ходила со мной в гости к одной моей подруге. Там она увидела почтовую открытку с изображением Розовой Пантеры. Картинка сопровождалась небольшим комментарием. Прочитав его, моя дочь решила, что он вполне успешно заменит старый лозунг. В результате на следующее утро Мюмин и ее одноклассники с воодушевлением выкрикивали:
Утром я не в силах есть —
все мысли о тебе.
И вечером не в силах есть —
все мысли о тебе.
А ночью я не в силах спать —
все мысли о еде.
После этого меня срочно вызвали в школу, где я имела не очень приятную встречу с администрацией школы. Мою дочь обвиняли в том, что она делала дерзкие намеки на тяжелое положение, переживаемое национальной экономикой. Убедить администрацию в обратном можно было одним-единственным способом. Им-то я и воспользовалась. Я примчалась к своей подруге и прямо с порога стала умолять:
— Ради всех святых, одолжи мне на один день открытку с Розовой Пантерой! Я завтра же верну ее тебе!
Так я смогла уберечь свою Мюмин от убийственной записи в ее школьной характеристике.
Мой домовой продолжал учиться в школе без учителей. Это было так тягостно, что Мюмин впала в депрессию.
А Куба не переставала пополнять свои велосипедные запасы. Чем больше велосипедов появлялось на улицах Гаваны, тем больше происходило несчастных случаев.
У одного моего соседа таким образом погибла любимая девушка. Она ехала по городу на велосипеде в дождливый вечер. Тормоза китайского механизма отказали, и девушка врезалась в автобус, который ехал перед ней. Она попала прямо под колеса.
— От нее ничего не осталось, Алина! Ни ягодиц, ни живота — ничего! — плакал несчастный парень.
Каждый день в квартале происходила новая трагедия.
Я решила пройти по кладбищу Коломб.
— Вы не могли бы сказать, где похоронен Мамерто Наварро? — спросила я у кладбищенского служителя о несуществующем покойнике.
— Когда его привезли?
— Вчера.
— Вчера в котором часу?
Здесь царил порядок. Мертвые прибывали через каждые десять минут.
— По-моему, после обеда. У вас много работы?
— Такого никогда еще не было.
У старика был необыкновенно счастливый вид. Работая на этом месте с 1960 года, он впервые за все это время почувствовал себя таким нужным. Чего не мог сказать о себе бальзамировщик Ленина, потерявший смысл существования с тех пор, как развалился социалистический лагерь.
— Что происходит? Людям стало нравиться умирать?
— Молчи, девочка. С того времени, как начался Особый период и стали раздавать велосипеды, в день хоронят не меньше сорока пяти человек. А раньше было не больше пятнадцати.
Капризная игра моего отца в коммунизм менее чем за два года утроила число смертей. Фидель истреблял население Кубы.
Я все записывала в свою черную записную книжку. Я собирала все эти факты в качестве материала для своей будущей книги. Это была статистика разрухи и беспорядка, царящих на Кубе.
Вернувшись домой, я в очередной раз застала Мюмин в слезах. На девочку угнетающе действовала обстановка, сложившаяся в школе. Я стала уговаривать ее всерьез подумать о том, чтобы уйти из школы, в которую она добиралась, ежедневно рискуя жизнью только ради того, чтобы присутствовать на занятиях, проводимых невидимыми преподавателями.
У меня началась эпоха чрезмерного стремления к совершенству, но совершенства не в общем и самом широком смысле, а в более конкретном проявлении: я решила привести в порядок свою квартиру. Это было необходимо по многим причинам. Во-первых, мое жилье превратилось в филиал прессы, обитающей на тридцать пятой авеню. Похоже было на то, что мне предстояло всю свою оставшуюся жизнь сосуществовать с многочисленными представителями мира журналистики. И коль это относилось к разряду неизбежностей, то не лучше ли было общаться с журналистской братией в более или менее приличных условиях? Во-вторых, ко мне приходило много людей со своими бедами. Из уважения к ним я должна была придать моему жилищу более достойный вид. И, наконец, моя Мюмин. О ней я тоже обязана была подумать. По причине изнемогающих от перегрузок велосипедов и неспортивного поведения учителей моя дочь большую часть времени проводила сейчас в нашем безобразном семейном гнезде. В квартире, в которой царят беспорядок, крики и горечь, невозможно проводить терапевтический массаж, гадать на картах, принимать друзей и провокаторов, успокаивать тревогу диссидентов, воспитывать дочь и любить мужчин. И неизвестно, что бы мне пришлось делать, если бы не появился волшебник в образе Альберто.
После магического заклинания духов при свете свечей я безутешно стояла там же, в туалете, умоляя унитаз, чтобы он вновь стал глотать то, что всегда до этого безропотно глотал. Но унитаз был неумолим.
