Лидия Борисовна начала вызывать класс по алфавиту к столу с дневниками и каждому подходившему громко, так чтобы все слышали, сообщала оценку, одновременно занося её в журнал и дневник, а Антошка, зная, что очередь её ещё нескоро подойдёт, продолжила свои размышления, хотя со стороны могло показаться, что она внимательнейшим образом изучает висевший над доской портрет поэта Некрасова. "Может научиться её гипнотизировать? – думала она, представляя себе, как путём долгих тренировок вырабатывает особый магнетический взгляд, от которого Кнопка превращается в добрую, весёлую учительницу, вроде англичанки Ангелины Максимовны, – или на худой конец просто их местами поменять, чтобы Геля нормальным человеческим языком рассказывала про Пушкина и Лермонтова, а Кнопка несла ахинею типа: "Вай ду ю край, Вили, вай ду ю край?"
Меж тем Лидия Борисовна подбиралась к букве "П", уже сходили за своими четвёрками Нуйкин и Осокина, а Антошка, забыв обо всём на свете, представляла себе как под её всесильным взглядом Кнопка превращается в обыкновенную канцелярскую кнопку, которую можно подложить на стул Ваське Мурзову, или, ещё лучше, в дрессированную собачку, которая, стоя на задних лапках, в блузочке с жабо и плиссированной юбочке говорит: "Петрова, ты что оглохла?"
Антошка очнулась. Класс жадно смотрел на неё, ожидая спектакля. На ватных ногах она подошла к столу. Кнопка, как и ожидалось, влепила ей в дневник размашистую тройку, но, когда всем своим видом говоря: "Ну и поду-у-умаешь", Антошка отправилась восвояси, на неё уже никто не смотрел, так как вслед за ней к столу вызвали Валерку Попова и тут началась долгожданная "комедия".
– Единица – торжественно объявила Лидия Борисовна.
Попов хотел взять дневник и возвратиться на своё место, но та остановила:
– Ты на какую тему сочинение писал?
Ничего хорошего от этого вопроса не ожидая, Валерка буркнул:
– Какую дали, на ту и писал.
– Ну и какая же это была тема? – издевательски ласково продолжила допрос Лидия Борисовна.
– "Добро всегда побеждает зло".
– И что же ты написал?
– Да не знал я чо писать, вы же не объяснили толком, – вспылил Попов.
– Но что-то ты ведь написал?
– Ну.
После медового тона, которым задавались вопросы, Кнопкин рык оглушил.
– Ты мне не нукай, читай вслух свою галиматью!
Скучно, монотонно, запинаясь и переминаясь с ноги на ногу, Попов прочёл: "Добро всегда побеждает зло, потому что оно сильнее. Злые люди сильные и умеют драться, а добрые – слабые и их легко урыть...". Класс засмеялся, но Кнопка грозно осадила:
– Тихо! – и, обращаясь к Попову, внешне спокойно, но так, что класс почувствовал клёкот ярости в недрах её тщедушного тела, спросила:
– Ты хоть соображаешь, что ты написал?
Попов уставился в верхний угол кабинета, скруглённый седой бородой паутины и едва слышно спросил:
– А чего такого-то?
– Как чего? Ты что, идиот? Сам не соображаешь?
– Сама идиотка, – вдруг выпалил Попов, выдернул из рук у Кнопки дневник и самовольно направился к парте.
После паузы, во время которой Лидия Борисовна несколько раз беззвучно открыла рот, но оттуда к её полному удивлению и выпучиванию глаз не вырвалось ни звука, она, наконец, просипела.
– Вон из класса!
– Да пошла ты, – снова буркнул Попов, взял рюкзак и направился к выходу.
В след ему неслось: "Без бабки в школу не являйся!", но крик заглушил громкий, как выстрел, хлопок входной двери, после чего лицо у Лидии Борисовны стало красное в белую горошинку, и обеими руками она поправила начёс и одёрнула жакет с таким видом, будто только что дралась.
