Господи, ну и картина…
Взгляд не двигается, дыхание слабое, тело обмякло и висит на ремнях.
Болевой шок..
Господи, ну какой же дурной, а…
Но насколько же жертвенный дурной мальчишка.
Пусть. Пусть дурной, пусть — гад редкостный, но только мой. Черта с два я соглашусь поделиться им с какой-нибудь Эвой, Олей или даже Наташей.
Хотя, посмотрим.
Может, после настолько близкого знакомства со мной — сам сбежит.
Имеет право.
Ну, а если нет?
Я распускаю петлю ремня на одном запястье, наша кураторша тянется ко второму.
— Я сама справлюсь, — холодно замечаю я, — лучше достань лёд и полотенца.
Теоретически, я не должна отказываться от помощи сейчас, я ещё сама не совсем в адеквате. В голове гудит отступающий, притихающий домспейс и голова немного кружится от этой эйфории.
Но я не хочу, чтобы к нему прикасались другие пальцы…
Ослабляя вторую петлю, я осторожно подставляюсь под Антона, помогая упасть именно на меня. Подхватываю под руки, утыкаюсь носом во влажную солёную шею.
Вкусный мой… Как от тебя оторваться, скажешь?
Комната спланирована так, что сделай два шага назад и окажешься у самой кровати. Не так и сложно преодолеть это короткое расстояние и сгрузить на темное покрывало расслабленное мужское тело.
Я успокаиваюсь, щупая пульс.
Будто с каждым толчком сердца в мои пальцы мне становится яснее, что делать дальше. Вторая рука моя ведёт по его спине, стирая кровавый потек — а они на самом деле есть. И немало.
Кровь с ладони я слизываю.
Не инстинктивно, совершенно осознанно.
Изысканный у него вкус…
Давно я не пробовала чужую боль вот так.
Ну, вот как, скажите, прикасаться к крови наглухо женатого Проши?
Это обычно слишком личный жест, интимный, пересекающиий незримую черту. Обозначая, что мой саб значит для меня безумно много.
Антон — значит.
Он значит столько, что мне даже страшно это осознавать.
И явившись ко мне сегодня, он меня просто приговорил. По крайней мере, больше врать самой себе у меня вряд ли получится…
Все.
Он позволил мне все.
А что могу предложить ему взамен я?
Глава 36. Ирия
Домина-куратор возвращается с мокрым полотенцем и аптечкой.
Останавливается, наблюдая за тем, как я распускаю завязки на маске Антона. Если честно, она может сделать замечание, ибо — ну, она-то не в курсе некоторых моих нюансов общения с Юрием и про настырного Верещагина она тоже не знает. И она может постоять за тайну личности контрактного саба, хотя сейчас ему нужно дыхание и свобода от всяких сдерживающих приспособлений типа кожаных масок, с их недышащей поверхностью и кучей вязок.
А мне — нужно убедиться, что я ещё не совсем сошла с ума…
— Ты ведь поняла, кто он? — произносит куратор, протягивая мне полотенце. И это совсем не та формулировка вопроса, и совсем не тот голос, который я ожидала услышать.
Мы не говорили до сессии, все условия наблюдателю я отправила по электронной почте, а позже я не узнала ее только по одной причине — я была слишком глубоко в себе.
Я сейчас-то вполне имела возможность не заметить этого слона у себя под носом.
Но я всё-таки замечаю!
И первый мой порыв, когда я сопоставляю тон и формулировку вопроса с реальностью — грязно выругаться. И если бы не Верещагин, которому сейчас громкие звуки противопоказаны — я бы не удержалась. А так — приходится приглушить тон.
— Эвелина?! — распутывая предпоследний узел завязок на маске Антона, шиплю я. Кстати получается не так агрессивно, как мне бы хотелось. Сказывается, что я ещё не отошла с сессии. В душе тишина. Такая полная, что сложно заставить себя шуметь.
Нет, не сейчас, когда мой журавль лежит у меня в ладонях, и я так боюсь шевельнуться хоть как, боясь, что его спугнет лишний взмах моих ресниц.
— Ну не начинай, Ирина, — невозмутимо хмыкает Эва, — да, это я, а у тебя на коленях лежит твой Антон. Пожалуйста, кстати.
Если бы он вправду не лежал у меня на коленях, если бы мне не было настолько важно, что с ним, одной наглой курицей в этом мире стало бы меньше.
Вот только в эту конкретную секунду я не хочу тратить свое время на Эвелину, когда у меня есть заботы поважнее.
И эта идиотская маска наконец отступает, позволяет мне впиться глазами в усталое лицо Антона.
Да. Он. Не глюк! Я его не выдумала в своей безумной мании, мой сладкий паршивец действительно у меня в когтях. Вздрагивает, когда лица касается прохладное полотенце. Ну, хорошо, не такая глубокая отключка, какая могла быть.
Я не сомневалась, что Эва — это Эва. А вот в то, что тот, кого я знакомила со своей плетью — Антон, мне поверить было сложно.
И даже слова Эвы, это фактическое подтверждение, никакой роли не играли. Я должна была увидеть сама. Должна была убедиться, что это вправду он, а не я окончательно свихнулась и вижу Верещагина в каждом мужчине.
А вот теперь можно дать рукам свободу — они знают, что делают, и вернуться к вопросу: “А какого хрена вообще?”
Какого хрена эта курица забыла на моей сессии? Да ещё не с кем-нибудь, а с ним!
