Подготовка „Кубамодас“ длится более трех месяцев. Небольшая группа модельеров разрабатывает модели, портнихи шьют одежду, подгоняя ее индивидуально для каждого, а ночью перед показом в атмосфере общей истерии после восемнадцати часов примерок вам приносят украшения, отглаженную одежду и туфли, прибывшие из-за океана в дипломатическом чемодане. Качита отдает команды в микрофон, употребляя при этом все бранные слова кубинского репертуара.
Моя первая „Кубамодас“ принесла мне не столько славы, сколько мучений. Это было начало той эры, когда любой человек, имеющий хоть какое-нибудь отношение к Кастро или другому иерарху, приравнивался к прокаженному. Я привыкла к прозвищам и весьма нелестным определениям, адресованным Команданте, но не была готова к тому, чтобы у меня выщипывали бороду и усы, словно я была его блуждающим alter ego. Мою жизнь превратили в нечто ужасное.
Одному из агентов службы безопасности было поручено следить за тем, что происходило на подиумах. Пользуясь этим, он просачивался в артистические уборные и глазел на переодевающихся манекенщиц, приводя их в бешенство.
Началась холодная война, которой предстояло продлиться три года.
Моя вторая „Кубамодас“ связана с печальными воспоминаниями. Я проснулась в прекрасном настроении, предвкушая предстоящее событие — день рождения Мюмин. Но как только я села за руль своего автомобиля, перед моими глазами сразу возникло видение в образе мертвеца. Мертвец качал мне головой каждый раз, когда загорался красный цвет. Я решила, что это предупреждение об опасности на дороге, и, чтобы избежать возможной аварии, оставила свою машину в гараже. Вы не догадываетесь, что было потом? Да, я, конечно же, приняла любезное предложение моего друга Папучо. Да-да, того самого Папучо, который когда-то попал в автомобильную катастрофу. Мой друг взял машину своей матери и предложил мне себя в качестве шофера. Sic transit gloria mundi — так проходит слава мирская.
Через три минуты после того, как я приняла предложение Папучо, мы были на первой авеню. Горел красный свет, когда автобус, полный русских, врезался в нашу „ладу“. Автобус отправили на металлолом, а меня — в больницу, где я очнулась с переломанной рукой. Другая рука была подвешена.
Папучо был живым воплощением невезения. Качита не находила себе места от ужаса: мало того, что ее сын убил сына министра, так теперь он еще покалечил дочь Команданте.
Вместо того чтобы отправить мне в больницу цветы, Фидель прислал своего нового начальника охраны Батмана.
— Кто виноват в случившемся? — спросил визитер.
— Я, — был мой ответ.
Я согласилась бы сломать себе вторую руку, чтобы защитить своего друга. Тем более что я сама позволила вести машину этому камикадзе.
Срочная операция вернула все мои кости на прежнее место. Но день рождения Мюмин был безвозвратно испорчен.
Я расхаживала по комнате с полиэтиленовым мешком, который дренировал рану на руке, когда пришла Альбита. Она была бледна, словно мрамор. Ее черная блестящая шевелюра, орлиный нос и чеканный силуэт всегда наводили меня на мысль о том, что кинематограф многого лишился, не поймав в свои сети эту прекрасную музу. Лицо несостоявшейся кинозвезды каждой своей черточкой выражало негодование.
— Ты знаешь, что выкинул Тони Байе Байехо? Он предал Габо! Этот сукин сын представлял его на фестивале в Колумбии и, воспользовавшись случаем, остался там! Теперь он рассыпается в заявлениях. Я пришла предупредить тебя, что он говорил и о тебе.
— Ты не должна это так болезненно воспринимать. Тони — симпатичный парень. И потом, Альбита, положа руку на сердце, разве ты не ожидала подобного от него?
— Да нет же!
Этим она меня очень удивила, потому Что Тони всегда был прозрачным, как стекло. Как все молодое поколение, он мечтал покинуть Кубу.
Думаю, что симпатия Качиты Абрантес и мое восхождение по служебной лестнице были обязаны вовсе не моим успехам в искусстве орфографии. Качита назначила меня ответственной за общественные связи, предполагая со временем превратить несуществующий отдел в предприятие, поддерживающее коммерческие отношения с половиной планеты. Я работала как проклятая. Продолжая каждый вечер выходить на подиум, я, кроме этого, занималась решением нелегкой задачи, поставленной передо мной Качитой Абрантес: я писала и отправляла письма всем представителям рода человеческого, имеющим хоть какое-нибудь отношение к моде, — фотографам, журналистам, производителям товаров, покупателям, поставщикам тканей.
Мой внезапный подъем не мог не вызвать зависти. И вскоре я ощутила на себе обратную сторону успеха. Секретарше было запрещено оказывать мне какую-либо помощь под угрозой всеобщего отречения, поэтому я вынуждена была самостоятельно находить общий язык с пишущими машинками. Так как все машинки были в расстроенном состоянии, а я не слишком хорошо в них разбиралась, то ответы на свои письма я получала весьма редко: большинство моих посланий заканчивало жизнь в мусорных корзинах, не удостаиваясь ответа.
