В этом году дочь Тони не получила награды, предназначенной ей как лучшей студентке. Сыновья других осужденных на смертную казнь были исключены из школ и университетов. Исключение из учебных заведений сопровождалось унижениями и оскорблениями. В качестве компенсации за все неприятности министр внутренних дел обеспечил этих ребят психиатрической помощью: врачи в форме пытались убедить детей, что их отцы получили справедливое наказание. Но никого убедить не удалось.
Вскоре после этого был, в свою очередь, арестован Абрантес. Через месяц после ареста у него произошел сердечный приступ. Тюремная "лада" повезла его в противоположную от поликлиники сторону. Он скончался от обширного инфаркта.
В то же самое утро, когда Абрантес умер, за мной пришел один из его сыновей. У тела бывшего министра внутренних дел, не так давно почитаемого и уважаемого, сидели только его ближайшие родственники и я. Арест Абрантеса сделал его явно непопулярной личностью. Что же касается моего присутствия, то можно лишь предположить, что я страдала синдромом Стокгольма.
На следующее утро караван Фиделя случайно оказался перед похоронной процессией. Машины замедлили ход. Со стороны маленькой траурной группы раздались крики: "Убийца! Убийца!"
Впечатленная моими литературными дерзаниями во время работы в Доме Моделей, Качита захотела, чтобы я произнесла торжественную речь над могилой ее брата. Но нужно быть законченной мазохистской, чтобы публично восхвалять благодеяния человека, который принес мне столько зла.
После похорон я отвезла своего друга Папучо к нему домой.
— Из-за твоего отца убили моего дядю, — сказал он. — Моя семья этого не забудет и не простит.
И он разорвал нашу дружбу.
Как-то утром, вскоре после приведения в исполнение смертных приговоров, ко мне пришла соседка Эстерсита.
— В квартале очень неспокойно. Сын Амадито Падрона каждый вечер подстерегает Мюмин на углу школы. Она не виновата в том, что твой отец расстрелял его отца, но люди такие злые. Всякое может произойти. Нужно бы куда-нибудь заявить. Правда, я не знаю, куда…
Я тоже не знала, куда заявлять и кому жаловаться. Мы превратились в семью палача. Не зря, видно, палачи прячут лица под капюшонами, выполняя свою кровавую работу.
В кубинском обществе произошли радикальные перемены: половина кубинцев не могла оправиться после массового истребления героев Революции. На свет появились диссидентские группы. Правительство потеряло способность действовать на своих подданных силой убеждения. И уж тем более на меня. Я была уверена в том, что, находясь в подозрительном сожительстве с Фиделем, министерство внутренних дел умалчивало о всех попытках втянуть Кубу в торговлю наркотиками. Я представляла себе, как проходил торг: "Я повлияю на ход партизанской войны в Латинской Америке или в другом месте. В вашу пользу, разумеется! А вы за это закроете глаза на торговлю наркотиками и, главное, продлите эмбарго".
А эмбарго, дамы и господа, это крупный антиимпериалистический козырь. Но американскую империю мало волнует мнение мирового сообщества. Единственное, что ее интересует, это возможность иметь на Кубе податливого правителя, с которым можно обо всем договориться. Куба — это будущая Гренада. Через некоторое время она покроется пятизвездочными отелями и забегаловками McDonald’s. И будто подтверждая мои умозрительные заключения, после судебного процесса номер один пал Норьега, пал и светлый Ле Сантье в Перу, и Цезарь Гавириа.
Но Фидель сохранил свою интернациональную ауру. Однажды вечером по телевизору рухнула берлинская стена, а с нею и социалистический лагерь. На Кубе единственным отголоском всех этих событий явилась отмена изучения русского языка в университете. Фидель заменил его английским.
Затем он устроился на экранах телевизоров, чтобы объяснить кубинцам, что такое Особый период и Нулевой выбор, хотя с последним было все предельно ясно без объяснений: электричества — ноль, продуктов — ноль, транспорта — большой жирный ноль. Сплошные ноли! Ничего, кроме нолей!
Чтобы люди не слишком явно выражали свое недовольство, Фидель решил отвлечь их внимание от печальных событий, введя моду на коллективные обеды. Это было что-то наподобие славянского обычая под названием селянка, когда люди после совместного труда в общем котле готовили блюдо, состоявшее из всевозможных ингредиентов, то есть из всех тех продуктов, которые принесли работники. Так получалась селянка, которая позднее превратилась в солянку. Вклад каждого кубинца в латиноамериканскую солянку был невероятно скромным: картофелина, перышко лука, долька чеснока… За организацию таких "пиршеств" отвечал Комитет защиты революции. В качестве дополнительного питания кубинцы получали витамины, которые им приносили прямо на дом.
А чтобы люди не упивались отчаянием, им было предложено разводить у себя кур.
— Империализм разрушил нашу национальную традицию разведения домашней птицы. Каждый житель Кубы получит трех цыплят под свою полную ответственность. Что касается продуктов питания, их государство не имеет возможности поставлять.
