Пусто оставаться ни с чем.
Говорят, синица в руках лучше журавля в небе.
От синицы я отказалась. Журавля же мне никто и не дал.
Глава 26. Антон
Зарецкий закрывает за собой дверь.
Тихо закрывает, бесшумно.
Слишком просто он ушёл. Будто и не пытался побороться за Нее.
Мне это не нравится. А уж что-что, а интуиция у меня отличная.
Зарецкий не производит впечатления того человека, который легко сдается. И он совершенно точно ценит именно Ирину, она ему нужна не меньше, чем мне. И он уходит так просто?
Но все-таки в данную секунду — Зарецкий не так важен. Важнее та, что осталась в одной комнате со мной.
Я с трудом могу поверить в то, что произошло. И то, что произошло оно по-настоящему, а не в моей голове.
Она послала его к черту! Ирина послала своего Пэйна.
Мне не пришлось для этого рвать его на части, не пришлось никого шантажировать и угрожать. Я просто это получил. То, чего хотел отчаянней всего. Задаром.
Может, это не определяется именно как “послала”, но суть не меняется, какое слово ты ни используй.
Бросила, рассталась, дала от ворот поворот и выбрала… Кого она выбрала? Меня? Разговор был будто бы да, но на это не очень похоже. По крайней мере — пока.
— Почему ты с ним порвала? — не удерживаюсь я. Я не дурак, но мне нужно обоснование. Озвученное Ириной обоснование.
Ведь и идиоту ясно, что это Ирина сделала не потому, что я пришел. Если бы она хотела сохранить свои отношения с Зарецким, меня бы она вышибла. Я ее не заставлял. И мой шантаж на самом деле был такой себе в плане эффективности. Зарецкий действительно мог согнуть меня в бараний рог и заткнуть мне рот моей же пяткой. Но что-то же заставило Хмельницкую пойти на этот шаг.
— Я не разрешала тебе открывать рот, — Ирина говорит негромко, но от её интонаций позвоночник будто промерзает насквозь, заставляя меня выпрямиться еще сильнее.
— Прости.
— Простите, — поправляет Ирина уж совсем холодно, — простите, Госпожа. Тыкать можешь своим потаскушкам за дверью.
Есть что-то раскаленное в этой тишине, что повисает между нами. Условий становится всё больше. Но кто сказал, что будет просто?
И с одной стороны, меня бесит очередное условие. Но вопреки этому раздражению… Я продолжаю стоять. Как идиот. В углу, на коленях.
— Простите, Госпожа.
Говорить это трудно, приходится зажмуриться, чтобы все-таки это озвучить. Но не сказать — не получается.
Не сказать значит— проигнорировать её — Госпожу.
Мне эта мысль совершенно не нравится.
Тому мне, что проснулся, как только Ирина вышла из ванной.
А тот я, что остался за порогом этой комнаты…
Впрочем, сейчас он меня не волнует.
Ирина молчит. И уже даже этим с успехом заменяет свой ремень. Каждая секунда этой тишины — будто еще один раскаленный удар, достающийся моим лопаткам.
— Я порвала с ним, потому что дала тебе вчера слово, — в голосе Ирины слышится острое раздражение — и кожу на моей шее от этого будто иглами колет, — помимо этого и перед Пэйном у меня были свои обязательства, которым я обязана следовать. Ты думаешь, что мое слово ничего не значит? Как твое?
— Нет, — под глазами плывут цветные круги. Желудок сводит от чувства вины. Я оскорбил её? Звучит она именно так. Что мне сделать, чтобы это исправить?
Этот выпад на самом деле глубже, он напоминает мне о моей выходке на корпоративе. Но, если честно, я не уверен, что смогу это исправить хоть как-то. Вопрос лишь в том, что происходит с нами вопреки этой выходке.
Но, твою же мать, Ирина. Что ты делаешь? Как ты это делаешь? Можешь ли ты прекратить? Если можешь, то…
Не надо…
Это полнейшая шизофрения — то, что со мной творится. И кайф. Какой-то непонятный кайф, когда никаких мыслей не остается, лишь только одна — как привести в равновесие эти весы? Как сделать эту тишину между нами менее кипящей?
Она…
Она отказалась от Зарецкого. От своего космического, от того, кто готов ради неё сдохнуть и убить, и все потому, что вчера дала мне слово.
Самое обидное в этой ситуации — я ничего не могу сделать. Не могу сделать ничего из того, что хочется. А хочется мне дохрена всего, и больше половины тех хотелок — довольно извращенские. Но…
Я в углу.
Это оказывается внезапно испытанием, и не только потому, что удерживать локти разведенными в стороны долгий промежуток времени не просто.
Это внезапно сложно — вот так повиноваться да еще и осознавать — да, меня наказали.
Наказали! Меня!! И довольно унизительно наказали, снова выломав руки моей самооценке.
Хотя… Ведь нельзя же сказать, что я не заслуживал…
И да, она ведь нарочно со мной вот так бесцеремонно — и я будто заново переживаю тот момент, когда она в первый раз швырнула меня на колени в ресторане. Тот, такой унизительный момент для меня как для босса и мужчины, но … Именно от него в моей крови сейчас начинает просыпаться возбуждение.
Бляха…
Вот оно — откровение сегодняшнего дня. Мне нравится стоять в углу. На коленях!
