— Рада, — Никита берет меня за руку и просит задержаться в коридоре. Дожидаемся, пока все уйдут, и Златогорский тихо обращается ко мне. — Я так не могу. Может, предложение я тебе пока не готов сделать, но вот роль твоего мужчины готов принять. Я именно так и представлюсь твоему отцу.
— Он тебя пугает?
— Удивительно, но да, — кивает головой и вздыхает. — Он смотрит на меня так… так, словно я мелкий чихуахуа, а он питбуль, который сейчас разорвет меня. Никогда такого не чувствовал ни перед кем.
— Сложно, наверное, быть чихуахуа, когда твоя девушка дочь питбуля, — бросаю с хохотом, не упустив возможности подшутить.
— Ой, зараза!..
— Сам выбрал, — восклицаю и кланяюсь ему. — Сам виноват, — подмигиваю и, повиливая бедрами, иду в сторону гостиной.
Семейный обед проходит спокойно, не считая папиных косых взглядов в сторону Никиты. Но ближе к концу отец понимает, что на Никиту, кроме него, никто не злится, и присоединяется к нашей команде. Даже руку на прощание Златогорскому жмет.
Думаю, не стоит рассказывать, сколько хохота было от всех присутствующих в этот момент.
Напряженный Никита и острожный папа. Картина не для серьезных и слабонервных людей.
Договариваюсь с мамой, что вечером я иду на свидание и прошу ее остаться с Женей. Она довольно быстро соглашается, но просит пока папе ни о чем не говорить.
Помню, когда мы только начали с Никитой встречаться в первый раз, папа был недоволен. Злился, что отправил меня для моей безопасности к мужчине, а тот воспользовался положением и его дочь закадрил.
Долго он на Никиту злился и безумно радовался, когда мы расстались. И лишь через несколько месяцев, когда живот стал виден, он впал в шок, поняв, что станет дедушкой и кто отец.
О Никите от него в тот месяц столько матов услышала, что, думаю, знай он — уши бы завяли.
Отправляем папу за молоком, и я в этот промежуток времени выскакиваю из дома прямиком в машину к Никите.
— Я говорил, что тебе идут платья? — хмыкает он, протянув корзинку с букетом. — Эти дольше не завянут, пока мы будем в театре. Так флористка сказала.
— Спасибо, — благодарю его, глядя на цветы. — А насчет платья, — поднимаю взгляд на Никиту. — После того, как больше месяца ты видел меня в одних лишь футболках и лосинах, мне все идет.
— Ну, лосины тоже нормально смотрелись, — не упускает он возможности сказать о своих мыслях. — Они так подчеркивали твои формы. Особенно когда стояла задом ко мне и…
— А ты только на это и смотрел! — восклицаю я, якобы обижаясь, но иного я от Никиты не ожидала. Он может быть спасающим всех рыцарем, но от своего главного инстинкта не отступает.
— Ну… на дочь и на них, — отвечает, не сдерживая своей улыбки. — А на что еще? Я смотрел на то, что мне нравится и что люблю. А твои формы, я всегда любил. И это не секрет.
— Балбес!
— К тому же, напомню, ты мне как-то подарила возможность на них смотреть, — напоминает он.
— Все забыть не можешь?
— Не могу, — бросает.
Остаток пути едем в разговорах о Жене и ее лечении. Может быть, мы и на свидании, но мы родители больного ребенка.
Окончательно помогло лечение или нет, можно будет судить лишь через год.
И ее здоровье для нас обоих важнее всего.
Никита выходит первым и, подав руку, помогает мне. Держа меня за руку, входит в здание театра. Внутри оживленно и красиво. Но как-то… слишком много людей. Даже слегка некомфортно.
— А на какой мы спектакль? — спрашиваю Никиту.
— Ну… там что-то про принцессу и королеву злую. Я точно не знаю, — дарит мне широкую улыбку. — Лапин посоветовал. Сказал, что его бабушке очень понравился, пока она была здесь. Они с мужем ходили, и оба в восторге остались.
— Л-ладно, — сдаюсь и оглядываюсь по сторонам.
Взгляд привлекает женщина в другом конце зала. Ее телефон направлен на нас, и, судя по всему, она нас снимает.
Беру Никиту за руку и увожу в сторону, недовольно поджав губы.
— Что случилось? — спрашивает он меня.
— Там женщина нас снимала, — раздраженно бросаю.
— Где?
— Там, — указываю ему подбородком, но ее больше нет. — Там была. Не вижу ее больше, — честно признаюсь.
Внешность у нее еще странная. На вид ей лет пятьдесят, может, больше. Но при этом лицо, как у злодейки какой-то. Сложно объяснить, что это значит. Противное и злое во всем. В чертах лица, в движениях, во взгляде.
— Ладно, — просит он меня с подбадривающей улыбкой. — Не переживай. Статью, если что, перекупим.
— А зачем снимать? — недоумеваю я. — Может, ты просто в театр пришел с подругой? Почему папарацци такие противные?
— Цена успеха, — вздыхает. — Я не люблю этого. Честно. Хотя за мной и охотятся, но это ужасно. Ничего спокойно сделать нельзя.
— Раньше такого не было, — поджимаю губы.
— Было! — восклицает он. — Просто ты не замечала. Да и в Москве система безопасности работает лучше, — оглядывается и рассказывает историю. — Меня как-то сняли в тот момент, когда я отравился и меня выворачивало. Зачем снимать и делать из этого статью, я вообще не понимаю. Я что, не человек и не могу отравиться?
— Ладно, — сдаюсь, но как-то все это странно, и мне не по душе.
И эта женщина… Совсем из головы не выходит!
Что-то с ней не так!
И не зря переживала, ведь стоило нам выйти из театра, как на нас почти сразу накинулись журналисты, что смутило даже Никиту, который сказал, что привык к такому.
Они задавали столько вопросов, что мы с Никитой толком ни одного целого не услышали. Один перекрикивал другого, стремясь узнать ответ именно на свой вопрос.
Схватив меня за руку, Златогорский затащил меня обратно в театр. Заведя в безопасное место, в один из углов, стал звонить своим людям.
— Не переживай, — ободряюще обнимает меня за плечи, заглядывая в мои испуганные глаза. — Я уже вызвал охрану. Они приедут и заберут нас.
— Почему они так? — не его, а скорее журналистов, спрашиваю, не понимая такого поведения.
Это ведь ужасно! Они словно пчёлы на мед слетелись.
Я прекрасно понимаю, что это их работа, но это бесчеловечно и некультурно!
Да это неуважение к другим людям, в конце концов.
— Не знаю, — разводит он руками. — Обычно они не такие агрессивные. И я могу спокойно передвигаться сам без охраны. Но сейчас… не знаю, что на них нашло.
— Ужасно, — качаю головой и отвожу взгляд. И на глаза вновь попадается та самая женщина, которая нас снимала. — Никита, вон она! — указываю ему на нее, и он оборачивается в ее сторону.
— Сейчас разберусь, — кидает и уходит к ней.
Но и до середины не доходит, когда она сама идет к нему и плескает в него чем-то из своего стакана.
Испуганно вскрикиваю и инстинктивно кидаюсь к Никите. Страх за него перекрывает все остальные чувства.
— Так тебе и надо, урод! — кричит женщина и убегает к выходу из театра.
Кинулась бы за ней, но Никита сейчас важнее. Подлетаю к Златогорскому, как и кто-то из театрального персонала.
— Ты в порядке? — испуганно спрашиваю и оглядываю его.
Не дай бог, с ним что-то! Найду тогда гадину и придушу! И плевать мне на то, что она старше и я уважаю людей пожилого возраста.
— Да. Кажется, кофе теплый просто, — недовольно тянет он и опускает взгляд на свою белоснежную рубашку. — Кофе… черный… Черт!
— Ну хоть не кислота, — фыркаю и немного успокаиваюсь. От чая ничего серьезнее ожога не будет. — Что это было вообще? Ты ее знаешь?
— Нет, — качает он головой. — Никогда в жизни не видел.
— Странно.
Кто-то протягивает ему сухие платочки, и мы уходим в туалет, где Никита умывается и приводит себя в порядок. Я всячески пытаюсь ему помочь, но на глаза так и наворачиваются слезы.
Да, все хорошо, но я так испугалась за Никиту, что реветь хочу.
— Я попрошу видео с камер. Мои люди посмотрят и узнают, кто она, — говорит Никита, пытаясь спасти рубашку. — Даже непонятно, за что получил.
— Ага, — соглашаюсь с ним и, перехватив салфетку, пытаюсь помочь. — Может, не в ресторан? — спрашиваю его. — Твоя рубашка испорчена.
— Предлагаю поехать ко мне в отель и заказать чего-нибудь, — поднимает на меня совершенно спокойный взгляд, но я вижу этих бесенят в его глазах, которых он пытается скрыть.
— Никит, не переворачивай ситуацию в свою пользу.
— Жаль, — вздыхает он, но бесенята все равно не исчезают. Надеется. — Но ничего такого я и не планировал. Просто мы сейчас нигде посидеть не сможем. Журналисты. А у Лапина безопасно в отеле. Можем у него в ресторанчике посидеть, но меню там не такое, как в том ресторане, куда мы планировали пойти.
— Давай так, — соглашаюсь с ним. Мне совершенно плевать, где есть. — Но можно даже в номер заказать. Как-то отвыкла я от такого большого скопления людей, — признаюсь ему, поджав губы. — Хочу уединения.
— Как скажешь, — равнодушно бросает, пока бесенята там переходят в более активный пляс.
Решаю забить на это. По мере возникновения проблемы решать будем. Больше меня сейчас другое волнует.
И, видимо, не меня одну.
— Как думаешь, почему она это сделала? — спрашивает он меня. — Мог бы предположить, что это моя бывшая, но она старовата для этого. Может, мать какой-нибудь девчонки? Но дожидаться, пока я приеду в Питер… Бред! Да и девчонок в этом городе я не заводил.
— Не знаю, Никит, — пожимаю плечами. — Но я очень испугалась за тебя. У нее такой взгляд безумный был.
— Ну, знаешь, не безумнее, чем твой, — не упускает возможности подшутить.
— Златогорский, ты неисправим!
— Я любя, — подмигивает мне. — Поедем в отель. Ребята уже подъехали. Выведут нас через черный выход и в другую машину пересадят.
— А твоя?
— Отгонят, когда шумиха уляжется, — говорит и поднимает на меня подозрительный взгляд. — Твой отец не мог этого подстроить, чтобы наказать меня за что-нибудь?
— Нет! — восклицаю. — Он бы сделал тебе такое, но пока я рядом — никогда.
— Ясно, — вздыхает он. — Надо как-то наладить с ним отношения. Я же не смогу всегда тебя с собой для страховки от мести твоего отца водить…