Развернулась я сразу. Бежать за мужчиной, которого ты предала, пытаясь отыскать его в потемках под дождём, или помочь маленькому, беззащитному, полностью от меня зависящему существу? Я даже не думала. Бежала просто, срывая дыхание, подскальзываясь на мокрой земле, падая. Я была в носках, но оба уже потеряла, и наверняка ноги колола иссохшаяся за летние жаркие дни трава, но я не замечала даже. Не замечала того, что плачу. Дура, дура, дура.
Разнообразия ради я свалилась во дворе не в крапиву, а ту самую малину, что в первый роковой день приютила Дежнева. Колючкам малины, в отличие от крапивных, от дождя ничего не сталось, и они впились в моё тело с такой яростью и таким наслаждением, словно ждали этого момента всю свою малинью жизнь.
Я не сдержала вскрика — больно было очень. Распахнулась дверь дома осветив кусты, двор, машины. Машин было много, какие из них Дежнева, какие врагов? Я дернулась, слыша, как рвётся рубашка, павшая жертвой колючек.
— В кустах кто-то! — раздался радостный мужской крик. — Это он!
Наивные, горько подумала я, выбираясь. Эти кусты приютили его гораздо раньше, тогда же, когда вы его профукали. Я только ступила ногой на землю, свободную от диких зарослей малины, как большое и очень тяжелое мужское тело сбило меня с ног и накрыло сверху.
Моё лицо обхватили пятерней, которая грубо пахла потом и тонко — порохом. В лицо ударил яркий свет.
— Черт, — выругался тот, кто сидел на мне. — Девка! В расход её?
Меня тогда не пугало, что в расход. Накатило отупение, мысли ворочались медленно и нехотя, и только Тотошкин лай пробивался через эту броню. Ребёнок, мой собачий ребёнок плачет, а я помочь не могу.
— В расход? — спросил знакомый голос. — Здравствуй, милая.
Виктор подошёл ко мне ближе, присел на корточки у моего лица. Он держал над собой зонт, и капли, скатываясь с него, срывались и падали прямо на моё лицо. Но мне все равно было, я и так мокрая с ног до головы, словно снова в бассейне искупалась.
— Здравствуй, — сделав над собой усилие, ответила я.
— Предупредила его да? Ты рассказала ему?
Голос его до жути спокоен, словно его нисколько не волнует, что я отвечу, солгу ли я ему. Но у меня нет сил лгать да и не к чему.
— Нет. Позвонили ему. Не знаю кто, позвонили и он сразу ушёл…
— Тебя, стало быть, оставил?
— Оставил, — горько признала я.
— Ну что же, — потер довольно руки он и меня снова обдало каплями с зонта. — А мы не гордые, мы подберём. В машину её.
Мужчина встал с меня и грубо меня потащил. Ноги мои запинались, я падала, пыталась встать, но со мной не церемонились и тащили к машине волоком.
— Собака, — заплакала я. — Вдруг она ранена, позвольте мне хотя бы посмотреть!
— Ага, щас, — равнодушно отозвался мужчина.
Меня затолкнули в машину, дверь захлопнулась, отсекая меня и от дождивой ночи и от собачьего плача.
Глава 39. Вера
Я провалилась в прострацию. Холодно, наверное, было, но холода я не чувствовала. Машина тряслась на деревенской дороге, затем выехала на нормальную трассу и счёт времени совсем потерялся, как и, впрочем, его для меня значение.
Виктор был не так любезен, как при нашей последней встрече, и никто не предлагал мне накинуть пиджак на плечи. Поэтому, когда машина остановилась, я снова вышла под дождь босая, в порванной рубашке. Благо заветы бабушки я свято чтила, а точнее не успела раскрепоститься полностью, и под рубашкой хотя бы трусы были. Их наличие радовало, как вообще могло в такой ситуации.
С грустью подумала, что именно так и надо водить по улицам предательниц. Босыми, мокрыми, только пепла на голове не хватает. Меня, тем временем, дёрнули за руку и словно на прицепе потащили вглубь большого промышленного здания. Вместо мокрого бетона теперь под ногами был сухой, и он нисколько не был теплее. Железные большие двери лязгнули, закрываясь, и звук этот я восприняла словно гвоздь, вбитый в крышку гроба. Жаль было только Тотошку, себя — нет.
— Закройте её где-нибудь, — велел Виктор не глядя на меня.
— Можно…
— Нет, — жёстко ответил Виктор, даже не дослушав. — Во-первых она заложница. Во-вторых баба Дежнева. Этот гад все ещё жив и здоров, на твоём месте я бы с девки пылинки сдувал, чтобы наш царь и бог ничего такого не подумал и ничего тебе не оторвал.
— Ему жить несколько дней осталось, — пробасил обиженно мой охранник.
— Вот тогда и порезвишься.
Помещение, в которое меня привели, даже с натяжкой нельзя было назвать комнатой. Оно было не жилым. Узкое окошко где-то наверху, большое бетонное пространство, пыль, никакой мебели вообще.
Мой охранник, крупный, неповоротливый, и, как мне показалось, не слишком умный мужчина, оглядел помещение, затем меня, потом ушёл и через несколько минут вернулся с раскладушкой. Старой такой, советской ещё. К ней полагались подушка и одеяло.
— Подушку отнял у парней, — сказал он многозначительно. — Цени и не рыпайся.