Раз госпоже так угодно меня наказать…
— Ты можешь встать, Верещагин, — от этой фразы Ирины, у меня будто лопается невидимая петля, давившая на горло, — вставай и проваливай. Ты немыслимо меня раздражаешь.
Плохо.
Очень плохо!
Я ни на что не рассчитывал сейчас, я ехал только разобраться с Зарецким, потому что это было совершенно невыносимо — знать, что эти двое тут могут… Он может быть для Ирины… Вместо меня.
Да, я помню, я отказался. Я даже решил, что не позволю себе стать этой её подстилкой у её ног…
Но…
В конце концов — никто не узнает. Не это ли мне говорила Ирина, еще когда мы с ней были на работе.
И какой я был кретин, что тогда отказался от того, на что сейчас уже согласен.
Недолго я выдержал.
Суток не прошло.
— Ты меня не слышал? — каждый звук её голоса, будто осколок, скользящий вдоль по моей спине и прочерчивающий еще одну кровавую дорожку.
Вот только реальная боль лучше. У неё настоящий вкус.
— Я вас слышал, Госпожа, — хрипло откликаюсь я.
— Тогда вставай. И проваливай. — Игнорировать прямой приказ в моем состоянии довольно сложно. Повиноваться выходит инстинктивно — я не успеваю даже особенно взбунтоваться против её приказов, ноги уже подняли меня с колен и сделали шаг к двери.
Дверную ручку я стискиваю так, будто намерен отломать её и прихватить в качестве сувенира из Тресса.
Смотрю на Ирину. На эту изящную стервочку, что сидит в своем кресле, закинув ногу на ногу и глядя не на меня. Мимо.
Почему-то это и возмущает меня сильнее всего. Разве её внимание не должно быть сейчас моим?
Она так расстроена уходом своего проклятого Пэйна? Его она не игнорировала. На него она смотрела так, будто он — десерт на ее тарелке. Тоже, наверное, думает, что я не смогу его заменить.
А как смочь, если она не дает мне и шанса? Если все что у меня есть — моя интуиция и наглость.
— Верещагин, сколько тебе нужно времени, чтобы открыть одну дверь? — язвительно кривит губы Ирина, все-таки цепляясь за меня взглядом на мгновение. — Или без халдеев ты на этот подвиг не способен?
— Ты ведь не собираешься меня останавливать, так?
Она аж фыркает от этой фразы.
— Я не из тех девочек, что будут за тобой бегать, Верещагин, — Ирина смотрит на меня насмешливо, даже уничижительно, — я вообще не из тех девочек, что бегают за мудаками.
— Ты из тех, за кем мудаки ползают на коленях?
Я ощущаю себя цепляющимся за соломинку. Но, если бы она не хотела разговаривать — она бы не разговаривала.
— В точку, — Ирина скрещивает руки на груди, — уходи, Антон, не трать мое время.
По идее, она приказала — я должен уйти. Но у меня ноги будто приросли к полу, не желая сдвигаться с места. И в принципе, если принять эти её слова за приказ — то, наверное, можно и выйти, вот только я не желаю сдаваться так просто.
Пока я тут — я в игре. Выйду — игра окончится. Мое безумие окончится. И это хорошо, с одной стороны. Но и Ирины за дверью точно не будет. А я… Я хочу быть рядом с ней. Для неё!
К тому же, эту стерву совершенно нельзя оставлять одну, рядом тут же появляются всякие Пэйны.
У неё ведь не один контракт, я же помню. Все остальные — не такие важные, как Зарецкий, сугубо деловые отношения, но… Но моя ревность все равно видит угрозу в тех, кто приближается к Хмельницкой хоть за чем нибудь, кроме справки 2-НДФЛ.
Да и чего греха таить, потрахаться с ней уже наконец тоже было бы неплохо. Я по-прежнему её хочу. Настолько плотно хочу, что сейчас с трудом подавляю звон в ушах. И вообще, если я с ней пересплю — может, мне наконец полегчает?
Ирина больше ничего не говорит, лишь смотрит на меня. Прямо. Пронзительно. Холодно.
Снежная королева просто. Моя снежная королева. И я… Я ведь знаю, чем пробиться сквозь её ледяной панцирь.
На коленях, значит, ползают?
Я впервые опускаюсь на колени перед ней сам.
Не она меня швырнула, а я сам встал, и не у стены — а именно перед Ириной. Укладывая ладони на колени, как пояснял мне когда-то товарищ по несчастью — бармен Сережа. Опуская глаза, не смея смотреть прямо на Ирину.
Как же это все… Непонятно.
— Я рассердил вас, госпожа, я знаю, — неожиданно осипшим голосом все-таки произношу я, — но я вас умоляю, разрешите мне остаться.
Вы. Умоляю. Самые беспощадные слова, которые будто тушат об мое самоуважение два окурка подряд.
Но если я возьму и уйду — мне будет хуже. В тысячу раз. Уже от мыслей об этом мне паршиво.
Да и не будет моя фортуна на моей стороне вечно. И в следующий раз я в Тресс уже могу не попасть.
Если это не сработает, если после этого Ирина продолжит меня игнорировать… То я уже не знаю, что мне поможет.
Глава 27. Ирия
Где-то там в темном космосе моей души происходит рождение сверхновой.
И надо бы взять себя в руки, вот только я смотрю на Антона, не в силах отвести от него глаз.
Уж слишком роскошное он мне предлагает зрелище.