Пожалуйста? Это я ей должна спасибо сказать?
За что? За то, что она тянет свои грязные клешни к моему?! Ко всему моему, и Верещагину в частности. Я ведь помню все эти ее похихикавания и похлопывание Верещагина по щечке, доконавшее меня окончательно.
— Может, расскажешь, какого черта ты тут забыла? — мой голос раздражен, а пальцы осторожно ведут по плечу Антона, огибая один из следов от плети. — Если я верно помню, моим наблюдателем должна была быть девочка под ником Астра.
— Моя подруга, — весело откликается Эва, — мы договорились.
Бля, вот очень хреново иногда бывает, что столь многие предметы в нашей среде решаются через знакомства.
— Зачем? — у Антона глазные яблоки под веками метаются, но прийти в себя он все еще не может.
— Затем, — емко отрезает Эвелина, и с любопытством таращится на меня и Верещагина, — вы мне задолжали. За услуги свахи, причем уже второй раз, кстати. В первом вашем разе я тоже… Поучаствовала. Правда, я была не в курсе, что этот паразит меня использует. Ну и … Долг платежом красен, он меня попользовал, как мог, а я посмотрела, как ты его дерешь. Спасибо, было вкусно. Оргазм в чистом виде.
Она щебечет так спокойно, будто мы с ней — лучшие подружки, и обсуждаем не то, что она явилась на мою сессию, хотя я её терпеть не могу.
Все мы делим пополам, ага. И сабов — поровну.
И всё-таки это странно.
Нет, я, конечно, по роду увлечений сталкивалась с таким количеством странностей, что “посмотреть, как твоего раба дерет другая рука” — звучит немного извращенно, но не так уж…
— Ты же не думаешь, что буду с тобой его и дальше делить? — подозрительно уточняю я.
И я надеюсь, это Верещагин не сам ей предложил “порку на троих”, потому что если он тут так — для разнообразия, мне ж придется как-то от двойного убийства отмазываться…
— С учётом того, как ты “любишь” меня из-за Ива, нет, не думаю, — ухмыляется Эвелина и склонив голову смотрит на Антона, — мне было интересно, как далеко он зайдет ради тебя.
Ради меня. Верещагин!
Проговаривать это про себя и верить в эти слова получается неважно.
Но вот он, на моих коленях, красивый и истерзанный, принесший себя мне в жертву.
— Он ещё может уйти, — проговариваю я, подыхая от самого звучания этих слов.
Он может. И я должна буду принять его выбор. Вот только, чем глубже нам позволяют погружение — тем сложнее потом разжать руки. Ведь другой покорный вот этого уже может и не даст. И таких эмоций не вызовет.
— Он мог уйти, — поправляет меня Эвелина, наблюдая, как я протираю лицо Антона полотенцем, — и может, разумеется, я буду этому даже рада, ведь тогда его заберу себе я!
Она реально это сейчас вслух сказала?
У неё завелся лишний язык? Этот можно выдрать?
Я просто молча поднимаю глаза. Этим самым взглядом сейчас можно сломать пару ребер, и десяток пальцев заодно. И сейчас я им смотрю на Эву.
А Эвелина только смеётся…
— Нет, какие же два шикарных идиота, — тянет она, все с тем же весельем в тоне, — да не бесись, Ирочка, твой этот паршивец, твой. Я не претендую. Я пошутила.
Пошутила она. Жить захотела, скорее.
— Мудрое решение, — цежу я, а сама прохожусь пальцами по скуле Антона. Он тихонько вздрагивает от прикосновения, и у меня самой будто коротит в мыслях.
И всё-таки я смешиваю… С ним — не могу иначе. А без него — не могу совсем.
Но он — мой. Мой! До тех самых пор, пока он сам не признает обратное. И верно Эвелиночка поняла, что в эту сторону ей лапы лучше не тянуть, я ведь могу и выдергать ей все её лишние конечности.
— Я закурю, можно? — у Эвелины уникальный талант — бесить меня, даже вроде бы спрашивая моего разрешения.
Кто-то совсем попутал берега. Курить еще хочет! А проститута ей не вызвать за мой счет?
— Переживешь, — хмуро откликаюсь я, а сама укладываю Верещагина на живот, оценивая степень повреждения спины. В конце концов — нужно же представлять, что сейчас с ним сделать, и какую первую помощь оказать.
Промокнуть от крови — это первое. И не трогать, пока не схватятся тромбы — второе. Бактерицидка у меня есть, обработаю позже.
— Сучка ты, Ира, — вздыхает Эвелина, а затем, оставив на кровати аптечку, возвращается к своему креслу и практически падает в него, — мне без покурить после всего того, что вы тут устроили — все равно, что сдохнуть, а ты…
— А я тебя не держу, — бесстрастно пожимаю плечами я, — сессия завершена, наблюдатель мне больше не нужен. Ты свободна, и все такое.
— Ну как же, а поговори-и-ить? — Эва наивно хлопает ресничками, изображая из себя дурочку.
Как же эта актриса меня уже зае… Заела!
— Поговори с Марком, когда я у него членскую карту аннулирую, пропишу в причинах отказа твою фамилию и разнесу к чертям за его отвратную приватность, — сухо отрезаю я.
Марк — хозяин клуба. И есть у меня ощущение, что он будет весьма недоволен тем, что ему испортят реноме. А не тот наблюдатель очень даже испортит.