И пошёл в комнату.
– Эй, ты чего? – Она, давно отвыкшая от заботы, смотрела изумлённо. Тем более, на робота, принёсшего вино. – Разве ты не должен читать мне лекции… о здоровом образе жизни?
«Должен. Может быть. Или не должен»
– Это сейчас нужнее.
Нашёл в углу «диванный» столик, водрузил поверх ног Хелены. Сам сел на стул рядом.
– Ты принёс мне… вино?
Она все ещё не могла поверить.
– Да. – Эйдан налил вино в бокал. – Хочу, чтобы ты рассказала мне о своём детстве.
– Что? Зачем? Я не собираюсь!
– Почему нет?
– Потому что ты… не психотерапевт. И не пытайся в него играть.
– Я не пытаюсь. Выпьешь?
Ему хотелось улыбаться при виде её отвисшей челюсти. Но бокал женские пальцы взяли – неуверенно, робко. Она всё еще не знала, ей злиться или удивляться. Её спаивал робот?
– Я не пью в одиночку.
Хорошо, что он принес два, как знал, что понадобится.
– Я выпью с тобой.
– Ты?! – слова на долю секунд застряли в горле. – В смысле, перепортишь продукт? Сольёшь его в какой-нибудь отсек, чтобы после выцедить в унитаз?
– Не совсем. Я буду хмелеть вместе с тобой. Аккуратно.
– Ты это умеешь?
– Я много чего умею.
Эйдан был тёплым, очень человечным. Знал, ему нужно её убедить, пора цементировать её колодец хотя бы понемногу. Ему всё равно нечего делать, а общаться интереснее, чем торчать у стены. Он задел хрупкую почву, конечно, будут сильные эмоции, но даже они лучше апатичной тишины в квартире.
Себе он налил половину, откинулся на спинку стула.
– За тебя? За то, что всё получится?
Она трескалась под этим взглядом, как склеенная ваза. Чуть-чуть, и всё ссыплется на пол в крошку, в пыль. Всё-таки отпила глоток, пожевала дольку груши, покачала головой.
– Начало моего конца, бл%ь, я пью с роботом. Полное дно.
– Может, наоборот?
– Что – наоборот?
– Не дно? А твой успех? – Пауза. – Так как насчет детства?
Эйдан попробовал вино. Неплохое, хоть и дешёвое.
Ей не хотелось лезть в эти дебри, тёмные углы сознания, ей там было дискомфортно и страшно.
– Зачем это тебе? Ты ведь даже не человек… Программа оказания первой помощи?
– Я человечнее, чем тебе кажется.
Прозвучало мягко, серьёзно, вкрадчиво и чуть-чуть печально.
– Мне вообще иногда кажется, что ты – существо из иной галактики.
Он улыбнулся, не стал ни опровергать это утверждение, ни соглашаться с ним. Знала бы она, насколько близка к истине.
– Хочу услышать твою историю. – Он умел давить, когда нужно, умел быть настойчивым. – Хелена…
И её имя прозвучало интимно, глубоко – мол, откройся, девочка, я тут.
У неё дрожали пальцы, и на этот раз она отпила много. После ещё. И только затем добавила:
– Моё детство было плохим. Нечего вспоминать.
– Мама?
– Она меня не любила…
– Совсем? Никогда?
– Никогда… Зачем мы говорим об этом?
– Ни одного хорошего или яркого момента?
В паузе, погруженной в воспоминания, первый бокал завершился, и Ллен подлил вина – пусть пьет, пусть расслабляется, сегодня это на пользу.
– Был один. Мне было семь, и она устроила мне классный день рождения. Накрыла стол на лужайке, сама нарисовала плакат, развесила флажки, шары. От души накормила меня и друзей. Но, не потому что вдруг увидела во мне дочь. Просто нашла тогда после расставания очередного кавалера, и ей казалось, что мир расцвёл. Обнимала меня вечером перед сном, даже пыталась почитать, хотя ей это было скучно. Поцеловала, погасила ночник. Я запомнила.
– Она тебя любила.
– Не говори так!
Он ступал не просто на тонкий лёд, он знал, что его придётся разбить, на короткий момент перед тем, как увидеть свет, им придётся нырнуть во тьму. Просто он поддержит.
– Не умела это показать. Пустой человек, не наполненный хорошим, ничего не может дать. Ничего, Хелена, и дело не в тебе.
– Не во мне?! Как можно постоянно отсылать дочь куда угодно. Перекантоваться к соседям, к знакомым. Знаешь, в каких условиях я часто делала домашние задания? Когда вокруг ругались, орали чужие дети. Когда кто-то пил, когда работал на полную телевизор. А я не могла вернуться домой и лечь спать, потому что она не натрахалась еще!
– Она была глупа. Искала счастья для себя.
– Вот именно! Если бы у меня когда-либо была… дочь, – теперь по бледным щекам полились горькие и злые слёзы, – я бы не стала отправлять её к соседям, никогда не променяла бы её ни на одного мужика! Я бы… постаралась ей дать понять, что она нужна и ценна в этом мире, что она – моё счастье…
– Не все это умеют.
Вино и воспоминания сделали своё дело – Хелена рыдала. Тихо, прикрывая лицо – так было нужно, так было правильно. Боли всегда нужно выходить наружу, иначе никак.
– Я бы…
– Ты бы делала иначе, я знаю. Люди делятся на две категории. Те, кто понимает, что, даря счастье другому человеку, ты даришь его и себе самому. И тех, кто просто не учится, кто глуп. Тебе не повезло с ней. Но ей повезло с тобой.
