Наш дом находился в «замороженной зоне». Так называли кварталы, в которых жили семьи высокопоставленных чиновников. Начальницу зоны прозвали Китаянкой. Эта скверная женщина выселяла из богатых домов прежних владельцев, освобождала жилища от всего содержимого и передавала их руководящим работникам. Говорили, что этот пост ей доверил Фидель.
Наш дом находился на двадцать второй улице, под номером 3704, между тридцать седьмой и сорок первой улицами. Наш телефонный номер был 25906. В доме была кухня, прачечная, подвал, два гаража с комнатой для шофера и комната для прислуги с целой коллекцией женщин всех цветов. Это были «товарищи служащие», в задачу которых входило помочь Тате разобраться в новых условиях.
Напротив находился парк Повешенных, населенный почтенными деревьями с длинными развевающимися бородами. Они были похожи на горбатых стариков с узловатыми руками, скрученными артритом.
Говорят, в парке снова стали находить повешенных, но их называли самоубийцами.
Мне, наконец, исполнилось четыре года, и поскольку в квартале Мирамар только что открыли государственную школу, меня отправили туда, чтобы я стала пионеркой. Этого хотела Фея, считающая себя пролетаркой, несмотря на то, что бедной ее никак нельзя было назвать.
Именно в это время я начала осознавать свою великую трагедию, суть которой заключалась в том, что я была не такая, как все, — я была белой вороной, и это мешало мне жить. Мои одноклассники жили или в старом полуразвалившемся доме за садом, или в маленьких кукольных домиках на окраине квартала Мариано, не относившемся к «замороженной зоне».
Я умоляла Фею не заезжать за мной в школу на «мерседесе», потому что никто из детей не приезжал в школу на автомобиле, не считая одной «дорогой малышки» и одного «дорогого малыша». Я не сомневалась, что меня за глаза тоже называли «дорогой малышкой». И потом, в отличие от моей Феи, мамы других детей были прачками или домохозяйками. У моей мамы было все особенное, даже нос, не говоря уж о ее великолепных зеленых глазах, и поэтому она слишком привлекала к себе внимание.
После моих настоятельных просьб мама уступила, и теперь в школу меня стала водить Тата. Но она наотрез отказалась снять свою белую накрахмаленную хлопчатобумажную униформу, много раз штопанную и перештопанную.
— У меня ненамного больше одежды, чем у этой девчонки, — сказала Тата.
Я убедилась в этом лично, порывшись в шкафу своей ванильно-коричной статуи.
— Мама, дай, пожалуйста, Тате новую одежду. Ну, мамочка!
— Послушай, Алина, ты видишь, что я ношу? Десять лет назад это было платьем. Хуана его перешила в юбку. У меня тоже немного одежды.
И правда… Но даже без чулок и в перешитой одежде она все равно выглядела королевой.
Мне пришлись впору блузки из органди моей сестры, превратившейся к тому времени в червяка. Но Тата крахмалила и гладила эти блузки с такой яростью, что скоро они превратились в лохмотья.
Я унаследовала также костюм, сшитый лучшим театральным костюмером острова. Его когда-то носила моя сестра. Этот костюм был из зеленого атласа с черными вкраплениями. К нему полагались также бальные туфли и чепчик с антеннами. Это был костюм кузнечика. В нем я выглядела очень забавно.
Когда выяснилось, что я левша, это еще больше подчеркнуло мое отличие от других. Я писала буквы и цифры не так, как это делают все, а наоборот, и учительница вынуждена была подносить мои тетради к зеркалу, чтобы разобрать мои письмена.
Эту привычку мне в конце концов исправили, но в жизни я так и осталась левшой.
С возвращением в наш дом Фиделя жизнь стала намного приятнее. Хоть он приходил к нам не каждый вечер, как это было до разрыва с Феей, в доме все же чувствовалось его присутствие, сравнимое, пожалуй, с теплым пальто, которое немного обогревает дом. Мама повеселела. Бабушка Лала почти сразу потеряла свой шприц. Произошли и другие перемены. У меня появилось много новых игрушек. Вернулся тот солдатик, что раньше приносил нам молоко. Только теперь кроме бидона с молоком он привез нам прогорклое масло, ящик отвратительного кокосового йогурта, мясо, кукурузу и малангу. Все это было с «маленькой фермы Команданте». Для меня было загадкой, как Фидель, почти не выходя из телевизора, находил время для работы на своих плантациях. Вероятно, он делал это между двумя аплодисментами.
На Новый год солдатик принес нам даже миндальной халвы. Об этом распорядился начальник охраны, вскоре переименованный в дядю Пепе Этот симпатичный мулат любил качать меня на коленях.
Но многочисленные подарки и изобилие еды создали новые проблемы. Теперь я не могла пригласить к себе домой своих школьных друзей. Хоть их родители регулярно заглядывали в волшебный чемодан под названием «черный рынок», они не находили там ни миндальной халвы, ни масла, ни йогурта. По этой причине меня принудили хранить обет молчания. Мне не разрешали говорить не только о халве и масле, но и о многих других вещах, например о проигрывателе, чтобы потом его постоянно не просили у меня в школе. Мне нельзя было кататься на китайском велосипеде, подаренном дядей Пепе. И этот велосипед пылился в гараже.