Я оценила. Следом за этими благами появилось железное ведро. Его появление я предчувствовала заранее, а точнее просто слышала, как оно гремит по дороге сюда.
— Для пи-пи, — объяснил мужчина. — Сиди тут тихо, я снаружи.
Вскоре я и правда услышала его храп за дверью. Сама же присела на раскладушку. Думала, ни за что не лягу на постель. На этой подушке кто-то спал до меня, этим одеялом кто-то накрывался. Даже в детдоме у меня была своя личная подушка, делить постельное белье с незнакомцами это дикость. Однако уже через полчаса я пересмотрела свое мнение. Было холодно. Куда холоднее, чем в избушке с печкой. Меня начало потряхивать, рубашка на мне отказывалась высыхать в таких условиях и я сдалась. Я свернулась на кушетке, воспользовавшись чужой подушкой и калачиком скрутившись под одеялом.
Как ни странно, я уснула. Снились мне кошмары. Как за Дежневым бегу по тёмному лесу, потом оказывалось, что не за ним, а за Тотошкой. Просыпалась, думала о том, что мой пёс мог быть ранен. Возможно, уже погиб. А может, сбежал, и правда сейчас в тёмном мокром лесу, один, семенит по холодной земле на трех лапках…
Потом снова проваливалась в сон, в котором не ждало ничего хорошего. К утру, если это было утро, стало жарко. Я сбросила одеяло. В горле словно поселился еж — я чувствовала каждую его иголку.
Храп из коридора прекратился, жахнув дверью вошёл охранник. Посмотрел на меня с какой-то брезгливостью, как Дежнев совсем недавно, и вышел. После него ко мне зашёл Виктор.
— Где мой брат?
— Да что ты взъелась? Все с ним хорошо. А ты, мать, ну ты чего? — расстроился он. — Ты нам здоровая нужна.
— Так вышло, - ответила я и слова с трудом продирались через больное горло. — Я вам зачем нужна? Все, закончилась от меня польза.
— Ну, это как посмотреть. Дежнев у нас мужик суровый конечно, тут и не поспоришь. Но юная медсестричка, прямо с линии огня вытащившая на своей хрупкой спине, к тому же невинная…
— А это откуда раскопали?
— Мы люди любопытные, в карточку гинеколога сразу залезли, как только мысль такая появилась. В общем, на крючке наш Дежнев, пусть сам и не понимает, неведомы ему ранее были муки любовные. Вот остынет гнев, очухается, а девочки его нету, у нас она.
— Скоморох вы, — вздохнула я, и под протяжный скрип раскладушки повернулась на другой бок.
Виктору надоело стоять, он крикнул и ему принесли стул. Сел рядом со мной. Сидел, трындел обо всем подряд, словно мы закадычные друзья, которые сто лет не виделись и ужасно соскучились. Попросил градусник, потом с любовью, как мамочка, засунул мне его подмышку. Потом как мамочка же принялся причитать.
—Тридцать восемь и шесть! Да где это видано? Сегодня же начнём колоть тебе антибиотики. Ещё не хватало, чтобы ты загнулась так невовремя.
— Антибиотики я принимаю строго по показаниям, после назначения врача.
Виктор устало вздохнул.
— И что делать с тобой?
— Обычное жаропонижающее, спрей для обработки горла и носки.
— Уверена?
— Уверена, я же почти врач… если станет хуже, я скажу, я тоже не горю желанием умереть здесь.
Виктор, пораздумав немного, кивнул. Думать мне было физически сложно, мысли ворочались туго, словно вместо мозга в колове густой кисель или вчерашняя каша.
— Виктор, — попросила я, когда он уже уходил. — Проверьте, как там моя собака, пожалуйста…
— Прости дорогая, мы туда больше не сунемся, опасно. Собака хищник, что ей в природе станется. Спи, душа моя.
Дверь закрылась, скорее с грохотом захлопнулась и я снова осталась одна.
Глава 40. Андрюша
Зря Вера думала, что брат её не помнит. Пять-шесть лет это вполне достаточный срок для сформирования воспоминаний, пусть даже они и будут отрывистыми и зачастую бессвязными. Андрюша сестру помнил. Кусочками. Как она смеётся, помнил хорошо, а она много смеялась, чтобы его маленького смешить. Как сидела по вечерам за уроками, сосредоточенно грызя ручку. Как много у неё было книжек и тетрадей! И каждую хотелось очень, это Андрей тоже помнил. Ему давали и карандаши, и альбомы, и тетради, и детские книжки, и даже ненужные взрослые. Все они казались не такими интересными, как те, что были у сестры, они манили неудержимо.
Иногда удавалось пододвинуть стул, забраться на вожделенный стол и устроить там анархию. Как сладко рисовалось в запретных тетрадях! Только Вера потом расстраивалась. Не плакала, нет, и не ругалась. Чтобы ругалась, Андрей вообще не помнил. Морщинка появлялась задумчивая на лбу, потом аккуратно, чтобы не вывалились остальные листы, вырывала испорченный листок из тетради и вручала Андрею. Или долго и старательно терла ластиком учебник из школьной библиотеки.
Бабушку вот не помнил почти, а тетради эти помнил. И как шли зимой из садика вечером. Темно уже, снег под валенками скрипит, изо рта вырывается пар, да так, что шарф покрывается белыми, заиндевевшими ворсинками. И хочется на горку во дворе, её насыпали и залили чьи-то папы. Она маленькому Андрею казалась такой огромной.