Прощайте, дорогая, пока. С нежнейшей любовью —
P. S. У меня новая привычка! На случай, если проголодаюсь ночью, я держу под подушкой коробочку шоколада. Вы не можете себе представить, как это удобно. Если я когда-нибудь встречу человека, который осуществит мой идеал, я поставлю условием брачного контракта шоколад под подушкой».
Глава XXIПолли и Селли
«Я только расплачусь, если останусь дома; лучше уйду», — подумала Эмили, прочитав беззаботное письмо подруги.
Наблюдательные люди, привыкшие посещать лондонские парки, наверное, приметили множество одиноких посетителей, грустно старающихся прогулкой внести разнообразие в свою жизнь. Они рассматривают цветы, сидят целыми часами на скамейке; с терпеливым любопытством смотрят на тех, у кого есть спутники, рассматривают дам, катающихся верхом, играющих детей; некоторые мужчины находят развлечение в трубке, по-видимому безо всякого удовольствия; некоторые женщины заменяют обед сухарями, завернутыми в мятую бумажку. Они не обходительны; они даже не стараются знакомиться друг с другом, может быть, они стыдливы, горды, или сердиты; может быть, отчаиваются в других, привыкнув отчаиваться в себе; может быть, имеют причины избегать любопытства, или боятся выказать свои пороки. Верно только то, что эти несчастные люди уклоняются от знакомства. Мы знаем, что они приезжие в Лондоне, и больше не знаем ничего.
Эмили принадлежала к их числу. Так в парке появилась опрятная маленькая мисс в черном платье (лицо защищала от любопытства плотная креповая вуаль), начинавшая привыкать день за днем к няням и детям, и возбуждать любопытство отшельников, размышляющих на скамейках, и праздных странников, разгуливающих по траве. Служанка, присланная внимательным доктором, смотрела за домом в отсутствие Эмили. Кроме нее у девушки не было других собеседниц. Миссис Элмазер не показывалась после похорон. Миссис Мози не могла забыть, что ее попросили (хотя и вежливо) уйти. Кому Эмили могла сказать, «пойдемте погулять»? Она сообщила о смерти тетки мисс Лед. Достойная содержательница пансиона написала ей с истинной добротой: «Выберите время, мое бедное дитя, и приезжайте погостить ко мне в Брайтон, чем скорее, тем лучше». Но Эмилия не захотела видеть Франсину — и отказалась от приглашения.
Она предпочитала лондонское уединение. О, если бы девицы в пансионе могли видеть ее теперь! Девицы, обыкновенно говорившие в минуты грусти: «Пойдемте развеселиться к Эмили» — узнают ли они ее! Вновь появившись в парке, она села отдохнуть и успокоиться на ближайшую скамейку. Одиночество дома! Одиночество здесь, посреди лужаек и деревьев! Где была Сесилия в эту минуту? В Италии, среди озер и гор, счастливая в обществе своей веселой приятельницы.
Две сестры, такие же молоденькие девушки, сели отдохнуть на скамейку. Они были заняты своими собственными интересами; даже не смотрели на незнакомку в трауре. Младшая сестра выходила замуж, старшая должна была провожать ее к венцу. Они разговаривали о своих нарядах и подарках; сравнивали блестящего жениха одной с робким обожателем другой; смеялись над своими же остротами, над радостными мечтами о будущем, над гостями, приглашенными на свадьбу. Им было так весело, что они не могли долго оставаться в бездействии и скоро обе вскочили со скамейки. Одна сказала: «Полли, я слишком счастлива!» — и начала танцевать. Другая закричала: «Селли, как тебе не стыдно!» — и засмеялась.
Эмили встала и пошла домой.
Шумная веселость обеих девушек возбудила в ней чувство возмущения против жизни, которую она вела. Ей неизбежно вспомнился сэр Джервис Редвуд. Человек, никогда ее не видавший, по какой-то непонятной случайности превратился в друга, в котором она нуждалась — друга, который указывал ей путь в новый мир деятельности — в мир читателей библиотеки музея.
Эмили приняла предложение сэра Джервиса, и весьма заинтересовала книгопродавца, к которому обратилась согласно инструкции.
— Старик не жалеет ни себя, ни других, когда дело коснется его литературных трудов, — заявил он. — Вы должны пощадить себя, мисс Эмили. Не только нелепо, но и жестоко заставлять вас рыться в старых газетах, чтобы отыскать открытия в Юкатане с того времени, когда Стефенс издал книгу о своих путешествиях в Центральной Америке. Прошло уже сорок лет. Начните с номеров, изданных несколько лет тому назад, — и посмотрим, что выйдет из ваших разысканий.
Приняв этот дружелюбный совет, Эмили начала с номеров за 1876 год.
Когда она пришла домой после первого дня пребывания в библиотеке, ее ожидало известие, ободрившее ее упавший дух. Отворив ей дверь, служанка тотчас сказала, что коттедж вновь навестил незнакомец. На этот раз он смело оставил свою карточку. На ней стояло имя — уже знакомое, уже приятное — Албан Моррис.
Глава XXIIАлбан Моррис
— Что вы ответили мистеру Моррису? — в нетерпении спросила Эмили.
— Я сказала, что вы ушли читать в Музей.
— Велел ли он передать мне что-нибудь?
— Он передал, что придет позднее, если вы примете его.
Через полчаса Албан и Эмили были вместе.