К счастью, я познакомилась с Альберто ле Пломбье, который представил мне своего коллегу Идуларио, а тот, в свою очередь, познакомил меня с Армандо, механиком, который сделал мое существование более приятным. Все они работали на двадцать седьмом маршруте городского транспорта, но в сложившихся условиях они не были загружены работой — маршрут обслуживали всего лишь два автобуса. И поэтому у моих новых друзей была возможность заниматься перепродажей.
Как только Альберто извлек на божий свет из глубин унитаза пробку от дезодоранта, явившуюся виновницей случившегося, я облегченно вздохнула.
— Время от времени нужно заново красить дом, в котором живете. Тогда он будет гораздо красивее, — посоветовал мне Альберто.
Это был единственный из всех известных мне человеческих существ, который не создавал проблемы, а решал их. Благослови его, Боже! Можно забыть о дерьме, подложенном другими, но трудно отделаться от своего, не спустив воду в унитазе. Вскоре ко мне на квартиру из мастерских автобусного парка стали прибывать волшебные инструменты: шлифовальная машинка, способная резать металл и камень, доисторическая паяльная лампа и целый набор шпателей. Я была очень счастлива в роли плотника, несмотря на обилие полученных порезов и ожогов. Я была в пылу работы, когда из коридора навстречу мне вышел play-boy неопределенного возраста со светло-пепельными волосами, скрывающими седину, в льняном костюме, с безупречно завязанным галстуком, с маленькими морщинками, которые появляются от солнца, когда человек проводит много времени на яхте и в бассейне. Я ни секунды не сомневалась, что в мою квартиру просочился очередной журналист, и поэтому повела себя довольно воинственно — замахнулась первым, что попалось под руку. Этим предметом оказалась шлифовальная машинка.
— Oh! Don’t worry! I didn’t come for an interview. Others plans! We, friends!
По моим предположениям, женщина в брюках, поддерживаемых булавками, потрясающая тяжелым предметом, должна была производить впечатление сумасшедшей. Но его это не испугало.
— Му name, Marc. Me and you, food. Me here at nine.
Я прекратила бряцать своим оружием, но от приглашения категорически отказалась. У меня была только одна навязчивая мысль: зараженная оптимизмом своего водопроводчика, я хотела привести в порядок свою тюрьму, а говоря иными словами — квартиру. Именно так я воспринимала свое жилище, покидать которое становилось для меня все опаснее. Во всяком случае, так мне казалось. Чувство страха не покидало меня, а, напротив, все больше усиливалось. Мне уже и самой не верилось, что когда-то я позволяла себе нарушать закон. Я давно уже отказалась даже от приятных прогулок по Гаване, потому что это было небезопасно для меня. Ведь я была дочерью Лорда голода и нищеты. О посещении же "диплоресторанов" не могло быть и речи.
Но, похоже, мой гость не хотел считаться со сложившимися устоями моей жизни. Он отвез меня в "Токолоро" — любимый ресторан Габо и всех важных персон, приезжающих на Кубу. В этом заведении весь персонал, от шефа до мойщика посуды, работал на службу безопасности, а микрофоны были установлены даже в кусочках льда для коктейля. Поскольку я об этом знала, то и вела себя соответственным образом. Вероятно, я произвела на Марка впечатление немой и умственно отсталой. Он был переполнен идеями и с одинаковой легкостью рассуждал об издании книги рецептов приготовления лангустов, о собственном исполнении кубинских песен и о продаже дрессированных дельфинов в отелях Варадеро. Он утверждал, что для многих богатых туристов возможность проплыть за пятьдесят долларов на спине дельфина является эротической мечтой. Впрочем, я слишком плохо знала изысканные вкусы обитателей этого мира.
Я попыталась продать ему свою повариху бабушку Натику с ее рецептом приготовления лангуста под горьким шоколадным соусом. Потом наступила очередь моей матери, которой ничто кубинское не чуждо, а следовательно, и кубинские песни тоже. А вот по поводу дельфинов я ничего не могла предложить своему разносторонне развитому собеседнику, и поэтому ему пришлось выбирать новую тему для разговора. Так мы впервые заговорили о моей будущей книге.
— Ты не хотела бы написать книгу? — спросил меня Марк.
— Да, конечно, хотела бы! У меня собралось уже несколько блокнотов с записями.
— А что ты туда записываешь?
— Все. Имена политических заключенных — их тысячи… Тюрьмы, где они содержатся… Опыты, проводимые в больницах… Испытания действия новых вакцин на детях… Каналы торговли наркотиками на Кубе… Я все записываю — фамилии, имена…
— Что ж, это очень хорошо… Но я имею в виду другое… Более личное… Где ты родилась, с кем дружила, где училась… В общем, то, что не имеет прямого отношения к политике. Политика уже никого не интересует. Люди устали от трагедий. А Куба — не единственная страна, где людям тяжело живется… Есть ведь и Алжир, и Палестина… Я уж не говорю об африканских государствах, по сравнению с которыми Куба — рай земной…
— Но ведь разруха и беспорядок в Африке начались с того времени, когда Че и Специальные кубинские войска сотворили таких героев, как Лумумба…