отом его срубят, вместо него вырастут однотипные девятиэтажки, но в этой комнате ничего не изменится: лишь засветится в углу лик Божьей Матери, обветшают обои да постареет лицо сына на фотографиях. Ольга Петровна проживет здесь сорок с лишним лет. Начнется перестройка, рухнет советская власть… Но сейчас она ничего об этом не знает. Не решаясь снять с себя пальто и выпустить из рук зэковский сидор, она стоит посреди этой комнаты в последнее утро своих скитаний.
СВ
С первыми звуками украинского гимна поезд «Днiпропетровськ – Москва» дернулся, за окном поплыло помпезное здание вокзала, прихватившее с собой официальный женский голос, сообщавший об отправлении «поездiв», замелькали скучные станционные постройки, неразбериха путей, ржавые осенние тополя, шлагбаум, пыльные вереницы машин у переезда…
В моем двухместном купе было чисто, уютно. Я рассчитывала пообедать припасенной мне в дорогу свекром жареной курицей, выпить чайку с лимоном да и завалиться на мягкой полке в обнимку с детективом модного писателя, изредка отрываясь, чтобы полюбоваться в окно на грустные осенние пейзажи.
Позади были встречи с родными, оглушительная пьянка с друзьями, кладбище, где с фотографии на сером камне с всепрощающей любовью мертвого к живой на меня взглянул друг, погибший в прошлом году от передозировки.
При жизни он меня хотел, ревновал, но не любил. Да и любил ли вообще кого-нибудь, кроме матери? Мы распили с ней на могилке бутылочку, поплакали. От слез и вина нас развезло, так что на поезд я чуть было не опоздала.
Вообще-то мне надо было в Питер. Туда месяц назад я прилетела из Нью-Йорка, оттуда через три дня должна была улетать обратно. Отстояв в хмурой очереди четыре часа и истратив последние деньги, я купила билет на поезд Днепропетровск – Санкт-Петербург, а вечером на своей отвальной случайно упомянула об этом друзьям. Их реакция оказалась неожиданно бурной.
– Ты с ума сошла! – хором восклинули они.
– Это почему же?
– Да потому что этот поезд идет через Белоруссию.
– Ну и что?
– А транзитная виза у тебя есть? Без нее тебя на белорусской границе с поезда снимут, ограбят, расчленят, голой в Африку пустят.
Мутное, горькое отчаяние навалилось на меня. В моих ностальгических путешествиях оно преследует меня наперегонки с алкогольным экстазом. Стоит одному отстать – другое тут как тут. О транзитной визе через страну неустанно девальвирующихся зайчиков я даже не вспомнила, потому что прежние навыки жизни в бывшей моей стране безнадежно устарели, а на то, чтобы приобрести новые, у меня попросту не хватило времени. Союз нерушимый республик свободных раскололся спустя несколько лет после моего переезда в Америку, поэтому в отличие от моих друзей я все еще живу в фантомной реальности, где все мы – дети разных народов едины, а ощутив укус реальности объективной, вздрагиваю и негодую.
– Что же мне делать? – с дрожью в голосе спросила я.
– Как шо? Билет сдавать, – утешил меня одноклассник моего мужа Витек, бывший фарцовщик, ныне крупный украинский бизнесмен. – Завтра съездим на вокзал, купим тебе билет в Москву, а вечером того же дня из Москвы в Питер уедешь.
Едва справившись со смущением, я пролепетала:
– На два билета у меня денег не хватит.
Витек отмахнулся от меня, как от мухи:
– Все это копейки, не бери в голову.
Я благодарно кивнула.
В юности я относилась к Витьку свысока, потому что он казался мне человеком иной формации. Разница между нами была в отношении к деньгам. Витек их любил, и деньги отвечали ему взаимностью. Я же в юности деньги презирала, почему-то считая это добродетелью. Вот и они меня невзлюбили. Жизнь всех расставила по своим местам, поэтому я в Нью-Йорке совершенно бескорыстно пишу ностальгические рассказы о советском детстве, а Витек двигает вперед украинскую экономику и в мою честь устраивает банкет в лучшем ресторане Днепропетровска, заранее предупреждая приглашенных, чтоб о деньгах не беспокоились.
Однако, привыкнув о них беспокоиться, мы, приглашенные, всякий раз съеживались, когда официанты ставили на стол новую смену блюд с икрой, осетриной, жареными фазанами, заливными стерлядями, жарким, креветками в тайском соусе и бутылки с французскими коньяками и шампанским. С тоской мы думали о том, что нам всего этого ни за что не выпить и не съесть, что вся эта роскошь достанется официантам, а мы и наши родственники, не беспокоясь о деньгах, могли бы на этих остатках сладких прожить месяц-другой.
Внешне Витек почти не изменился. Лишь появилась в повадке властность, не позволявшая ему перечить, а вот жена его, Татьяна, стала неприязненной и подозрительной. Друзьям юности стало трудно с ней, и если бы не добрый, щедрый характер ее мужа, никто не навещал бы ее в роскошной трехэтажной квартире с видом на Днепр.
