Итак, Гильермо Гарсиа, бывший министр несу-шествующего транспорта, трудился на благо национальной экономики, разводя бойцовых петухов.
Клиника, о которой говорил мой друг Эсекьель, представляла собой эдем, в который попадали больные СПИДом. Многим пациентам разрешалось раз в неделю покидать это заведение. Все зависело от того, насколько опасен тот или иной больной для здоровых людей. Ведь некоторые из приговоренных к "пожизненному заключению" были заражены этой неизлечимой пока болезнью во время переливания крови; некоторые же заразились добровольно, чтобы умереть в свободной атмосфере со свободной сексуальностью, подобно некоторым юношам и девушкам, которые между предлагаемой им жизнью и СПИДом выбирали последнее. Здесь было совсем не так, как когда-то в постыдных лепрозориях. Больным предлагали различные культурные мероприятия. Они имели право жениться. Было немало документальных свидетельств, подтверждающих, что, несмотря на страшное заболевание, пациенты этой клиники чувствовали себя счастливыми; их кормили, с ними хорошо обращались. Особенно признательны они были студентам первого курса Медицинского института, которые в конце недели сопровождали их, ели и пили вместе с ними. Будущие медики своей чуткостью, своим неравнодушием рождали у доверенных им тяжело больных людей ощущение домашнего тепла. Они были их ангелами-хранителями. Особенно внимательно в клинике относились к тем, у кого болезнь находилась в последней стадии.
— А чем ты занимался в этой клинике в течение двух лет?
— Я потом расскажу тебе обо всем.
И он ушел в глухую ночь.
У меня почти не было времени скучать, потому что, к моему удивлению, представители прессы не пришли в уныние и не отчаялись после той нашей встречи, когда я, с достоинством держа в руках чулки, дала им свой адрес. Многие журналисты подстерегали меня возле дома в надежде взять интервью. Каждый устраивался, как мог: одни облюбовали выгребную яму и мужественно вдыхали миазмы, витающие над ней, другие обосновались у самого подъезда. Всех этих людей объединяли такие качества, как упорство и невозмутимость.
Двое французских журналистов с удивительным постоянством обращались ко мне с просьбой презентовать им волосок с бороды Команданте. Если верить их словам, то они собирались путем проведения спектрологического анализа проникнуть в тайны личности Фиделя. Все мои попытки убедить их, что я не имею доступа к бороде главы государства, не дали результата. Возвращаясь из Франции в очередной раз, они методично продолжали свои домогательства. В конце концов я не выдержала и дала им взамен вожделенных волосков Фиделя несколько своих волос с лобка.
В это время я была единственным на острове человеком, пользующимся относительной свободой слова. Я могла вслух заявлять об отсутствии свободы в стране без трагических последствий для себя — меня не будили ночью, не избивали, не отвозили в тюрьму. Меня не трогали. Но я не сразу осознала эту странную ответственность перед другими кубинцами. Это произошло лишь после того, как я смогла преодолеть свой страх. А это было очень нелегко.
Благодаря активной деятельности журналистов вскоре ко мне с предложениями стали обращаться биографы. По этой же причине стало возможным возобновление связи с моими старыми друзьями, покинувшими Кубу. Я до сих пор с волнением вспоминаю тот вечер, когда ко мне приехал кудрявый юнец с голубым взором, до краев переполненным почтительной нежностью. Его прислал мой друг Освальдо Фруктуосо, сын человека, пострадавшего во имя Революции. Освальдо был типичным представителем поколения разочаровавшихся кубинцев, к которому причисляла себя и я. Прелестный юноша протянул мне визитную карточку, на которой золотым по черному было написано: "Карлос Люмьер. Фотограф из Воге". И больше никакой информации — ни адреса, ни номера телефона. С таким же успехом я могла напечатать на своей визитке: "Алина Фернандес. Советник президента Рейгана". Но в порыве неизлечимой веры в дружбу я дала согласие этому юноше сделать с меня несколько фотографий.
— Если они разойдутся, Освальдо найдет способ переслать тебе деньги.
Я одолжила несколько модных тряпок у своей подруги Альбиты. А приблизительно через две недели после встречи с протеже Освальдо я обнаружила свою фотографию в одном иллюстрированном испанском журнале. На мне была самая современная одежда, которую можно было отыскать в Гаване. Я томно возлегала на скалах незабываемого Малекона, комментируя цены на растительное масло и кошачье мясо на черном рынке и рассказывая об ужасах проституции на Кубе. А внизу блестела морская гладь. Думаю, я производила неизгладимое впечатление на читателей журнала. Эдакая эротизированная леди Ди в кружевном белье, повествующая о нищете в Бенине… Статья была написана в лучших традициях Фернандо, друга Освальдо.
Когда они оба задумали вытащить меня с острова, я не восприняла это всерьез, так же, впрочем, как я не поверила в их добрые намерения. И это несмотря на то, что они были моими друзьями. Что ж, среди моих друзей есть разные люди.
Через несколько дней я получила закодированное письмо от моего друга Альфредо де Сантамарины. Он предлагал мне уехать в Швецию. Альфредо — глубоко человечное существо, к которому я очень привязана за его прекрасные качества, свойственные обычно детям. Не знаю, каким образом ему удалось убедить шведское правительство принять меня. Я должна была ответить на его письмо зашифрованным предложением, в котором есть упоминание о радуге. Я написала ему безумное письмо, в котором говорила о радуге, как о мечте, осуществление которой нужно отложить до лучших времен. Я была слишком вдохновлена своей миссией народного глашатая. Я чувствовала долг перед всеми кубинцами, вынужденными молчать. Кроме того, я не понимала, какое отношение к политическому убежищу имел такой предлог, как моя прогрессирующая язва. И, наконец, за мной никогда не приезжала полиция, меня не избивали, не бросали в тюрьму, как это было со многими диссидентами. А мои бессонные ночи, страх за возможность оказаться в тюрьме — все это не шло в расчет. Это были всего лишь мои переживания, а не свершившиеся факты. Впрочем, даже если бы этих аргументов для принятия моего решения было недостаточно, визит представителя нового поколения кубинских военных явился очень веским и окончательным аргументом.
— Швеция ищет предлога для разрыва отношений с нашей страной, чтобы прекратить оказывать Кубе помощь как развивающейся стране. Речь идет о поставках школьного оборудования, техники и тому подобного. Если ты примешь политическое убежище, то тем самым причинишь вред кубинским детям. В любом случае, можешь зря не переживать: ты все равно никуда не уедешь.
Несмотря на всю эту кампанию разубеждения, Альфредо отправил ко мне викинга из шведского посольства, который назначил мне встречу в баре двухзвездочного отеля "Англетер", находящемся в самом центре старого города. Здесь обычно проходили встречи самых наивных деятелей дипломатического шпионажа. Сидя в плетеном кресле за таким же плетеным столиком, я очень твердо ответила викингу "нет", рассыпавшись после этого в самых угодливых благодарностях. Больше мы ни о чем не говорили. Мой друг Альфредо до сих пор не может мне этого простить.
Я прибыла на ферму Эсекьеля вслед за процессией, направлявшейся в церковь Сан Ласаро. Такие паломничества совершаются ежегодно под присмотром полиции. Я принесла с собой кое-какие предметы домашнего хозяйства, в том числе небьющуюся посуду и итальянскую кофеварку. Кроме того, я захватила бутылку рома.
Будущая клиника альтернативной медицины представляла собой заброшенный барак, расположенный в глубине сада. Почва в саду была такая каменистая, что кустики лекарственных растений, пробившиеся сквозь эту твердь, казались чудом. Эсекьель готовил свои волшебные микстуры тут же, на воздухе, под деревьями, разведя костер из сухой кожуры кокосовых орехов. Он колдовал над тремя котелками со своим помощником — не слишком проворным юношей. Казалось, что это не современный врач, а древний друид с помощью эльфа готовит какое-то зелье.
Поздно вечером Эсекьель смог, наконец, поведать мне о своих злоключениях:
— После того как с Абрантесом покончили, меня продержали несколько дней в Вилла Мариста…
— Тебя били?
— Нет, они с уважением отнеслись к моей заднице, но вот что касается моего морального состояния… Попросту говоря, они меня раздавили. Ведь все эти годы я работал в министерстве внутренних дел, служа Революции и Фиделю! И вот что самое отвратительное: им от меня теперь нужно то же самое, что раньше Абрантесу.
Я находилась в некоторой растерянности. Разумеется, то, что произошло во время судебного процесса номер один — разгром министерства внутренних дел и личной охраны Фиделя, — нельзя было расценить иначе, как катастрофу. Но Команданте как никто другой умел превратить тропические почвы в виноградные поля, а поражение в победу. Его новое поколение наемников вело себя гораздо хуже, чем предыдущее поколение. Это уже были внуки двойной морали и идеологического оппортунизма. Они вновь прибегли к помощи Эсекьеля, но это уже была помощь совсем иного рода: вместо того, чтобы лечить торговцев наркотиками на дому, он должен был работать над составлением смертоносных микстур, предназначенных для опасных свидетелей всей этой истории с наркотиками как на острове, так и за его пределами. Вот почему мой друг остался в живых. Но то, чем талантливому врачу навязывали заниматься, лишило его возможности жить в согласии с собой.
— Я по уши в дерьме, — подытожил Эсекьель.
— Где ты был все эти три года?
— В клинике по лечению больных СПИДом.
Перед ним была поставлена задача найти средство от этой болезни. Ему удалось изобрести микстуру, способную поддерживать имунную систему. Но он не стал открывать мне волшебную формулу: правительство продало его изобретение в Восточную Германию.
— Это ужасное место. Весь персонал состоит из полицейских. Два года, проведенных здесь, приравниваются к работе за рубежом… Я благодарю тебя за твое внимание, за помощь. Приходи на следующей неделе. Я что-нибудь придумаю для Нати.