Мюмин ненавидела такие фотографии.
— Моя дочь не любит фотографироваться. Скажите Команданте, что он поступит по-рыцарски, если подарит ей простой букет цветов.
И я предоставила маме возможность составить список предметов первой необходимости. В этот список вошли мешки извести и цемента для штукатурки стен, белая краска, а также несколько десятков кирпичей для укрепления стены. Подполковник старательно записывал все, что называла мама, прекрасно зная, что ничего подобного в его рапорте не появится.
В день рождения Мюмин телефон ожил после агонии, продлившейся три года. Верховный Команданте хотел знать, был ли кто-нибудь в доме. А в начале праздничного вечера появился офицер с букетом цветов.
— Я целый день потратил, чтобы раздобыть этот подарок, — сказал он.
— Целый день? Но почему? Ведь это всего лишь букет цветов!
— Потому что в Гаване невозможно найти цветы. Мне пришлось ехать в Пинар дель Рио.
Я забыла, что исчезновение цветов было первым протестующим жестом экологии на происходящее вокруг. Я поклялась себе, что юность моей дочери не пройдет на этом острове, лишенном цветов.
Моя Гавана продолжала менять свой внешний вид и свое звучание. На стенах домов выскочили болезненные свищи — расплата за сорокалетнее пренебрежение. Фасад одного из зданий Малекона полностью обрушился, обнажив инфрачеловеческие условия жизни. Арки — гордость города, пристанище тени, дарившие счастье игрокам в домино и предлагавшие гуляющим отдых от палящего тропического солнца, — поддерживались досками и балками, которые в любой момент могли обрушиться.
Ночью, чтобы спастись от темноты, когда отключался свет — а это длилось по восемь часов, — люди занимали тротуары, преодолевая усталость и оттягивая момент возвращения в густой зной квартиры, наполненной москитами. Воспоминание о душной комнате убивало всякое желание, а само слово "интимность" потеряло свой истинный смысл в спальне, где нечем было дышать. Личная жизнь многих горожан переместилась из спален на улицу, отчего город стал звучать по-иному. Ночная Гавана превратилась в гнездо разбушевавшихся страстей. Крики, стоны, смех и вздохи любви заглушали шум радио и вентиляторов. Они доминировали в ночном многоголосье. Парки ночного города открыли свои объятия всем влюбленным. Любовные пары предавались плотским наслаждениям без удержу, с каким-то остервенением, словно пытаясь таким образом заглушить тоску и тревогу. Шел 1993 год.
Глотая слюни при воспоминании о чашечке свежего кофе (а это вопрос жизни и смерти на острове) или о глотке водки из сахарного тростника (это другой очень важный вопрос), люди устраивались на улице и болтали обо всем и ни о чем, чтобы хоть как-то отвлечься от давящей темноты.
Полгода я прожила в состоянии философского отчуждения от всего происходящего вокруг меня. Язва скрутила меня в три погибели — меня рвало кровью, боль не отступала ни на шаг. Напрасно мама израсходовала на медикаменты значительную часть суммы, оставшейся от продажи "Женщины-лошади" — язва не зарубцовывалась, кислотность не понижалась, боль не проходила.
Для защиты от сомнительных личностей и вынужденной бездеятельности я обучила свою дочь приемам, которыми пользовались индийские, японские или тибетские гуру. И теперь, отрабатывая технику их выполнения, Мюмин терроризировала свою бабушку.
Каждый вечер, когда отключали электричество, мы с дочерью устраивались на террасе дома моей матери и вбирали в себя звездный свет, космическую энергию и дыхание Вселенной. Но стоило нам выйти из своего убежища, как вновь подступало гнетущее чувство неудовлетворенности жизнью. Наверное, от этого можно сойти с ума, но я не впала в шизофрению, хоть уделяла много внимания африканским святым, беспрестанно предлагая им водку и сигары. Подозреваю, что мое настойчивое внимание дурно отразилось на состоянии их здоровья. Допускаю даже, что некоторых из них я окончательно споила.
Я была в отчаянии от того, что не могла изменить в лучшую сторону жизнь своей дочери. Я хотела увезти ее с Кубы, избавив тем самым от всех неприятностей, связанных с ее происхождением. Я слишком хорошо знала по себе, как дурно может отразиться наследственность на судьбе человека. И еще мне хотелось при первой же возможности удалиться от Мюмин, с тем чтобы она спокойно росла без моего присутствия до тех пор, пока я не залижу свои раны и окончательно не выздоровею. Моей дочери необходимо было видеть во мне сильную личность, чтобы и здесь, на острове, и за границей чувствовать себя уверенной и защищенной.
В одну из пятниц декабря ближе к полудню в мой дом вошло волшебство в образе пухленькой Мари Кармен. Ее появлению предшествовали знаки, которые подавал мне из Майами мой друг Освальдо. Но я стала относиться к нему с недоверием с тех пор, как на глазированной бумаге не без его участия меня увековечили в нижнем белье. Вероятно, на снимке меня хотели представить в образе копенгагенской Русалочки. Окруженная босоногой ребятней, я рассказывала о ценах на кошачье мясо на черном рынке.
Когда я увидела, как из такси, остановившемся на самом краю нашей пресловутой выгребной ямы, возникла Мари Кармен, я сразу поняла, что назревает какое-то очень важное событие, которое перевернет всю мою жизнь. Я вышла на лестницу, чтобы успеть предупредить ее о необходимости сохранять молчание. За время постоянной слежки я, помимо своей воли, стала неукоснительно соблюдать меры предосторожности. Я пригласила ее на балкон, где мы стали говорить обо всем и ни о чем, работая на кинокамеры и микрофоны.
— Я привезла тебе несколько безделушек от Освальдо.
— Ах, да! Он обещал прислать мне аппарат для больных астмой и бестселлер.
— Это одна из лучших книг, изданных за последнее время в Испании. Да, Испания теперь входит в Европейское Экономическое Содружество.
Мы продолжали беседу в таком же духе до тех пор, пока я не пригласила свою гостью в дом, где хозяйничала моя бабушка Натика, обожавшая Освальдо. Устроившись на кухне, мы включили погромче радио и приступили к действию.
— Каков план действий? — спросила я у Мари Кармен.
— Я должна сделать твою фотографию для паспорта…
— Хорошо. Но я хотела бы ознакомиться с планом и знать, кто за всем этим стоит.
— Идея принадлежит Освальдо и Фернандо. Их поддержали Армандо Валадерес, Мари Пас и мадам Амо.
Армандо был тем самым человеком, который провел свою юность на острове в тюрьме для политзаключенных. Испанка Мари Пас принимала участие в организации побегов диссидентов. А высланная с острова мадам Амо год назад приняла участие в рискованной операции, помогая пилоту Лоренцо отыскать его жену и детей.
— Операция называется "Кузина". Для девушки, которая одолжит тебе свой паспорт, ты — двоюродная сестра Освальдо.
Я стала рассуждать вслух о том, что мне уже сорок лет, что жизнь давно загублена, что я не могу оставить здесь дочь.
— Что сделано, то уже сделано. Назад дороги нет. У тебя появилась реальная возможность сделать что-нибудь для будущего своей дочери.
— Не может ли вдруг оказаться, что за всем этим кто-то стоит?
Нет, за этим никого и ничего не стояло, кроме единственной проблемы: найти деньги и поддержку. Для решения этой проблемы, которой занимался Освальдо, требовалось какое-то время.
Я испытывала к Мари Кармен чувство искренней благодарности и полностью ей доверяла. Она была мне ближе, чем кто бы то ни был. Эта слабая женщина рисковала своей жизнью из солидарности ко мне. Она была для меня настоящей волшебницей, потому что и в самом деле творила чудеса.
— Во вторник я должна отвезти паспорт в Мехико. В пятницу я его тебе верну. Твой самолет улетает в воскресенье вечером. Когда ты будешь в воздухе, девушка, одолжившая тебе свой паспорт, заявит в полицию о его потере. Так как посольство промедлит с оформлением документов, решено перенести вылет на среду.
В качестве наблюдателя и непосредственного участника операции выступал журналист из "Paris Match". В день вылета он должен был передать паспорт и багаж. Согласно плану, в аэропорт мы с ним должны были приехать вместе.
— Ты уверена, что эта новость останется неразглашенной с воскресенья до среды — дня вашего отъезда?
— "Paris Match" обещал сохранить все в тайне.
Идея с журналистом и нашей с ним совместной поездкой в аэропорт меня не вдохновляла, потому что я знала, что в министерстве внешних дел имелись подробные досье на каждого представителя прессы, приезжавшего на Кубу. В досье содержались сведения о политической и даже сексуальной ориентации журналистов. Я выразила опасение на этот счет, но Мари Кармен ответила, что в случае каких-то непредвиденных обстоятельств она имела право менять план по своему усмотрению. Пока мы с гостьей разговаривали, Мюмин входила и выходила из кухни, озаряя нас светом своих умных глаз. При ее появлении на сердце становилось теплее.
Мы с Мари Кармен вернулись в квартиру, чтобы сфотографировать меня. Я повесила простыни и установила лампы в самой хорошо освещенной комнате. Затем, водрузив на голову парик, привезенный моей волшебницей, я провела больше часа у зеркала, делая макияж. Вот когда я поняла, что участие в кубиноиспанских массовках и работа в Доме Моделей, сопровождаемая недоброжелательством и унижениями, не были напрасными: я прекрасно знала свое лицо. С помощью макияжа я могла измениться до неузнаваемости: словно на картине, я могла по своему желанию добавить света и формы, тени и рельефа.
Спустившись вниз, мы простились.
— В следующую субботу у малышки день рождения… Ты придешь? — спросила я.
— Обязательно, — ответила Мари Кармен.
Я не хотела, чтобы у моей дочери был испорчен праздник из-за интриги, достойной самого Джеймса Бонда, более сложной, чем все предшествующие операции — посещение тюрем для политзаключенных, покупка долларов или отправка крови за границу. Моя дочь росла, постоянно испытывая давление со стороны матриархов (бабушки и прабабушки), а также с моей стороны. Она выросла в этой конуре, куда постоянно приходили срочные послания из легиона притесняемых. Впервые за все время у меня был секрет от дочери.