Качита поручила мне также внедриться в фотопроизводство. Когда же я пришла в фотопавильон для выполнения столь ответственного задания, мне пришлось выслушать в свой адрес такие непристойности, которых никогда до этого слышать не приходилось. Ругалась Ласарита, непосредственная начальница манекенщиц, прозванная Кувшинчиком за свои выступающие формы. Она раскалилась докрасна от ярости. Казалось, что все закипевшее содержимое Кувшинчика выплеснется наружу.
Очень трудно представить начальника, который создавал среди подчиненных хаос. Привычнее, когда он стремится к возможной упорядоченности. Но Качита принадлежала именно к тому редкому типу руководителей, который способен все перевернуть с ног на голову. Ей ничего не стоило закрыть показ моделей, прыгнув на подиум и пустившись танцевать guaguanco с музыкантами из второй части шоу, что приводило в смущение иностранных гостей. Да, удивить Качита умела, но она не умела другого — заставить своих подчиненных с уважением относиться к ее решениям.
Качита продолжала нагружать меня все новыми и новыми обязанностями. Теперь я должна была заранее планировать все ее деловые свидания. Кроме того, на мне лежал прием именитых гостей: испанских и бразильских поставщиков белья, производителей тканей, знаменитых фотографов и гостей не поддающейся определению категории, которых Качита называла „выдающимися деятелями“. Я должна была заниматься членами международного жюри, заботясь о том, чтобы они были удобно устроены и ни в чем не испытывали недостатка. На моей совести было также анкетирование. Я сама составляла анкеты, печатала их и распространяла.
Демонстрация моделей начиналась с выставки украшений, которые прикреплялись к купальникам манекенщиц. Зал погружался в темноту, и только пучки света передвигались по сцене, превращая манекенщиц в какие-то неземные магические существа, светящиеся и переливающиеся. Эти существа плавно и соблазнительно двигали руками и бедрами, будоража воображение зрителей.
В этом году мне предстояло открыть показ мод. Зная, что последняя „Кубамодас“ 1988 года длилась более двадцати четырех часов, я настраивала себя на суровые испытания. Через несколько минут нужно было выходить на подиум. Я готовила себя к выходу, пытаясь, насколько это было возможно, оставить за ширмой артистической уборной все выпитое и выкуренное мною за тридцать три года. На моем уже не слишком упругом теле был только купальник из лайкры телесного цвета. Вдруг где-то поблизости раздались крики, а затем в уборную ворвалась толпа, состоявшая из агентов службы безопасности, журналистов и фотографов. Охранники не устояли против мощного натиска представителей прессы, в результате чего дикая орда грубо вторглась в храм наготы, являвшейся личной собственностью манекенщиц.
Я еще не была знакома с манерами зарубежных журналистов и в результате оказалась совершенно неподготовленной к встрече с ними: с мочек моих ушей и до самых плеч ниспадали коралловые серьги, шедевр кубинских ремесленников, а на лбу покоился черный птичий клюв и крылья — изобретение в мире — кубинской моды, которое, по замыслу авторов, должно было играть роль украшения. От век до висков лежали красные тени. Наверное, меня можно было принять за какую-то фею.
— Где Алина? — кричали ворвавшиеся журналисты.
— Who is she?
— Laquelle est Alina?
Представители прессы горланили на разных языках; слышалась даже скандинавская речь.
— Эй! Выйдите отсюда! Охрана! Вы куда смотрите? Разве непонятно, что здесь голые женщины? Никакого уважения! Совсем стыд потеряли! — возмущались полураздетые манекенщицы.
Так что впервые на страницы газет и журналов я попала в довольно странном виде: задница отставлена, на ногах болтается купальник, а на лбу красуется забальзамированная птица.
„Боже, помоги мне!“ — с надеждой обратилась я к Всевышнему, смиренно прикрыв глаза своими пурпурными веками. Пора было выходить. Зазвучала музыка. В ней слышался плеск волн, шум прибоя, крик чаек. Но вот музыка стихла, и вместе с полной тишиной на зал опустилась темнота. Я стала танцевать, двигаясь по эстраде, словно факир, боясь зацепиться за гвозди, которыми был прибит ковер.
Через восемь часов после моего выхода на сцену Магали, наша секретарша, отвела меня на мое первое в жизни интервью.
— Какого черта я должна давать какое-то интервью? — устало сопротивлялась я.
— Нужно будет поговорить об основных направлениях кубинской моды…
Я взяла букет увядших гладиолусов и опустилась в плетеное индонезийское кресло, полная решимости откреститься от своей предполагаемой близости со всеми существующими направлениями тропической моды.
Интервью о направлениях кубинской моды брали два журналиста. Свой самый главный вопрос они оставили на закуску:
— А как чувствует себя дочь Фиделя Кастро, представляя кубинскую моду?
— Вы что-то перепутали. Кубинская мода имеет своего достойного представителя в лице Качиты Абрантес. А моего покойного отца звали Орландо Фернандес.