в СССР и на Кубе. Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве под именем Рамона Лопеса.
Судьбы участников покушений на Троцкого сложились по-разному. Генерал Эйтингон незадолго до смерти Сталина был арестован и освобожден в 1953 году, как и многие другие. А после убийства моего отца Эйтингона снова арестовали, и ему пришлось 12 лет провести во Владимирской тюрьме.
Участник одного из покушений на Троцкого – это он вместе с Сикейросом штурмовал виллу в Койоакане – Иосиф Григулевич закрытым Указом Президиума Верховного Совета СССР был награжден орденом Красной Звезды. В 70-е бывшего разведчика-нелегала избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР. Он известен как видный ученый-латиноамериканист, автор нескольких книг из серии ЖЗЛ о Че Геваре, Сальвадоре Альенде, Боливаре. Слышал, что он воевал в Испании в одной интербригаде с Сикейросом и там был завербован советской разведкой. По некоторым источникам, он несколько лет проработал в Ватикане откуда и возвратился в СССР.
Я не могу согласиться с утверждениями, что все эти люди – а в Мексику была направлена большая группа разведчиков, владевших испанским, – «преступники, организовавшие самое громкое в нынешнем столетии политическое убийство», как написала одна популярная газета. Все они шли на самопожертвование добровольно и, конечно же, не ради денег. Сикейрос, например, считал, что поступал совершенно правильно. Исходя из своих убеждений, действовали и Меркадер, и Эйтингон, и другие. Еще важнее, чей приказ они выполняли. Участники тех операций считали, что выполняют приказ большевистской партии, и, как мы знаем, не без оснований.
Партия всегда умела приложить руку к грязным вещам и при удобном случае переложить ответственность на кого угодно, только не на высшее партийное руководство. Даже в так называемые перестроечные времена не была, скажем, сказана вся правда о Катынской трагедии. Долгое время все руководители страны пытались «списать» массовые захоронения на немцев. Лишь в апреле 1990 года ТАСС сообщил, что «советская сторона, выражая глубокое сожаление в связи с Катынской трагедией, заявляет, что она представляет одно из тяжких преступлений сталинизма». Было названо и общее число польских офицеров, чьи имена нигде больше в статистических отчетах НКВД не упоминаются, – «примерно 15 тысяч». Тогда же Генеральный секретарь ЦК КПСС М. Горбачев сказал:
«В последнее время найдены документы, которые косвенно, но убедительно свидетельствуют о том, что тысячи польских граждан, погибших в смоленских лесах ровно полвека назад, стали жертвами Берия и его подручных. Могилы польских офицеров – рядом с могилами советских людей, павших от той же злой руки. Говорить об этой трагедии нелегко, но нужно, ибо только через правду лежит путь к подлинному обновлению и к подлинному взаимопониманию».
Цитирую Михаила Сергеевича по сборнику «Катынская драма», выпущенному в 1991 году издательством политической литературы. Само появление сборника документов об одной из страшных преступлений Системы было прорывом к гласности, но и тогда была сказана лишь полуправда. Я сразу же обратил внимание на фотокопии опубликованных документов. Часть из них в апреле 1990 года Горбачев уже передал Президенту Республики Польша В. Ярузельскому, а некоторые были представлены читателю как новые. Прочитал и понял, что обман продолжается: главного документа, о существовании которого я знал, в книге не было.
Во время официального визита Ярузельского в Москву Горбачев передал ему лишь копии найденных в советских архивах списков и других материалов бывшего Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР. В копиях значатся фамилии польских граждан, находившихся в 1939–1940 годах в Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях НКВД. Ни в одном из этих документов речь об участии НКВД в расстреле военнопленных не идет. Документы свидетельствуют лишь об отправке эшелонов с польскими гражданами в Смоленск.
Когда мы стали узнавать правду о Катыни, о существовании «Особой папки» с решением Политбюро, мир еще не знал, что старая тайна давно известна Генеральному секретарю ЦК КПСС. Горбачев просто лгал, когда ссылался на отсутствие соответствующих документов в архивах Советского Союза. Впрочем, давно привыкшие к «трюкам» советской стороны поляки, надо полагать, не очень поверили «отцу перестройки». И оказались правы. Правда, когда обанкротившегося экс-президента уже несуществующего СССР уличили в очередной лжи, краснеть тому не пришлось – Горбачев уже был в отставке…
Из интервью руководителя аппарата экс-президента СССР Валерия Болдина зарубежной прессе:
«По вопросу секретных протоколов и документов по Катыни Горбачев утверждает, что он не знал ни о чем, что они для него – как снег на голову, и узнал-то он о них будто бы в один день и час вместе с Ельциным, когда передавал ему все дела в Кремле. “Ну вот, теперь это твой груз…” Так вот, в данном случае правда в том, что, во-первых, Горбачев получал все документы… Особенно когда возник вопрос по Катыни. К тому времени уже работала советско-польская комиссия. Начался поиск материалов. Горбачев знал, что такие материалы есть, и на этот раз сам попросил меня показать их. Я дал команду найти в архиве все относящееся к Катыни. Вскоре мне принесли законвертованный пакет. И хотя, по существовавшим тогда правилам, я имел возможность вскрыть пакет, я не стал этого делать, как не вскрывал ни одного из тех полутора тысяч пакетов, что так и остались лежать в архиве. Я отнес пакет Горбачеву, он сам вскрыл его, не показав, прочитал, что там написано, сам законвертовал, заклеил лентой и сказал: “Это то, что ищут. Это о расстреле НКВД польских офицеров”. И этот документ я более не видел. Конверт был при мне запечатан. А когда я спросил, надо ли давать информацию по Катыни, Горбачев сказал: кому надо, он сообщит сам.
