то ему будет интересно. В конце концов, каких только матчей тот не видел, но… Рита ошиблась. Его переполняли эмоции! Несколько раз он вскакивал, открывал рот… Однако, не произнеся ни звука, тут же возвращался на место, понимая, что только тренер может давать советы команде.
Он выглядел ужасно милым. И ужасно взволнованным. Он выглядел, как ее ожившая мечта. Рита расчувствовалась. Слезы заволокли глаза. Она сморгнула и уставилась на лед. Марк как раз отнял шайбу у противника и, что есть силы, заскользил вперед. Он уже почти добрался до центральной линии, когда один из мальчишек врезался в него. Рита вскрикнула. Вскочила. Прижала руку к сердцу. Марк лежал на льду и не шевелился.
Глава 27
Он многое повидал. Таких замесов на льду, что мама дорогая. В конце концов, драки, как и возможные их последствия в виде травм, были частью его работы. Работы, в которой он был, мать его, очень хорош. Но никогда еще он не чувствовал того, что испытал, когда его сын упал на лед, как подкошенный.
Все вокруг будто замерло. Рита вскочила, нечаянно опрокинув стакан колы, и та пролилась на ступеньки ржавой пенящейся лужей. Тук… тук-тук, один удар за другим. Сердце колотилось на грани возможного. Богдан перемахнул через ступеньки и понесся ко льду. В тот момент, когда, кажется, он уже почти умер, Марик пошевелился. Ноги Связерского предательски подкосились. Он ухватился за борт и на секунду зажмурился. Когда Богдан сумел разлепить глаза, первый период уже закончился.
— Пойдешь со мной? Я хочу убедиться, что с ним все в порядке.
Богдан оглянулся. В глазах Риты стояли слезы, заколка слетела с волос, и они рассыпались по плечам шикарными упругими локонами.
— Да… Да, конечно, — прохрипел Связерский. Он все еще не отошел от произошедшего. И не знал, когда теперь отойдет.
В раздевалке Марка не оказалось. Притихшие мальчики объяснили, что он находится в тренерской. Если бы все сложилось иначе, Богдан вряд ли бы показался им на глаза, но теперь, когда пришлось — он не мог просто взять и уйти. Видя перед собой живую легенду, те, кажется, окончательно потерялись и было бы неплохо как-то поддержать мальчишек.
— Вы молодцы, парни. Отличная игра. Надерите этим ребятам задницы… — с трудом овладевая собой, криво улыбнулся Связерский. Те закивали головами и радостно заулыбались в ответ, пообещав сделать все от них зависящее. С чувством выполненного долга Богдан перехватил Ритину ладошку и поспешил к тренерской.
— Я выйду на лед! — донесся до них еще из коридора возбужденный, звенящий от боли голос Марика.
— Нет, Марк. Ты же слышал, что сказал доктор!
— Да что он знает? Я отлично себя чувствую! Вы не можете оставить меня на скамейке запасных.
— Еще как могу! Ты травмировался!
— Да поймите же! Здесь мой отец! Я не могу не выиграть! Он приехал посмотреть на мою игру. Вы хотя бы представляете, что будет если я… я…
— И что же будет? — спросил Богдан, выходя из темного коридора в хорошо освещенную комнату.
Марк, сидящий на низкой кушетке, вскинул голову и замер с открытым ртом. Его нога была перебинтована эластичным бинтом, на скуле красовался кровоподтек. Горло Богдана сжалось. Он оглянулся на Риту. Перехватил взгляд тренера сына. Стиснул челюсти, собираясь с силами:
— Пожалуйста, вы не могли бы нас оставить на минутку?
— Скоро начнется новый период. Мне нужно идти… — засуетился Марик.
— Сядь! — рявкнул Богдан.
Тренер переглянулся с Ритой и двинулся прочь из комнаты, давая возможность поговорить отцу и сыну.
— Ну, и чего ты на меня орешь? — насупился Марк.
— Не спрыгивая с темы. Что будет, если ты не выйдешь на лед? А, Марик?
— Ну, это у тебя надо спросить! — и себе взвился ребенок. — Может быть, ты опять свалишь в туман, посчитав меня неудачником. Кто тебя знает, как ты поступишь, если окажется, что твой сын не такой крутой спортсмен, как ты?!
— Да какая мне, на хрен, разница, какой ты спортсмен?! Ты мой сын. Вот, что имеет значение.
— Ну, да… — недоверчиво протянул Марик, отворачиваясь. С тех пор, как он узнал о тех чертовых подарках, он вообще никогда не смотрел на Богдана прямо.
— Послушай, я не любил бы тебя меньше, если бы ты вообще не умел стоять на коньках. Я не любил бы тебя меньше, если бы ты занимался балетом, или… — Связерский, стащил с головы бейсболку и сжал козырек, выдумывая перспективы пострашнее балета. — Или, если бы ты выступал в каком-нибудь травести-шоу в Вегасе.
Травести-шоу? Ты вообще серьезно, Связерский? Ему ведь двенадцать!
— Я…
— Нет-нет, послушай… Кажется, я понял! Ты думаешь, что я не интересовался тобой потому, что ты недостаточно для меня хорош? Угадал? Окей, — Богдан развел руками, — спешу тебя разочаровать. Все совершенно не так! А правда в том… — вот же дьявол, он что, плачет? — в том, что это я… я был недостаточно хорош! Для тебя, для твоей матери! Я в это свято верил, как и ты сейчас… Да только это все дерьмо. Дерьмо собачье…
— Пап, — сглотнул Марик, сползая с кушетки.
