ-инфекцию все те, кто воевал, а может и не только воевал, в Эфиопии и Анголе.
В отличие от многих наших солдат и офицеров, я никуда не ездила, а об этом страшном биче человечества я знала из предсказаний Нострадамуса.
Я окунулась с головой в бурный поток, созданный неуемной деятельностью Рохелио Париса. Я рассыпалась в комплиментах перед начальником полиции и начальником интендантской службы Госбезопасности, чтобы получить от них радиостанции и холостые патроны. Я перемещалась по Гаване в кузове военного грузовика, примостившись среди учебных гранат, винтовок и ящиков с формой, обувью и революционными факелами. Единственная оставшаяся на Кубе фабрика по производству мороженого находилась за много километров от Гаваны, но мне во что бы то ни стало нужно было доставить в театр мороженое, а также гигантские вентиляторы, чтобы облегчить печаль Рохелио.
В субботу около полудня я наслаждалась заслуженным отдыхом, сидя на балконе и с удовольствием вытянув одеревеневшие ноги. Мы с моим домовым уже собирались приступить к еженедельной церемонии приведения в порядок волос и рук, как вдруг я увидела маму. Она торопливым шагом направлялась к двадцать шестой авеню.
— Куда ты идешь?
— Все члены партии вызваны для просмотра видеовыступления Фиделя. Руководящее ядро собирается в кинотеатре «Акапулько». Говорят, возникла военная угроза.
Я представила, как она будет дремать в темноте кинозала, убаюкиваемая любимым голосом, не боясь, что кто-то посмеет нарушить это очарованное состояние.
«Мобилизовать народ на общее дело» — это очень часто слышалось из уст Фиделя. Но все это становилось скучным — ракетный кризис; смерть Че; неудавшийся кофейный кордон вокруг Гаваны; сафра 1970 года, тоже неудавшаяся (вместо намеченных правительством десяти миллионов тон тростника было собрано восемь с половиной); «отбросы» возле перуанского посольства; ангольский геноцид и так называемые нарушения воздушного и морского пространства Кубы.
Я стерегла возвращения мамы, чтобы узнать, какой новый катализатор изобрел Команданте на этот раз, чтобы мобилизовать массы.
— Американцы вот-вот нападут на Кубу!
— Не может быть! Когда?
— Шестнадцатого ноября! Объявлена национальная тревога!
Бедная моя доверчивая мамочка! Придя домой, она, возбужденная услышанным, будет думать о последствиях этой войны. Она обязательно вытрет пыль с китайского фонарика, который Фидель подарил ей двадцать пять лет тому назад, и проверит, исправен ли он до сих пор.
Но она была не единственной, кто верил в это. Из-за Гренады, из-за Горбачева и из-за СПИДа вся Куба находилась в состоянии всеобщей тревоги. До чего же все-таки наивны люди!
Все началось, когда янки захватили остров Гренаду, и один журналист охрип, подавая происшедшие события в самых мрачных тонах. Согласно его сообщениям, на острове наступил апокалипсис, а кубинская миссия пожертвовала собой, защищая Гренаду. Больше трех суток по радио и телевидению Мануэль Ортега надрывным, рвущим душу голосом подробно рассказывал, как под империалистическим огнем гибли кубинские патриоты: «И вот падает наш последний боец! Падает наше знамя! Оно накрывает труп последнего защитника. Отныне у Кубы одним героем больше! Новый герой защищает коммунизм, защищает мир во всем мире!»
Весь остров, настроенный по отношению к империализму еще более враждебно и воинственно, чем обычно, надел траур по погибшим и пребывал в таком скорбном состоянии до тех пор, пока вышеупомянутые погибшие не вышли из самолета в аэропорту кубинской столицы. Впереди шел глава миссии Тортоло. Он излучал эйфорическое сияние и приветствовал толпу. Среди вернувшихся кубинцев был один-единственный раненый. Лежа на носилках и приподняв голову, он адресовал встречающим соотечественникам приветственные жесты.
Один коварный янки, представитель деловых кругов Америки, пользуясь поддержкой лоббистски настроенной части конгрессменов и сенаторов, добился выделения бюджетных денег на развязывание видимости войны на Гренаде. Конечная цель, которую ставил перед собой этот хитрый американец, состояла в том, чтобы добиться строительства на острове отелей второй категории.