– Тварь неблагодарная, я ему от родительского комитета каждый месяц пятнадцать рублей перечисляю, а он... Сегодня же позвоню в детскую комнату...
– Лидия Борисовна, – не поднимая руки, жалобно проныла Антошка, – у него бабка пьющая, она его не кормит совсем.
Слепыми от бешенства глазами Кнопка обвела класс.
– Это кто сказал? Кто я вас спрашиваю?
Антошка нехотя поднялась.
– Вон отсюда!
Собрав портфель, Антошка медленно прошла меж замерших рядов, у Кнопкиного стола остановилась и тихо, но убеждённо сказала:
– Это несправедливо!
Кнопка аж подпрыгнула.
– Вон!
В тот момент, когда за Антошкой закрывалась дверь, напряжённую тишину класса взорвал звонок, но никто не пошевелился. "Хоть бы один человек за меня заступился", – с грустью подумала она, вслушиваясь в тишину за дверью, где зловещим шёпотом Кнопка диктовала задание на дом.
После того, что случилось на литературе, на физику тащиться было уже просто невмоготу. Всю перемену Антошка промаялась в туалете, а, когда прозвенел звонок на урок, и гул в коридорах затих, а дежурные члены совета дружины, охранявшие двери на лестницу, разошлись по классам, никем незамеченная, она прокралась к выходу и выбежала на залитое мягким осенним светом крыльцо.
Во дворе Бугай дрессировал 7-й "Б". "А Петрова с физики сбегает раздался тягучий, приторный, а на самом деле ехидный голос Ленки Зверевой, но тот в Антошкину сторону даже не взглянул. Показав Ленке кулак, она припустила со двора, мысленно утешая себя: "Ну её, физику, всё равно в классе из-за шума ничего не слышно. Лучше я параграф вызубрю. Мать, конечно, в школу вызовут, но она не такая дура, чтобы на каждый Кнопкин вызов с работы отпрашиваться". Антошка прекрасно знала, что мать Кнопку не выносит. Когда-то они учились в одном классе, и уже тогда Кнопка была отъявленной подлизой и ябедой. Однажды мать, которая в сорок четвёртом году была, конечно, никакая не мать, а стриженая после воспаления лёгких, вечно голодная, но весёлая и бедовая пятиклассница, спела в школьном туалете частушку, услышанную на улице:
"Хорошо тому живётся у кого одна нога,
меньше обуви терётся и порточина одна".
Девчонки посмеялись, но прятавшаяся в кабинке Лидка Усова, которую уже тогда все дразнили Кнопкой, побежала к директору и наябедничала. Директор – единственный на всю школу мужчина – одноногий инвалид войны, орденоносец Иван Иванович Скобелев Кнопку не отругал, (герой называется!), а наоборот обиделся, и мать срамили на педсовете.
"Неужели она у нас до самого десятого класса литературу вести будет, – с тоской думала Антошка, – это ж значит, она с нами и "Евгения Онегина" и "Горе от ума" и "Войну и Мир" и всё-превсё проходить будет. Хоть бы её в гороно перевели!". В прошлом году Кнопка на всех углах хвасталась, что её приглашают работать в гороно инспектором. Класс ликовал, но первого сентября выяснилось, что это была брехня. Зная её злопамятность, Антошка уже раскаивалась в том, что ни с того ни с сего вступилась за Попова. Ей – сплошные неприятности, а ему всё равно пользы никакой. Валерка жил с ней в одном бараке, и Антошка его недолюбливала. Да и за что его любить? Угрюмый, тупой он вечно ошивался около батареи, где курили взрослые мужики, бегал для них к бабке за самогоном, а когда ему за труды наливали, пил, как заправский алкоголик. Яблочко от яблони недалеко падает. Три года назад Валеркин отец по пьяни пырнул жену ножом. Он, конечно, не хотел её до смерти убивать – это водка его подвела. Антошка помнит, какой вой стоял в бараке, когда покойницу увозили в морг, и не было конца пересудам о том, как в тот страшный вечер Михаил – Валеркин отец, появился на кухне весь в крови и прохрипел: "Вяжите меня бабы. Я Настасью зарезал". Его посадили в тюрьму, а Валерку отправили в интернат, откуда через неделю он сбежал и вернулся к бабке. Та вызвала участкового, под конвоем Валерку снова отвезли в интернат, но он снова сбежал, после чего интернатовское начальство сказало: "Не надо нам вашего сокровища, сами воспитывайте", и с тех пор он живёт с бабкой-самогонщицей, которая его не кормит и часто лупит по пьяни. Бабы в бараке Валерку, конечно, жалеют и, чем могут, подкармливают: кто хлебушком, кто тарелкой щей, кто пряничком, но когда у кого-нибудь срезают ночью с форточки авоську с продуктами, достаётся всегда ему, хотя, что он у них в посёлке один такой отчаянный?