Честно говоря, я не слишком хорошо чувствовала себя дома и очень хотела эмигрировать к Иветт, у которой мама была домохозяйкой и поэтому никогда не уходила из дома. Конец недели я обычно проводила в их семье, вместе с папой, мамой, дедушкой, бабушкой, собакой и со старшей сестрой Иветт. Мы ходили на Санта-Мария-дель-Мар, этот благословенный пляж в двадцати минутах ходьбы от Гаваны. Мы переодевались в купальники у крестного Иветт и оставались в воде до тех пор, пока кожа от влаги не становилась морщинистой, как печеное яблоко.
Сюда же иногда по воскресеньям приезжал купаться Фидель. И тогда часть пляжа «замораживалась», если можно так сказать о пляже.
О его приезде можно было догадаться по обилию полицейских, обыскивающих близлежащие дома. Один из них заходил за мной и увозил в дом Фиделя. Там было совсем пусто — ни детей, ни фотографий на стенах. Одни только хмурые типы. От этого я скучала и начинала ласкаться к Фиделю. Он позволял себе немного заняться мной, а потом отправлял меня с кем-нибудь из охраны.
Мама Иветт всегда испытывала облегчение при моем возвращении.
— Слава Богу, ничего не произошло! — восклицала она, вздохнув. Она боялась, что в то время, как я буду у Фиделя, произойдет покушение на него.
В то время произошла история с ядерными ракетами. Фидель делил свое время между Никитой Хрущевым, маленьким старичком, похожим на белого тюленя, который так и норовил поцеловаться в губы, и Кеннеди, человеком с жабьими глазами, защитником империализма.
Горланящие толпы людей не уменьшались, но вместо «Вива! Вива Фидель!» и «К расстрелу! К расстрелу!» все стали кричать «Долой империализм!»
Это называлось октябрьским кризисом и было связано с типом, у которого были жабьи глаза. Если я не ошибаюсь, его преследовала навязчивая идея о бомбардировке острова. Фея оборудовала один из гаражей под убежище, потому что, по ее словам, империалисты могли напасть в любой момент. Все это очень будоражило людей. Бедняки стали вести себя как-то странно: вырядившись в форму, они ходили строем с деревянными ружьями, пели гимны и несли ночной караул. Если же у кого-то находили настоящее оружие, полиция конфисковывала его.
Напуганные и встревоженные люди ждали нападения и пели:
Que vengan! Que vengan! Que nadie los detenga!
Fidel, Fidel,
que tiene Fidel
que los americanos
no pueden con el!
Пусть они придут! Пусть они придут!
Пусть ничто их не остановит!
У Фиделя, у Фиделя,
У Фиделя имеется кое-что,
против чего американцы
не смогут ничего сделать!
Фидель почему-то грустил. Он не приходил к нам домой и на пляже больше не появлялся. И вдруг я увидела его на экране телевизора. На нем была шапка, обросшая шерстью. У Фиделя был очень испуганный вид из-за того, что тюлень Никита целовал его. Он находился в Советском Союзе с какими-то странными типами: они говорили по-тарабарски и любили целоваться.
С этого времени в Гаване стали появляться русские. У них были светлые волосы, золотые зубы, и от них очень скверно пахло. А скоро на черном рынке появились банки с русским мясом и бутылки с водкой. Сами русские покупали золото для своих зубов. А еще они привезли на Кубу новых кукол — бабушку по имени Баба Яга и Старика Хотгабыча, который вырывал волосок из бороды и… совершал чудо.
Когда они шли в свои клубы, то любили передвигаться целой толпой. А маленькие русские не ходили вместе с нами в государственные школы.
Однажды случилось чудо. Фидель пришел домой не вечером, а днем, как будто он уже не хотел прятаться.
Он приехал прямо из аэропорта:
— Я привез с собой два чемодана вещей для малышки.
Еще он привез с собой очень грязные ногти.
Я почистила их и расстегнула рубашку. Чемоданы с вещами так и не появились в нашем доме. Но поскольку Фидель не любил просить прощения, он столкнул вину на Селию Санчес, свою личную волшебницу, которую уже не раз обвинял в других нехороших делах. Так было, когда мы с Феей пришли в бункер на одиннадцатую улицу, чтобы навестить больного Фиделя. Тогда по приказу Селии нас не впустили, и мы, униженные, остались стоять на тротуаре.
— Селия ошиблась и распределила эти подарки между детьми служащих моей охраны. Это все, что мне удалось взять.
И протянул мне куклу-голыша, пару спортивных брюк и пару чешских двухцветных туфель… Но был еще настоящий живой медвежонок. Его звали Байкал. Жаль, что бабушка Лала не согласилась, чтобы он жил в саду. Когда мне очень хотелось посмотреть на Байкала, я шла в Лагито, другую «замороженную» зону. Никто из моих одноклассников и подумать не мог, что у меня был настоящий медведь.