– Вы бы закусили, – снова предложила я.
Взяв двумя пальцами кусочек курицы, он отправил его в рот.
– А похмелья вы не боитесь? – многозначительно поинтересовалась я.
– А чо его бояться? – не понял Слава.
Я хотела взяться за детектив, но Слава спросил:
– Ну и как там у вас в Америке?
– Где, простите? – испугалась я.
– Ну не знаю, в Нью-Йорке или Сан-Франциско, где вы там живете?
– А почему вы решили, что я из Америки?
– Проводницы сообщили. Вы ж им паспорт показывали.
Запираться было бессмысленно. Я рассказала, что живу в Нью-Йорке, пишу рассказы, в данный момент путешествую по бывшему Союзу в поисках новых сюжетов.
– А про меня напишете?
Видно было, что Славе очень хочется прочесть о себе в печатном издании.
Я вежливо кивнула.
– Серьезно, напишите, я вам столько сюжетов отвалю, век благодарить будете.
– Хорошо, – пообещала я, – только пить перестаньте, а то я не выношу пьяных.
– Щас, только бутылку закончу.
Слава оказался речист: начал, как водится, с рассказов об армии. Вдохновенными мазками он нарисовал передо мной не вполне идиллическую картину службы во внутренних войсках. После окончания педагогического института он два года прослужил охранником в лагере особого режима, поэтому описывал побеги, самосуды, самострелы, издевательства над гомосексуалистами, свой роман с женой начальника лагеря. Далее последовали истории из жизни новых русских, анекдоты про чукчей и евреев.
Я молчала, междометиями типа «да ну?», «не может быть» или «во как!» прикрывая разочарование. Не то чтобы я была очарована Славой, но очарование надежды на спокойную ночь в комфортабельных условиях стремительно таяло. Мне хотелось забыться и заснуть, но Слава был непреклонен в своем желании, используя меня, ворваться в литературу.
К тому же он продолжал пить. Взгляд его холодноватых глаз мутился, губы кривились, он все менее напоминал обаятельного голливудского ковбоя и все более, видимо, им себя ощущал.
– Вы по какому делу в Москву едете? – попыталась я натолкнуть его на мысль о завтрашнем дне.
– По личному.
– И надолго?
– На один день.
В этот момент дверь с грохотом отъехала. На пороге стояли украинские таможенники. Вид их не предвещал ничего доброго. Встреча с представителями власти всегда для меня болезненна, а тут еще свекор попросил передать мужу семейную реликвию – старинные часы фирмы Павел Буре, упакованные в коробочку из-под зубного порошка «Жемчуг». Очень не хотелось мне, чтобы эти румяные хлопцы потрошили мой багаж, лапали паспорт, лезли с расспросами про цель поездки.
Увидев Славу, те автоматически взяли меня в скобки.
– Девушка с вами?
– Со мной, – вальяжно соврал он, после чего те утратили ко мне интерес и взялись за него.
– С какой целью за границу едете?
– По делу.
– Сколько валюты в рублях имеете в наличии?
– Десять тысяч.
От радости хлопчики аж вспотели. Главный, с лицом, напоминавшим плюшку с изюмом, сообщил:
– А вы знаете, что украинский закон разрешает вывозить из страны только восемьсот рублей?
– Знаю.
– В соответствии с ним излишек валюты мы вынуждены будем изьять.
– Ну это мы посмотрим.
Славина наглость меня возмутила. Он явно нарывался на скандал, а заодно ставил под удар и меня. Таможенники зловеще переглянулись и продолжили допрос.
– Сколько иностранной валюты в долларах везете?
– Восемь тысяч.
Их реакцию можно было сравнить с взрывом радости на футбольной трибуне для глухонемых в момент гола. Проглотив обуявший их восторг, таможенники солидно сообщили:
– С территории Украины разрешается вывозить только одну тысячу. Излишек мы вынуждены будем конфисковать.
В ответ раздалось:
– Почему-то я очень сильно в этом сомневаюсь.
В ходе этого диалога я уже представляла себе, как таможенники отбирают у бедняги все деньги, а самого ссаживают с поезда за оказание сопротивления в нетрезвом виде. Кроме того, рано или поздно мой американский паспорт должен засветиться, и тогда автоматически кара за Славину наглость постигнет меня. С какой стати у простого украинского гражданина оказалось в наличии столько иностранных денег, а у сидящей напротив американки ни цента не наскреблось. Не иначе как, преследуя преступные цели, она попросила попутчика помочь нелегально вывезти валюту из Украины. Далее я представляла себе, как меня везут в тюрьму, допрашивают, шьют дело. «Черт бы побрал мою покладистость, Витька с его новоукраинскими замашками, Славу с его пьяным куражом и неизвестно откуда взявшимися деньгами. Откуда, кстати, они могли взяться у выпускника педагогического института?»
– Для составления акта об изъятии излишков валюты прошу предъявить документы.
«Вот и началось», – подумала я, но в этот момент, заговорщически мне подмигнув, Слава достал из кармана рубашки какую-то бумажку, и первый раз в жизни я стала свидетелем того, как живые, плотные, в высшей степени материальные существа исчезают в одно мгновение.
– Простите, пожалуйста, – едва успели пискнуть они, прежде чем дематериализовались в душном коридорном пространстве.