Люди принялись за разведение кур. Кормили домашнюю птицу измельченной и высушенной на солнце кожурой от грейпфрутов. А кубинские дети обедали водой и грязноватым сахаром, бродившим в банках и не привлекавшим внимание даже непривередливых тараканов.
Цыплята росли как домашние животные. Дети давали им имена и играли с ними. Когда цыплята превращались в кур, их порой было трудно убивать и есть. Уж слишком к ним привязывались.
После кур в Гавану прибыли свиньи и козы. Козы облюбовали газоны на пятой авеню, а свиньи оккупировали дворы. Чтобы избежать жалоб со стороны соседей, счастливые владельцы коз и свиней вводили своей живности снотворное. А наиболее практичные и наименее чувствительные хозяева перерезали животным голосовые связки.
Моя Гавана стала меняться на глазах. В воздухе витали новые запахи, не свойственные городу вообще; среди них преобладал запах навоза. Все это сильно напоминало мне далекие годы моего детства, когда, проходя мимо общежития будущих макаренко, Тата отводила меня подальше от окон, чтобы на голову не свалилась использованная гигиеническая салфетка. А какими звуками наполнилась Гавана! Козлиное блеяние, куриное кудахтанье, поросячий визг — все это можно было услышать, не уезжая в деревню. И в этот пронзительный хор довольно органично вплетались резкие голоса королев продовольственных карточек:
— Привезли мясной паштет! Сегодня отпущу первые сто номеров из первой группы!
— Привезли хлеб из бониато!
Стограммовые булочки из бониато были съедобны первые два дня. На третий день ими можно было отравиться.
Так называемый мясной паштет представлял собой отвратительную мешанину из сои, хрящей и кукурузной муки. Мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь из славных защитников кубинского режима как-нибудь отведал блюда, обязанные своим появлением на свет нищете: вареную банановую кожуру, хлеб из бониато. А жареных слизняков никто не пробовал? А рагу из кошки?
Люди выгуливали своих кур на поводках, словно собак, чтобы защитить их от прожорливых кошек. А кошачье мясо высоко котировалось на черном рынке.
В довершение всех несчастий, началась эпидемия неврита, из-за которого тысячи кубинцев лишились зрения И хоть Фидель настойчиво внушал своим соотечественникам, что вирус был новым подарком империализма, истинная причина этого несчастья скрывалась в недрах бактериологической лаборатории министерства Вооруженных Сил, где холили и лелеяли болезни, необходимые для крепкого политического здоровья кубинцев, которых сейчас просто отравили таллием, содержащимся в самодельных гербицидах и пестицидах.
Но, несмотря на все это, крестьянам по-прежнему запрещали свободно продавать выращенные овощи и фрукты, и они гнили, потому что государство не обеспечивало своевременного вывоза сельскохозяйственной продукции с полей.
И тогда люди повернулись лицом к Богу. Религиозный беспорядок усилился, когда Фидель сменил лозунг "Родина или смерть" на лозунг "Социализм или смерть". А поскольку Команданте всегда все предвидел, в данном случае беспорядок, то он своевременно организовал бригады быстрого реагирования, которые разгоняли дубинками участников религиозных демонстраций. Потом Фидель стал собирать молодежь вокруг огромных костров для проведения культурно-патриотических мероприятий. Греться у костра в тропическом климате, где на асфальте запросто можно жарить цыплят, — это было невероятно оригинально.
Таков был этот безумный, безумный и очень грустный мир унизительного сюрреализма.
В одну из ночей того странного и страшного времени меня позвала мать:
— Спустись вниз. На улице тебя ждет человек, которого ты очень любишь.
Это был Эсекьель ле Курандеро. Вдали от людских глаз, на маленькой улочке я что было сил сжала его в своих объятиях.
— Почему ты так неожиданно исчез? Что произошло?
— Это длинная история…
Эсекьель не захотел мне рассказывать о случившемся сразу. Он пригласил меня на ферму, которую ему выделили для возобновления исследований.
— Там еще нет электричества, но кусок земли и здание — прекрасное начало для клиники альтернативной медицины. Я пришел к тебе, потому что ты всегда верила в меня и сейчас, я не сомневаюсь, поможешь мне. Приходи ко мне на следующей неделе. Иди по дороге, которая ведет к церкви Сан Ласаро. Там спроси у кого-нибудь, где находится клиника по лечению СПИДа. Когда ты ее увидишь, спроси, где ферма Гильермо Гарсии по разведению петухов. И не перепутай клиники. Я говорю тебе о той, в которой лечатся обычные люди, она слева. А та, что справа, принадлежит министерству внутренних дел.
— Ты говорил что-то о разведении петухов. Я не очень поняла.
— Это ферма, на которой Гильермо Гарсиа разводит бойцовых петухов. Тебе там любой покажет, где она.
— Но ведь петушиные бои на Кубе запрещены!
— Эти петухи предназначены на экспорт.