– Со мной? Может быть. Потому что я хорошо училась, я не доставляла проблем, убирала квартиру, не гуляла с идиотами, я старалась из последних сил заслужить её улыбку… А она цеплялась! Я думала, я вырасту, обрасту щитами, стану сильнее, перестану обращать внимание на её уколы, но нет. Каждый раз, когда она говорила мне дерьмо, я плакала по ночам.
– Она была глупа. Не умела показать свою любовь.
– Да не было её там!
– Была. Своего ребенка невозможно не любить, но иногда страхи сильнее. Желание почувствовать себя нужной гнало её искать заботу и ласку на стороне.
– Хватит… Не говори ничего… не говори, не хочу слушать.
Ему было больно смотреть, как она плачет, как трясутся хрупкие плечи. Там было столько обиды и тоски, что впору было захлебнуться. Он знал об этом заранее, но все равно, как хирург, вскрыл там, где нужно.
– Иногда надо убирать крышку с ящиков с чернотой.
– Зачем?
– Чтобы туда проник солнечный свет. Чтобы грязь высохла и после отвалилась.
– Какой… солнечный свет… от тебя?
Ллен лишь печально улыбнулся. Такой, какой есть.
– Она дурочка. Она не обнимала тебя достаточно, и ты не поняла главного.
– Чего я не поняла?
Взгляд разбитый, доверчивый – Хелена летела в колодец, её некому было ловить.
– Тебе повезло с самой собой.
– Мне? – Она искала и не находила, за что зацепиться. За эту квартиру? За деньги, которые зарабатывала? Дипломы со времен учебы? – Кто-то есть со мной рядом? Я нашла человека, способного меня обнять или поддержать? Я одна!
– Нашла. – Эйдан отставил бокал и убрал стоящий на кровати столик в сторону. – Я хочу тебя обнять. Позволишь?
Она казалась себе полной дурой. Действительно, дно – пить с роботом, после с ним же обниматься. Что может быть тупее? Но он смотрел, как существо из иной галактики, у него были крепкие сильные ноги, теплые колени. И руки, которые её ждали.
– Нет…
– Да.
– Я не буду с тобой обниматься. Это лишнее!
– Попробуй. Иногда надо давать шанс тому, что ты не пробовала раньше.
Ваза внутри развалилась на осколки, на смену попытке держаться пришло понимание, что да – дно. Вот оно. Ты на нём уже стоишь, уже можно сворачиваться клубком на сырой земле, ложиться. И не потревожат тебя плывущие вдалеке облака и крики далёких птиц. Это было даже не отчаяние, предел, понимание, что руки соскользнули со стен, – дальше полёт во тьму.
И он просто пересадил её на себя. Уже не сопротивляющуюся, прячущую лицо в ладонях, рыдающую тихо, но безудержно, безнадёжно. Прорвалась самая глубокая рана вечного одиночества.
Ллен прижал лицо Хелены к груди и погладил по голове.
– Ты не одна. А она дурочка – твоя мама. Но ты все равно представь её прямо сейчас… хорошо?
– Я не буду, – он едва разобрал эти слова, девчонке от рыданий не хватало воздуха.
– Сделай это один раз. Прямо сейчас. Да?
– Не хочу…
– Пожалуйста. Один раз. Я помогу…
Наверное, она не знала, с чем именно он может помочь, но ей некуда было деваться. Людям, потерявшим всё, невозможно что-то выронить из рук, из души, там уже ничего.
– Представила?
Порывистый кивок, больше похожий на судорогу.
– Хорошо…
И он стал транслировать ей в сознание картину, где мать подходит к дочери, где она явилась для того, чтобы сказать что-то важное. Попросить прощения, сообщить, что жалеет о том, что не научилась вести себя когда-то правильно.
Беззвучные слова текли в виде образов, в виде ощущений – только любовь от матери к дочери, чистый свет нежности и любви.
«Прости меня… Прости, что не умела показать… Не нашла слов… Я дура… Но я тебя люблю».
А после Хелена позволила себя обнять, хоть и содрогаться начала так, что ему пришлось прижать её теснее.
«Прости, дочь, ты всегда была изумительной. А остальное – мои ошибки. Я люблю тебя…»
Ей нужен был этот свет, Хелене, нужно было чувство, что её дообняли хотя бы напоследок, хотя бы теперь. Нужно было это успокоение, понимание того, что она не пропащая, никогда не была плохой, что она была нужным, ценным, важным ребенком. Хорошим.
Эйдан сидел долго.
Он умел транслировать чувства – вызывать их, навязывать, если нужно, подменять. Наверное, открой он кабинет психологической помощи, от пациентов не было бы отбоя, но, к радости или нет, он выбрал другую профессию. А помочь сейчас выбрал только потому, что неправильно было смотреть на такой колодец, о стены которого кто-то постоянно сдирает в кровь руки.
Это больно – постоянно падать, потому что кто-то не предоставил тебе почву.
Да, дно зарастёт нескоро. И новые чувства не сразу проникнут и обживутся в чужой голове, но процесс пошёл. Он займёт не один день, не одну неделю, может. Однако тоска заменится прощением, пониманием, принятием. А после Хелена будет воспринимать мать такой, какой она на самом деле была – ни плохой, ни хорошей, умеющей дать капельки и крохи, но не больше.