А кубинская интернациональная миссия, несмотря на эпический рассказ Мануэля Ортеги, не сочла нужным жертвовать людскими жизнями ради того, чтобы помешать возведению на Гренаде нескольких двухзвездочных отелей.
Но обо всем этом народу не было сказано ни слова! И вот сейчас по трапу самолета спускались члены кубинской миссии на Гренаде, где специально для них на деньги кубинцев был построен военный аэропорт. Руки «миссионеров», как обычно в таких случаях, были заняты магнитофонами, вентиляторами, утюгами, пылесосами и лампами.
Люди стали сравнивать качество кроссовок фирмы «Adidas» с кроссовками, в которые был обут Тортоло, когда выходил из самолета. Так родилась реклама: «В кроссовках Тортоло вы сможете бегать быстрее и дальше, чем в кроссовках фирмы „Adidas“. Через неделю его отправили на испытание качества обуви в Анголу.
Горбачев, почтенная „рыба“ с головой, украшенной красным пятном, изобрел перестройку — способ превращения государственного коммунизма в более продуктивную и приемлемую форму общества. На Кубе никто не обратил на это внимания. В том числе и Фидель. Он считал, что радикальные перемены в жизни общества не могут совершаться обыкновенными людьми. Но для этих простых людей миф о героизме во имя победы мировой Революции безвозвратно развеивался.
Самое время задать вопрос о гласности на Кубе во время перестройки в первом социалистическом государстве. Поскольку мы долгое время вынуждены были довольствоваться объедками с русского стола, то почему было бы не попробовать немного и их демократии?
Но вкусить демократии кубинцам не пришлось. Вместо этого их пристыженным половым органам стала угрожать неизвестная раньше болезнь под названием СПИД. Кроме этого, их ждало срочное промывание мозгов.
Безумная тревога продлилась на Кубе несколько месяцев. В ответ на нависшую угрозу Фидель создал народную милицию по территориальному принципу, стал одевать народ а ля Мао и раздал винтовки с холостыми патронами. Под предлогом проведения военных маневров на несколько часов отключали электричество. В связи с тем, что русские прекратили поставку продовольственных продуктов на Кубу, их нехватка стала катастрофически возрастать.
Когда СПИД на острове приобрел неконтролируемые масштабы и больных стали тысячами отправлять в бывшие лепрозории, превращенные в отделения по лечению СПИДа, это никого не заставило насторожиться. Все были слишком заняты военной подготовкой. Мюмин во время уроков рыла траншеи и делала укрытия. А в конце недели она вместе со всей школой участвовала в занятиях по военной подготовке. А ведь ей было чуть больше семи лет. Приходя домой, Мюмин распевала гимн, которому ее обучили в школе одноклассники:
Bush tiene sida
nosotros pantalones.
Y tenemos un gobemante
que le ronca los cojones.
У Буша — СПИД,
у нас — штаны.
А еще у нас есть президент,
который раздавит ему яйца.
Я не обращала внимания на весь этот шум до тех пор, пока однажды воскресным утром, сидя в своей квартире, не услышала стрельбы под своими окнами. Я сразу же упала на пол. В голове пронеслась мысль: „Неужели, наконец, подняли восстание?“ Но тут же ее вытеснила тревога о моем домовенке. Надев на голову кастрюлю для обжаривания кофейных зерен, я уже собралась было бежать к Натике, чтобы помочь своей дочери, когда ситуация прояснилась. К счастью, все оказалось не так драматично, как мне сразу представилось. Взбудораженная и со взъерошенными волосами, я вышла на улицу. На тротуарах стояли люди в милицейской форме и стреляли друг в друга поверх голов, вызывая своими действиями аплодисменты у жильцов. Словно кашалот, выброшенный на берег, у края выгребной ямы лежал семидесятилетний старик с седыми волосами и изображал убитого. Я пришла в бешенство:
— Вы, там, возле ямы! Вам не кажется, что вы немного староваты, чтобы так выпендриваться? Какого черта вы засунули нос в дерьмо? Вы хоть понимаете, где вы находитесь? Здесь ходят старики, дети! Вы что, хотите их всех перестрелять?