Произошедшее казалось невероятным. Неужели вся эта сцена мне только что приснилась?
Слава упивался произведенным эффектом.
– Здорово я их?
– Не то слово. Вы что, волшебник?
– Не, – скромно пояснил он, – я заместитель начальника таможенной службы. Они мое удостоверение увидели и смекнули, что меня лучше не сердить. На-ка мою визитную карточку, мало ли что может случиться. Позвонишь, если что.
Я приняла визитку, чувствуя себя не только униженной, но и оскорбленной. Передо мной сидел не голубоглазый ковбой с пшеничными прядями и белозубой улыбкой, а офицер жадной, растленной жовто-блакитной таможни. Никогда, ни под каким видом, ни за что на свете я не буду общаться с таможенным чиновником ни одного государства в мире, поэтому, фальшиво улыбнувшись, я сказала, что ложусь спать, и произнесла эту фразу таким скучным голосом, что тщеславное самодовольство, которым до той минуты светилось Славино лицо, как ветром сдуло.
– Ну спокойной ночи, – буркнул он и удалился.
«Вот и ладушки, – обрадовалась я. – Скорее бы уж приехать и выбраться из этого пропитанного алкогольными миазмами купе на свободу с чистой совестью». За окном стемнело, я погасила свет и мысленно стала уплывать в лучезарные дали, уготованные праведницам, как дверь вновь отворилась и в светлом проеме в очередной раз возник покачивающийся силуэт с победно зажатой в руке бутылкой.
– Подъем!
Щелкнул выключатель. Я увидела пьяное чудовище с бессмысленной, но упрямой улыбкой на малиновой с прозеленью физиономии. Как ни мало оно напоминало Славу, все же это был именно он. Минувшие полчаса он провел не без пользы. Я отвернулась к стене, но он присел на край моей постели.
– Не спи, замерзнешь.
В страхе и отвращении я вскочила, выбежала в коридор и остаток ночи провела в обществе проводниц Танечки и Валечки. Они были похожи, как родные сестры, обеим за пятьдесят, низенькие, квадратные, с золотыми зубами и ямочками на пухлых щеках. Собственно, разница между ними была только одна – Танечка любила яблоки и приценивалась к ним на всех остановках, причем тот факт, что коробки с ними уже занимали половину служебного купе, ее не смущал, а Валечка яблок терпеть не могла, говорила, «шо ее от них пучить». Проводницы угощали меня чаем, рассказывали о доме, тяготах дорожной службы, сочувствовали тому, что мне так не повезло с попутчиком, но, когда я попросила перевести меня в другое купе, извинились: «Мы б с дорогой душой. Шо ж мы, не понимаем, шо вин вже третью поллитру допивает? Был бы простой, мы б тя давно куда-нибудь пристроили, а вин жеж большой начальник на дороге, кличка у него СВ, ездит взад-вперед – таможню тормошит и нас заодно. Евойного полслова хватит, шоб нас с работы выгнали. А нам до пенсии два года, да и проживешь ли теперь на пенсию-то. Вот и крутимся на старости лет, як те белочки».
На станциях мы выходили посудачить с завсегдатаями перрона. Стояла глубокая ночь, но он жил своей жизнью. В черных кожаных куртках к вагону подходили лица кавказской национальности и передавали проводницам ящики с фруктами, неказистые среднерусские мужички подтаскивали сумищи с водкой и пивом, бледные подростки настойчиво предлагали купить у них «Мальборо» местного производства. На одной из станций беленькая шелудивая собачка стала крутиться у моих ног, говорящим взглядом пытаясь выклянчить себе что-нибудь на ужин.
– Откуда ты, несчаска? – спросила я, а проводницы хором объяснили.
– Местная она, второй год нас встречает. Подкармливаем ее. Только нет у нас сегодня ничего, все в Белгороде выгребли. Оль, может у тебя есть шо съестное? Брось ей корочку.
Мне неудобно было признаться, что я боюсь возвращаться в купе, но проводницы и так поняли.
– Твой-то небось уж третий сон видит, войди, не бойся.
«Мой», не раздевшись, храпел поверх одеяла. Лицо его выражало муку грешника в аду. Я взяла со стола недоеденную куриную ногу и понесла на перрон. Но стоило мне ее швырнуть, как откуда ни возмись вышмыгнула старушка и с завидной ловкостью прямо из-под носа у собачки стянула ее. Та с лаем кинулась отнимать. Старушка замахнулась на нее палкой. Кто из них в результате кого покусал, я не поняла. Плакали и жаловались обе.
Я сгребла со стола все съестное и разделила между ними. Поезд тронулся, обе некоторое время бежали за вагоном. Господи, как же все это грустно.
Светало, когда я вновь тихонечко вошла в купе, прилегла и сразу же уснула. Проснулась от того, что кто-то с размаху сел мне на ноги. В сером предутреннем свете, сидя на моих ногах, СВ блевал на пол. Видимо, во сне ему стало дурно, он хотел выйти в туалет, но не удержался. Стоит ли говорить, что остаток пути я провела в тамбуре.
За несколько минут до приезда на Курский вокзал я в последний раз решилась зайти в купе. Вместо вчерашнего Славы на соседском месте раскорячился огромный паук. Следы его ночных бесчинств проводницы уже прибрали, но запах стоял чудовищный. Я принялась доставать чемоданы, но паук прохрипел: