Несмотря ни на что, Гитлер и далее последовательно проводил свою антибольшевистскую политику, все еще — невзирая на опыт 1938 года — ориентированную прозападно. Гитлер видел в Польше «прирожденного» союзника против Советской России. Традиционно хорошие отношения между Польшей и Францией, согласно германской точке зрения, не представляли преграды для заключения с Польшей принципиального соглашения. Наоборот, договор с Польшей мог бы, возможно, открыть перспективу заключения основополагающих соглашений по Европе с обеими западными державами или получения желанной подстраховки против Советского Союза. Чтобы выиграть Польшу, Гитлер был готов к самым великодушным решениям в польских интересах. Он проявлял по отношению к Польше предупредительность, которая привела бы к свержению любого Веймарского правительства, если бы оно только планировало нечто подобное. Штреземанн заявил 18 мая 1925 года в рейхстаге:
«Нет никого в Германии, кто мог бы признать, что проведенная в очевидном противоречии с правом народов на самоопределение граница является вовек неизменным фактом на Востоке. Поэтому для Германии немыслимо никакое урегулирование вопроса безопасности, которое заключало бы в себе повторное признание этой границы».
Штреземанн писал наследному принцу 7 сентября 1925 года:
«Одной из моих важнейших задач является коррекция восточных границ: возвращение Данцига, польского коридора и исправление границы в Верхней Силезии»[192].
24 октября 1938 года, в день, когда отец провел первую беседу с польским послом Липским, началась фаза мировой политики, в своей драматичности и трагизме приведшая к редкому в истории сгущению событий. Предложения, сделанные им полякам, должны были по образцу германо-итальянского соглашения (Южный Тироль остается итальянским, в обмен Италия признает аншлюс Австрии) расчистить путь к союзу. В дальнейшем изложение переговоров отца с польским послом Липским приводится по записям, которые отец диктовал тогдашнему докладывающему советнику миссии Хевелю[193]:
«Адольф Гитлер хотел окончательно разъясниться с Польшей и поручил мне уже в октябре 1938 года провести переговоры с польским послом об урегулировании нерешенных вопросов между Германией и Польшей.
Затем я пригласил польского посла в Берхтесгаден, где 24 октября 1938 года между нами состоялся первый обмен мнениями по Данцигу и комплексу коридора. (…)
Я сказал польскому послу, что пора урегулировать все существующие пункты трения между Германией и Польшей, увенчав работу по поиску взаимопонимания, начатую маршалом Пилсудским и фюрером. Я привлек пример наших отношений с Италией. В этом случае фюрер, руководствуясь глубоким пониманием необходимости полного урегулирования, раз и навсегда отказался от Южного Тироля. Подобное соглашение так же и с Польшей и для Польши является желанным и находилось бы в русле нашей политики по поддержанию хороших отношений со всеми соседями. Я упомянул в этой связи о возможности, что сверх немецкого отказа от Эльзас-Лотарингии также и с Францией могут быть достигнуты более ясные соглашения. (…)
Я кратко изложил Липскому свои соображения о том, как я представляю решение в общих чертах:
1) Вольный город Данциг возвращается в Германский рейх. Данциг является немецким — он всегда был немецким и останется немецким.
2) По коридору будут проложены принадлежащий Германии экстерриториальный имперский автобан и, также экстерриториальная, многоколейная железная дорога.
3) Польша получает в области Данцига также экстерриториальную дорогу или автобан и железную дорогу, и вольную гавань.
4) Польша получает гарантию сбыта своих товаров в области Данцига.
5) Обе нации признают свои общие границы, возможно прийти к гарантии территорий.
6) Германо-польский договор продлевается на 25 лет.
Обе страны вводят в договор статью о консультациях.
Липский вел себя сдержанно и ответил, что он обязан, естественно, сначала доложить господину Беку, высказался, однако, что Данциг ни в коем случае не продукт Версаля, как, например, Саарская область. Нужно проследить историю возникновения Данцига, чтобы прийти к правильной установке.
Я попросил польского посла не давать мне теперь ответа на мои инициативы, а сообщить их как можно скорее господину Беку. Я указал Липскому: не стоит упускать из виду, что и для фюрера окончательный отказ от коридора внутриполитически является нелегким, нужно думать нестандартно, как бы там ни было, а Данциг стал немецким и останется им. В ходе беседы я пригласил польского министра иностранных дел Бека к пока еще не установленному сроку».