– Как вы думаете, говорил ли Горбачев кому-нибудь об этих документах?
– Этого я не знаю. Во всяком случае, он еще дважды спрашивал меня – уничтожены ли секретные протоколы и материалы, связанные с Катынью.
– Он хотел, чтобы они были уничтожены?
– Ну, конечно, особенно секретные протоколы, потому что они были для него по существу миной замедленного действия. Их обнаружение и рассекречивание грозило ему моральной и политической смертью. Ведь, будучи осведомленным об их существовании, он обманул Верховный Совет и Съезд народных депутатов, общественность страны, да и мировую – тоже.
Как только я вступил в должность заведующего Общим отделом, то первое, о чем узнал, были материалы закрытого порядка, к которым можно отнести секретные протоколы Молотова – Риббентропа и информацию по Катыни. А поскольку события, стоящие за ними, к тому времени начали муссироваться в печати, то я немедленно доложил Генсеку: документы имеются. Я принес и показал ему секретные материалы, завизированную карту. Он расстелил карту и долго изучал ее. Он изучал линию границы, которая была согласована. Насколько помню, там стояли две подписи: Сталина и Риббентропа. Горбачев изучал документы долго, потом сказал: “Убери, и подальше!”. А на первом Съезде народных депутатов СССР он заявляет, что “все попытки найти этот подлинник секретного договора не увенчались успехом”. Вскоре после этого он спросил как бы между прочим, уничтожил ли я эти документы. Я ответил, что на это нужно специальное решение. Он: “Ты понимаешь, что представляет сейчас этот документ?”. То, что он большой мистификатор, секрета не представляет…»
По меньшей мере наивно было бы морализировать на сей счет: мол, низко и подло обманывать и собственный народ, и народ соседней державы, потерявшей по вине большевистской партии тысячи своих сыновей – цвет нации. Но все случившееся в Кремле, увы, вполне закономерно. И то, что вчерашний слуга охотно «сдает» сегодня обанкротившегося хозяина, и что последний, такой же партийный аппаратчик, только более изощренный, поступил именно так, а не иначе.
Довольно примечательна записка, адресованная Горбачеву еще одним аппаратчиком – В. Фалиным:
«Наш аргумент – в госархивах СССР не обнаружено материалов, раскрывающих подоплеку Катынской трагедии, – стал бы недостоверным. Выявленные учеными материалы, а ими, несомненно, вскрыта лишь часть тайников, в сочетании с данными, на которые опирается в своих оценках польская сторона, вряд ли позволят нам дальше придерживаться прежних версий и уходить от подведения черты… Видимо, с наименьшими издержками сопряжен следующий вариант: сообщить В. Ярузельскому, что в результате тщательной проверки соответствующих архивохранилищ нами не найдено прямых свидетельств (приказов, распоряжений и т. д.), позволяющих назвать точное время и конкретных виновников Катынской трагедии. Вместе с тем в архивном наследии Главного управления НКВД по делам военнопленных и интернированных, а также Управления конвойных войск НКВД за 1940 год обнаружены индиции, которые подвергают сомнению достоверность “доклада Н. Бурденко”. На основании означенных индиций можно сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни – дело рук НКВД и персонально Берия и Меркулова.
Встает вопрос, в какой форме и когда довести до сведения польской и советской общественности этот вывод…»
Записка датирована февралем 1990 года. Примечателен и совет Фалина Горбачеву: «Можно сделать вывод…» Так и сделали, потому что «подставлять» правящую партию ни сам Горбачев, ни его окружение явно не собирались.
Впоследствии Михаил Сергеевич, нисколько не смущаясь, попробует переложить ответственность на Ельцина: мол, я Борису Николаевичу все материалы по Катыни передал, но почему он не проинформировал польскую сторону, я не знаю…
Последний Генеральный секретарь и после ухода в отставку остался верен себе – Горбачев, как всегда, «был не в курсе».
Президент России Борис Ельцин на вопросы журналистов ответил более откровенно:
– Горбачев и в Конституционный суд не пришел потому, что боялся этого вопроса…
Как ни парадоксально, но всей правды не решилось сказать и само руководство посткоммунистической России. Официально было заявлено, что к Катынской трагедии причастен тогдашний нарком внутренних дел Лаврентий Берия. Подхватившие старую версию средства массовой информации сделали, правда, одну оговорку: «Первоначально в документах фигурировала фамилия Берия, но потом чья-то рука его вычеркнула…» Это обстоятельство почему-то никого особенно не смутило. А зря. И в материалах заседания Политбюро, состоявшегося 5 марта 1940 года, и в других документах подписи моего отца нет. Лукавили устроители шумной пресс-конференции, что возражавших против зловещей акции не оказалось.