— Что?
— Ты не дерьмо…
— Хочется верить. — Связерский отвернулся. Стряхнул с глаз предательскую влагу, опасаясь, что еще немного, и он развалится на части прямо здесь, в присутствии сына.
Где-то вдалеке прогудела серена — новый период начался. Марк прохромал к отцу и похлопал его по плечу. Рита, стоящая в коридоре, сползла по стенке и спрятала лицо в согнутых коленях. Она могла только представить, какой Армагеддон происходил сейчас внутри у Связерских. Отца и сына. И если он хоть на сотую долю походил на тот, что скручивал ее внутренности прямо сейчас — им было очень и очень плохо. Эта стихия была безжалостной. Она рушила все на своем пути, сметала все блоки и все барьеры. Она обнажала душу, сдирала струпья с ран и выпускала боль наружу.
— Знаешь, что самое сложное, когда уже вышел за рамки собственных комплексов?
— Нет.
— Понять, кто ты.
— А что здесь понимать? — пожал плечами Марик, — Ты мой папа.
Связерский медленно обернулся. Его глаза все еще влажно поблескивали. Секунду он растерянно смотрел на сына, а потом в уголках его сурово сжатых губ стала зарождаться улыбка. Она наползала и ширилась, обнажая крепкие белоснежные зубы и что-то большее. Возможно, какую-то потаенную часть его заблудшей души. Он отвел взгляд. Вернул на голову бейсболку и медленно-медленно кивнул:
— Да, я твой папа. И знаешь, что?
— Что?
— Это лучшее, что со мною случалось.
В пиццерии, куда ребята из их команды поехали отмечать заслуженную победу, было не протолкнуться. Мальчишки, возбужденные победой и присутствием на своей сходке великого спортсмена, были уж слишком взбудоражены. Впрочем, как и их родители. Рита ковыряла приборами свой кусочек, то и дело переглядываясь то с Богданом, который вступил с другими родителями в жаркий спор относительно преимуществ ловли раков на живца, то на сына, бросающего заинтересованные взгляды на симпатичную девочку за соседним столом.
— Ну, че залип? Слабо пойти познакомиться? — подтрунивал над Мариком один из дружков.
— Вот еще. А вдруг окажется, что она ТП?
— Нашел проблему, — заржал мальчишка, — отпишешься от нее в Инсте — и все дела.
Рита моргнула. Какая-то важная мысль пронеслась в её голове. Пронеслась так быстро, что она едва успела уловить отголоски ее движения.
— Рит…
— Ммм?
— Слушай, детка, у меня в пять утра самолет.
— Да? Я тоже устала. Но Марика, похоже, отсюда так просто не увезти… — Марго кивнула в сторону сына, который как раз подошел к той самой девочке.
— Оу, — ухмыльнулся Связерский. — Слушай, а может, мы его кому-нибудь перепоручим?
— Как это?
— Ну, есть же тут родители, живущие неподалеку от нас? Пусть парень развлекается, а мы… — Богдан дурашливо пошевелил бровями, но почти в тот же миг стал предельно серьезным. — Этот день меня доконал. И я ужасно… просто ужасно по тебе соскучился.
Рита с сомнением покосилась на Связерского, но все же отправилась на поиски семейной пары, живущей как раз на их улице, а заодно и предупредила сына, что они с отцом уезжают.
А дома… дома их настигла страсть. Три месяца — большой срок для любого мужчины. Три месяца для плейбоя — почти приговор. Он даже толком не давал ей отдышаться. Сталкивал в очередной сладкий, тягучий экстаз и снова заставлял подняться на пик наслаждения. И так до полного изнеможения, пока от криков Рита не сорвала горло.
И через весь этот пир плоти звенела тревожной ноткой та самая неуловимая мысль. Она кружилась в голове и не давала покоя.
Выйдя из душа, Рита подошла к трюмо и покрутила в руках баночку с кремом. Ноги до сих пор дрожали, а в теле ощущалась приятная усталость.
— Знаешь, чтобы нынче расстаться с девушкой, оказывается, нужно просто отписаться от нее в Инстаграм.
Сонный расслабленный Связерский сыто потянулся, прикрыл глаза и прошептал:
— Плох тот мир, в котором так легко вычеркивают людей из сердца, — и уснул.
А Рита еще долго не могла сомкнуть глаз. Она бродила по квартире, копаясь в себе, переживая снова и снова свои обиды. Уже и Марк, вернувшись домой, поплелся спать, и луна взошла… А она все размышляла, в попытке найти ответы.
Что ей не давало двигаться дальше? Почему она с таким упорством цеплялась за свои обиды и прошлое? Почему никак не могла переступить через них и броситься в любовь с головой?
Она хотела гарантий. Да… Вот только в любви их никто не давал. Любовь и боль — две стороны одной медали. И ты рискуешь всегда. Каждый чертов раз. Неважно, с обычным сантехником или со звездным спортсменом. Нет никаких маркеров, позволяющих сказать «Вот! С этим парнем ты в безопасности». Потому что, любя, ты всегда под угрозой. Твое сердце, твои мысли, твой покой… они уже тебе не принадлежат. И потому, возможно, люди стали избегать чувств. Начали просто вышвыривать друг друга за борт при малейшем намеке на угрозу. Покидать без сожалений, придумав себе сказочку о «любишь — отпусти». Отношения обесценились. Душевная близость стала ненужной. Зачем впускать кого-то в сердце, если спустя год или два ты с легкостью вычеркнешь человека из жизни? Переступишь через общее прошлое быстро и легко. Не оглядываясь…