– Скользко не скользко, это не оправдание! – настаивала бабушка.
– Мама, погоди.
Бабушка презрительно фыркнула.
– Что делать будем, скажи лучше? – настаивал папа.
Бабушка отвернулась и теперь смотрела в окно.
– Мама, убьют человека ни за что ни про что. Либо ее, либо его.
Бабушка посмотрела на отца мудрыми глазами. И теперь она уже не капризничала, не ребячилась.
– Эх, эх, эх… В этой истории непременно кто-то кого-то убьет. Убьет, убьет.
Она так часто повторяла это слово, что отец поежился.
– Ну и нам как?
Бабушка подалась вперед, положила на стол свои морщинистые руки и совершенно безапелляционно заявила:
– Нам не нужно вмешиваться.
– Мама…
– Сынок, они нам посторонние. Мы не можем.
Всякое я видел, но чтобы папа рассердился на бабушку! Это в России у него нервы напряглись. Это Петербург его довел. И на моей памяти подобное больше не повторялось. Хороший сын в нем обычно брал вверх. Но на этот раз он точно вышел из себя.
– Кто нам чужой?
– Они. – Бабушка мотнула головой в сторону окна. – Они нам посторонние.
– Они?! Это Люся тебе чужая? Это Люся тебе посторонняя?!
– Нет, Люся – наша.
– Вот и они – братья мои.
– Я их не рожала.
– Это моя страна была! Это братья были мои. Меня так учили. Бывают братья бывшие? Разве, мама, бывают?
Бабушка махнула рукой. Не устало, не презрительно – она просто признала поражение:
– Успокойся. Помогу.
– Как?
– Еще не знаю. Надо подумать.
Когда Славик проснулся, оглядывая стены в полутемной гостиной, то некоторое время он, как и полагается, пребывал в паническом оцепенении – никак не мог сообразить, где он. Со скоростью долетевшего оскорбления в голове Славика мелькали страницы его тусклой биографии. В ней было очень мало событий. Настолько мало, что до последних умопомрачительных приключений он добрался стремительно. Отчего-то он не узнавал места, в котором проснулся. Славик подумал было, что его украли, взяли в заложники и будут держать до тех пор, пока он не убьет… Кого-то… Кого только? Он никак не мог вспомнить. Славик вскочил и подобрался к двери в коридор. Он приложил свое мясистое ухо к щели, прислушиваясь к звукам. Было тихо. Он приоткрыл дверь и воскликнул от страха – моя сестра Светка напугала мага, появившись в коридоре в фосфоресцирующей в темноте футболке с черепами.
– Бабушка, он проснулся! – заорала Света и равнодушно прошла мимо Славика к уборной.
Славика немного отпустило – так он выяснил, что находится у нас, хотя совершенно не помнил, почему же заснул здесь.
Он добрел до кухни и увидел там бабушку. Она чистила картошку и бросала ее в большую миску с водой. Очистки падали в мусорное ведро, стоящее у ее ног. Славика посетило легкое дежавю, но ничего конкретного он не вспомнил, память заблокировала пережитой кошмар, запрятав его в своих тайных комнатах. Бабушка молча кивнула соседу. Он припал к тазику с водой, куда бабушка кидала чищеный картофель, и пил, пока картофелины боксировали его по лицу и падали на пол. Допив, Славик выдохнул, отдышался и сказал:
– Я должен его убить!
– Кого убить? Помнишь?
Славик похолодел. Еще только произнося свое «убить», он все еще рассчитывал, что это смутное знание – всего только омерзительное послевкусие страшного сна. Но нет. Армянская старуха не удивилась, и потому все так, как оно есть.
– Подними картошку. – Бабушка раздраженно подтолкнула к раковине убежавший клубень. Сосед бросился поднимать просыпанное.
– Я придумал. Я его убью сам! А потом для виду повожу над фотографией, и выйдет, что это мое колдовство его убило.
– Ты ж не помнишь – кого.
– Фотография вроде была, – неуверенно промямлил Славик.
Кончиком ножа бабушка подвинула к соседу снимок Горькой мамы. Едва взглянув на лицо мамы Фиры, Славик рухнул без чувств.
– Люся, опять укол нужен! – крикнула бабушка.
Вошла мама, взглянула на соседа и констатировала:
– Вряд ли ему нужно успокоительное.
Пока женщины хлопотали над Славиком, пока я и мои сестры, как всегда, пытались проникнуть в суть явлений, происходящих у нас дома, пока мы манкировали свои занятия, уроки и даже бесхитростные свидания ради одной только цели – не пропустить очередной виток биографии Хачика Бовяна – нашего отца, сам Хачик наводил справки.