В хорошие дни Татьяна любит вспомнить о временах, когда они с Витьком снимали комнатку в коммунальном курятнике рядом с Комсомольским рынком, а в плохие упрекает окружающих в корыстном к себе отношении и опять же грустит о временах, когда в ее хлебосольную каморку набивалось до двадцати человек. В годы перестроечного беспредела Татьяна пережила несколько вооруженных нападений, вынуждена была расстаться с детьми, перестала спать без снотворного и выходить из дома без охраны. Во время моего к ней визита она сетовала на то, что ее живущие в Англии сыновья почти разучились говорить по-русски, а также на то, что, кроме меня, ей некому показать альбомы с фотографиями своих зарубежных путешествий, потому что в здешних ее знакомых они ничего, кроме раздражения, не вызовут.
Сейчас, глядя на меня остекленевшими от коньяка глазами, она вдруг сказала:
– А все-таки ты чокнутая!
Я вздрогнула. Сидевший рядом со мной Вадик, ставший со времен моего отъезда из СССР известным в городе врачом, шепнул на ухо:
– Это серьезный диагноз, не обращай внимания.
А Витек добродушно утешил:
– Та ты не обижайся, Татьяна у меня вредная.
Веселье продолжалось, в пять утра, даже не взглянув на счет, Витек подмахнул его и вызвал шофера, чтобы тот отнес его ужравшуюся половину в машину. Остальные скинулись на такси.
Утром после пьянки голова моя трещала, руки дрожали, свекор принес мне водички с американским аспирином, но тот не помог. О том, чтобы ехать на вокзал, не могло быть и речи. Однако Витек был точен. В десять утра он, как штык, сидел за рулем, въезжая в наш двор. Соседский пацан позвонил в дверь и протараторил: «Дядя Витя ждет тетю Лелю на вокзал ехать», а от себя добавил: «На «мерсе», на шестисотом».
Ах ты, боже мой! Я вскочила, что-то сдернула с вешалки, расчесываясь, сбежала по лестнице. В машине мы с Витьком жаловались друг другу на похмелье, а на вокзальной площади я вспомнила, что забыла билет, который собиралась сдавать.
– Черт с ним, иди за мной, – скомандовал Витек.
Мимо запруженных нервными гражданами касс мы проследовали к какой-то двери, за которой миловидная девушка с видом отличницы отстучала мне два билета из Днепропетровска в Москву и из Москвы в Санкт-Петербург.
– В СВ поедешь, – сказал Витек, не считая протянул девушке кучу купюр и, не дожидаясь сдачи, потянул меня к выходу.
Все это было вчера, а сегодня я ехала в том самом СВ и впервые в жизни чувствовала себя роскошной дамой. С момента отправления прошло минут пятнадцать, и я совсем уж свыклась с мыслью, что до самой Москвы доеду без попутчика, как вдруг дверь с грохотом отъехала и на пороге возник высокий блондин, который заявил: «Коньяк пить будем!» В руке его победно сверкнула бутылка «Мартеля». На моем лице отразилась сложная игра чувств, но блондин ее не заметил, так как разливал коньяк в чайные стаканы.
– Поехали, – скомандовал он. – Со знакомством. Для всех я Станислав Викторович, а для тебя просто Слава.
Стакан с коньяком оказался у меня в ладони. Машинально я глотнула, но послевкусие окрасилось горечью раскаяния от того, что я так легко согласилась выпить с тыкающим мне незнакомцем, с которым, судя по всему, предстояло провести ночь в одном купе.
Внутренний голос утешал: «Ни к чему человека обижать, на вид он вроде симпатичный, но ведь никогда не знаешь, кто и как поведет себя, если наткнется на решительный отпор. А вдруг он окажется обидчивым занудой? Кукуй с таким в одном купе целые сутки. Будет негатив засылать… Нет уж, лучше выпить чуток, а там, глядишь, и коньяк кончится».
Коньяк действительно иссякал на глазах. Я предложила Славе закусить курицей, но он из ложной деликатности отказался. А вот пил жадно, безрассудно. Так же смотрел на меня, и я струсила.
Кто из нас не фантазировал о встрече в двухместном купе скорого поезда с красивым блондином или блондинкой? Вот он входит в купе – горделивая посадка головы, пшеничные пряди, белозубая улыбка, узкие бедра обтянуты фирменным «ливайсом». Кого он напоминает? Пола Ньюмана? Кирка Дугласа? В тот миг, когда поезд врывается в туннель, незнакомец рывком пересаживается со своего сиденья на мое и… Ой, страшно!
Однако в жизни все гораздо страшней. Как порядочной женщине сладить с молодым, здоровым, разгоряченным возлияниями мужчиной, чей взгляд туманится от преступных мыслей? Опыт подсказывает следующее: нужно пристать к нему с расспросами о детях, жене и ее достоинствах, о квартире, евроремонте, автомобиле, даче, собаке, службе, сослуживцах. Если не подействует, следует поделиться собственными мыслями о семье, религии, пожаловаться на здоровье, заметно ухудшившееся с возрастом, поведать о своем исключительно счастливом браке, водрузить на нос очки и отгородиться книгой. Вот о чем я думала в ту минуту, когда, допив «Мартель», попутчик исчез со словами: «Щас вернусь».
Через пять минут он стоял на пороге, потрясая новой бутылкой.
– У вас что, склад в коридоре? – спросила я.
– Нет, вагон-ресторан.
Не спросив моего согласия, он разлил коньяк, но, так как за время его отсутствия я успела сосредоточиться, то, притворно зевнув, от выпивки отказалась. Славу это не смутило, в таком же бодром темпе он продолжил вливать в себя содержимое новой бутылки.