— О, как вы страдали!
Слова вырвались у него, прежде чем он мог удержаться. Он смотрел на нее с нежным сочувствием, которое так драгоценно женщинам и которого Эмили не замечала ни в одном человеке, с тех пор как лишилась тетки. Даже усилия доброго доктора утешить ее отзывались рутиной — неизбежным результатом профессионального знакомства с горестями и смертью. Пока Албан смотрел на нее, слезы выступили на глазах Эмили. Она сделала усилие заговорить с ним с наружным спокойствием.
— Я веду уединенную жизнь, — сказала она. — Вы один из моих очень немногих друзей, мистер Моррис…
Голос ее оборвался; Албан стоял в нерешимости со шляпой в руке, боясь обеспокоить ее.
— Право, право вы приятный гость, — сказала Эмили очень серьезно.
Сознавая свою слабость, она чувствовала необходимость отвлечь его внимание и с некоторым замешательством указала на стул возле себя. Затем, сообщив Албану все, что она узнала, Эмили перешла к причине его поездки на Север.
— Я думаю, что вы, может быть, подозреваете миссис Рук? Ошиблась ли я?
— Нет, вы были правы.
— Подозрения были серьезные, я полагаю?
— Конечно. Иначе я не употребил бы свое свободное время на разъяснение их. Моя единственная надежда все выяснить зависела от возможности получить доступ в дом сэра Джервиса.
— Как вам это удалось? Может быть, вы достали рекомендательное письмо?
— Я не знал никого, кто мог бы рекомендовать меня, — сказал Албан. — Дело в том, что сэр Джервис сам рекомендовался мне, а что еще удивительнее, пригласил к себе в наше первое свидание.
— Сэр Джервис рекомендовался вам? — повторила с изумлением Эмили. — Судя по описанию Сесилии, я считала бы его менее всех на свете способным на это!
Албан улыбнулся.
— Угодно вам знать, как все случилось? — предложил он.
— Разумеется, — кивнула Эмили.
Вместо того, чтобы тотчас исполнить ее желание, — он молчал — колебался — и неожиданно попросил:
— Простите мою грубость, если я попрошу у вас позволения встать, пока буду говорить? Я человек неугомонный. Когда я хожу взад и вперед, это помогает мне выражаться свободно.
Ее лицо просияло.
— Как это похоже на вас! — воскликнула она.
Албан взглянул на нее с изумлением и восторгом. Она интересовалась изучением его характера, и он чрезвычайно это оценил.
Опустив голову, скрестив руки сзади, он стал ходить взад и вперед. Привычка заставляла его выражаться со своей обычной оригинальностью.
— Если вы позволите — начнем с железной дороги. Когда я приехал на станцию, то был потрясен. Станция оказалась хижиной в настоящей пустыне. Деревня была запрятана в низине, ее даже и не видать с железной дороги. Я выбрал самый большой из коттеджей — я хочу сказать, лачуг — и спросил женщину, стоявшую в дверях с малышом на руках, может ли она предоставить кров мне. Она, очевидно, сочла меня или сумасшедшим, или пьяным. Я не терял времени на убеждения. Мой ходатай спал на ее руках. Я начал тем, что восхитился ребенком, и закончил тем, что снял с него портрет. С этой минуты я сделался членом семьи — членом, который делал, что хотел. Кроме комнаты, занимаемой мужем и женой, была какая-то конура, в которой спал брат мужа. Его спровадили (в утешение я дал ему пять шиллингов) отыскивать приют где-нибудь в другом месте. А мне отдали освободившееся место. К несчастью, я высок. Когда я лег спать, мне пришлось ноги высунуть из окна. Очень прохладно и приятно в летнюю погоду. На следующее утро я расставил западню сэру Джервису.
— Западню? — удивленно воскликнула Эмили.
— Я пошел снимать виды с натуры, — продолжал Албан. — Ответьте мне — может ли человек, живущий в уединенном деревенском доме, увидев незнакомца, прилежно трудящегося с красками и кистями, не остановиться посмотреть, что он делает? Правда, прошло три дня, прежде чем рыба попалась на крючок. Я был очень терпелив. На четвертый день я был поглощен самой трудной из самых трудных задач в ландшафтном искусстве — изучал облака прямо с натуры. Великолепное безмолвие вдруг нарушилось человеческим голосом, заговорившим, или скорее закаркавшим, позади меня. «Самая отвратительная необходимость в человеческой жизни, — говорил этот голос, — делать моцион. Я терпеть не могу свежего воздуха; я терпеть не могу ездить на пони. Ступай же, скотина». Будучи слишком занят облаками, чтобы оглянуться, я предположил, что эта любезная речь была обращена к какому-нибудь второму лицу. Ничуть не бывало. Каркающий голос имел привычку говорить сам с собой. Через минуту я увидел одинокого старика на пони.
— Это был сэр Джервис?
— Он походил более на популярное понятие о дьяволе, — сказал Албан.
— О, мистер Моррис!
— Сообщаю вам свое первое впечатление, мисс Эмили. Свою высокую шляпу он держал в руке, чтобы голове было прохладно. Седые волосы торчали; косматые брови изгибались кверху к узким вискам; страшные старые шаровидные глаза смотрели со злым блеском; остроконечная борода скрывала подбородок; он был одет в нечто между сюртуком и плащом; и в дополнение б