Антошка и рада была бы его пожалеть, да не так-то это легко. Она, например, терпеть не может, когда он подкарауливает её в коридоре и пугает из-за угла. Бежит человек в общественный туалет, ни о чём не подозревает, вдруг кто-то на него как выскочит, да гавкнет! Это ж заикой можно стать, а ему дураку смешно. Зимой во двор из-за него не выйди – забросает снежками, летом с утра до ночи на качелях торчит и мелюзгу к ним не подпускает. Словом, пропащий он человек.
Загребая кедами хрустящие кленовые листья, Антошка бредёт, не замечая красоты этого на удивление тёплого октябрьского дня. Деревья стоят уже почти прозрачные, звуки разносятся далеко и гулко, кажется, будто в посёлке стало просторнее, потому, что ветром с него сдёрнуло и швырнуло под ноги толстое лоскутное одеяло. Пахнет дымной горечью, прелью, мазутом, небо выцвело, чувствуется, что к вечеру посмурнеет и снова зарядит дождь, теперь уж до самой зимы. Казалось бы, иди и радуйся, что осень нежданно расщедрилась на такой вот золотой денёчек, но Антошке грустно. Она думает о том, почему некоторым людям с самого рождения так не везёт: "Это ж несправедливо! Одни рождаются умными, красивыми, здоровыми, а другие... "Добро всегда побеждает зло". Это как сказать! У одних в жизни добро побеждает, а у кого-то, как у Валерки, зло, и не о чем тут спорить. Сама-то она в сочинении написала про победу над фашистами, а тот, дурак, не сообразил, и написал первое, что на ум пришло. Хотя, если вдуматься, он ведь не соврал, он правду про себя написал, значит правды тоже бывают разные?"
Чтобы сократить расстояние она решает не плестись домой по улице, а спрямить дорогу через пустынный, запущенный сквер "имени Стахановцев" или как в городе шутят "стакановцев". Мать тысячу раз просила обходить его стороной. Он пользуется в посёлке дурной славой, и в детстве Антошка даже думала, что слова сквер и скверный означают одно и то же, но потом мать рассказала, что когда-то здесь было красиво: вход украшали скульптуры, бил фонтан, цвели клумбы, по вечерам на танцплощадке играл оркестр, зажигалась иллюминация, а зимой заливали каток и ставили деревянную горку. Старшеклассницей мать часто прибегала сюда с подружками на танцы, здесь же познакомилась с будущим Антошкиным отцом, но с тех пор всё изменилось. Клумбы забурьянили, фонтан заглох, на дне его годами копились гнилые листья и мусор, так что он почти сравнялся с землёй, на танцплощадке асфальт растрескался и зарос кустарником, от скульптур остались облупившиеся постаменты, из которых торчат металлические штыри арматуры с редко нанизанными на них кусками почерневшего гипса. Теперь здесь даже днём жутковато: мусорно и безлюдно, лишь трусят по бывшим аллеям тощие собачь