Карнавал
Хачик сидел в своем ангаре, окруженный обувными коробками. Рабочий стол был перенесен прямо на середину, и потому коробки, еще не гнутый картон, упаковочная бумага, слои кож, рулоны целлофана – все это создавало вокруг него странноватые укрепительные сооружения. Телефон, мобильники, какие-то бумажки кругом со странными пометками. Двери в ангар были распахнуты, и, чтобы удерживать хоть какое-то тепло, безумный Гагик и его неразлучные товарищи приволокли обогревательную пушку. Они приобрели ее за гроши у вороватого администратора какого-то сериала. Что ж, Хачик готовился к серьезной войне, а для вступления в нее нужно было серьезно, очень серьезно подготовиться. Со всех возможных и невозможных мест, из всякого самого наивного, крошечного, неприметного источника потекла к нему информация. В открытые двери ангара приходили люди, в основном кавказцы – хмурые автомеханики, приземистые сапожники из глухих лавчонок, ночные бомбилы-таксисты, повара ресторанов, окраинных шалманов, музыканты-народники, обслуживающие многолюдные свадьбы, студенты и даже служители культа. Они несли информацию. Они делились слухами, байками, сплетнями, которые распространялись в «людской».
У моего папы не было ровно никакого влияния в питерском бизнес-сообществе. Был кой-какой уже авторитет в кругах средненьких да на мелководье. Но он и сам не стремился прорваться к высотам – он хорошо понимал, чем рисковал. Нами, новым домом, а возможно, и нашим будущим. А Хачик – воспитанник дона Корлеоне – не хотел рисковать по пустякам. Конечно, как я уже рассказывал, приходилось ему выпускать когти из мягких лап. Но в его окончательном решении вступить в ту или иную войнушку всегда был – даже нет, лежал на поверхности какой-нибудь особенный альтруистический мотив. А тут, в истории со Славиком, он еще и чувствовал ответственность. Ведь именно он направил соседа по извилистому пути оккультных изысканий.
Чем больше папа узнавал о женщине на фотографии, тем отчетливей понимал – эту войну ему не выиграть. Но, разок пригубив хмельного винца победы, Хачику было трудно устоять перед искушением вступить в новый бой. Он ухватился за «Крестного отца». Что там на этот счет говорит Учитель? А дон Корлеоне высказывался вполне определенно, в духе: «Война, значит, война». Ну что ж, оставалось начать и закончить дело.
Славик все это время – недолго, пару дней – жил у нас. Вернее, он спал. Оказалось, что у него был какой-то благословенный тип нарколепсии или что-то типа того – как только он приходил в себя, осознавал, что по-прежнему находится в квартире Хачика, вспоминал причину, по которой здесь оказался, то немедленно снова опрокидывался в сладкий сон. Сладкий, потому что во сне он причмокивал и напевал детские песенки.
– Глупый ты! Совсем глупый! – сердилась на него, спящего, бабушка. – Другой бы собрался уже, другой бы уехал уже далеко.
– «Ах, вот идет по лесу мишка, ах, косолапый…» – отзывался фальцетом Славик.
Бабушка качала головой, подтыкала плед на Славике и шла хлопотать на кухню. Через какое-то время Славик просыпался и выползал в сортир или попить воды. Увидев бабушку, он, охнув, присаживался на стопку журналов, которые мама приговорила к помойке, а бабушка зажилила, прельстившись яркими картинками.
– Как же мне быть? – стонал сосед.
– Беги.
Бабушка говорила это так же естественно, как сказала бы, например, «чихни» или, может быть, что-то более экспрессивное, допустим «плюнь».
Тут Славик норовил снова отключиться, но мы, уже уставшие перетаскивать его на диван, в другой конец квартиры, не давали ему стечь на пол, мы подхватывали его под руки и несли к облюбованному месту.
Через пару дней отец вернулся и прямиком направился в гостиную, где в спасительном забытьи Славик напевал:
– «На медведя я, друзья,// выйду без испуга,// если с другом буду я, //а медведь без друга…»
Папа потряс соседа за плечо:
– Эй, любитель смерти! Просыпайся.
Славик спросонья вскочил. Увидев Хачика, он не сразу узнал его и заорал дурниной. Потом схватился за сердце. Выдохнул, наконец, стал смотреть на папу с надеждой смертника, ожидающего внезапного помилования.
– Она – женщина-дракон, – заявил папа, и Славик снова поплыл. Но Хачик не дал ему этой возможности, он треснул соседа по уху, и тот немедленно очнулся.
– Прости, – беззлобно сказал Хачик, а бабушка не смогла сдержаться – улыбнулась.
– Что-нибудь… случилось? – робко спросил окончательно вернувшийся к реальности маг-надомник.
– Пока нет, но с твоей помощью мы повернем историю.
Бабушка добавила свои пять копеек в нищенскую мошну соседа:
– Сделаешь все в точности – спасешься. – Она не стала его мучить, упиваться властью было ей несвойственно. – Мы все придумали.
План был таков. Славик тянет резину и дожидается второго визита человека-горы. А тот непременно придет, не дождавшись исполнения заказа. То, что он обратился к Славику, то есть к магу-пройдохе, означает только одно: сам он не может подобраться к Горькой маме.
– А может быть, иначе? – размышлял отец, обращаясь к безмолвной на этот раз троице из сумасшедшего дома. – Он находится в близком окружении этой мадам и боится засветиться. В любом случае, он не может нанять киллера. Ни один киллер в городе не станет связываться с этой драконихой.
На этих словах безумный Гагик привстал с места, но папа жестом осадил его.
– Мы в таких делах не участвуем. Наших детей она не обижала, наших стариков не лишала крова.
– Но весь город платит ей дань, – сказал бывший бухгалтер.
– И выходит, что мы тоже, – согласился бывший психиатр.