Липский реагировал сдержанно, его также определенно попросили обдумать дело и получить указания. В конце концов, речь шла о решениях большого значения. 19 ноября 1938 года произошел второй разговор между отцом и Липским, получившим тем временем в Варшаве указания от польского министра иностранных дел Бека:
«Затем Липский зачитал с листка часть своих инструкций: “Министр иностранных дел Бек придерживался мнения, что германо-польские отношения выдержали, в целом, проверку временем. В ходе чешского кризиса было продемонстрировано, что немецко-польские отношения построены на долговременной основе. Министр иностранных дел Бек полагает, что польская политика при получении Судетской области пошла на пользу Германии и существенно способствовала тому, чтобы этот вопрос был приведен к легкому решению в немецких интересах. Польское правительство в эти кризисные дни оставило без внимания песни сирен, звучавшие с определенной стороны”. (Это верно, так как Польша имела территориальные претензии к Чехословакии. В остальном польская сдержанность была вызвана английской попыткой включить Россию в переговоры в Мюнхене.)
Я ответил господину Липскому, что также и, по моему мнению, немецко-польское соглашение оказалось совершенно неуязвимым. Действия фюрера против Чехословакии дали Польше возможность приобрести Тешинскую область и удовлетворить ряд иных желаний в отношении границ. Впрочем, я согласен с ним, что также и польская позиция облегчила дело для Германии.
Тогда Липский пустился в многословные рассуждения, доказывая важность и значение Данцига в качестве вольного города. Также и по внутриполитическим причинам министру иностранных дел Беку трудно согласиться с присоединением Данцига к рейху. Нынче Бек обдумал, каким образом можно устранить раз и навсегда все трения, которые, возможно, возникнут между Германией и Польшей из-за Данцига. Он полагает, что можно заменить статус Данцига как города под протекторатом Лиги Наций германо-польским договором, которым будут урегулированы все вопросы по Данцигу. Основой для этого договора, по мысли Бека, явилось бы признание Данцига в один прекрасный день чисто немецким городом со всеми вытекающими отсюда правами, с другой стороны, при одновременной гарантии всех экономических прав Польши и польского меньшинства, причем характер Данцига как вольного города и таможенный союз с Польшей были бы сохранены.
Я ответил господину Липскому, что сожалею о позиции министра иностранных дел Бека. Инициатива созвучного веку решения немецко-польской проблемы, при котором Данциг должен перейти к Германии, может, пожалуй, повлечь за собой внутриполитическое бремя для господина Бека, однако, с другой стороны, не стоит не осознавать, что также и фюреру будет нелегко оправдать гарантию польского коридора перед немецким народом. Моя инициатива основывалась на представлении о постановке немецко-польских отношений на долговременную основу и устранении всех лишь только мыслимых пунктов трения. У меня не было намерения провести незначительную дипломатическую беседу. Как Липский и сам может заключить по речам фюрера, тот рассматривает немецко-польский вопрос неизменно с позиции высокой стратегии. Перед международной прессой я еще совсем недавно в его присутствии указал на то, что добрые немецко-польские отношения принадлежат к основам германской внешней политики.
Липский поблагодарил за разъяснения и вернулся к предложению двустороннего договора по Данцигу. Я объяснил ему, что не смогу занять в заключение определенной позиции, к тому же предложение кажется мне не так легко реализуемым, и спросил со своей стороны, как Бек относится к вопросу экстерриториального автобана и двухколейной железной дороги по коридору. Липский не смог по этому вопросу представить официальную позицию. Лично он полагал, что такое желание, вероятно, не должно упасть на бесплодную почву и что в этом направлении, пожалуй, найдутся возможности решения.
Кратко упомянув Липскому о совсем недавно выпущенных польских почтовых марках, предназначавшихся для обращения в Данциге и представлявших Данциг в какой-то мере в качестве польского города, я заявил в заключение:
«По моему мнению, стоило бы приложить усилие вновь серьезно обдумать немецкие предложения по совокупности взаимоотношений. Желательно, разумеется, достичь для обеих сторон долговременного решения и прийти к подлинной стабилизации. Понятно, это не могло бы произойти со дня на день. Когда господин Бек спокойно обдумает наши инициативы, он отнесется к ним, вероятно, все же положительно».
Польское правительство, очевидно, больше не придавало важного значения признанию существующих немецко-польских границ, которого добивалось годами. Липский этот аспект немецкого предложения не упомянул ни словом. Сверх того, отец обещал в перспективе «гарантию территорий», гарантию, которая считалась бы для Польши также и по отношению к Советскому Союзу. Рейх не смог бы примириться с агрессией Советского Союза против Польши.
Насколько серьезно относились в Берлине к предложениям, сделанным Польше, видно по приглашению министра иностранных дел Бека в Берхтесгаден или Мюнхен для встречи с Гитлером. В своем наследии отец оставил обобщенное изложение переговоров, состоявшихся между Гитлером и Беком 5 января на Оберзальцберге и между отцом и Беком 6 января 1939 года в Мюнхене: