И все, можно задохнуться от бескрайней, почти пустынной жары.
Хочу его. И все! Сию же секунду. И пусть пеняет на себя. Он мог сбежать. Раньше. Нефиг было тормозить!
Моя пальцы ныряют вниз, сжимают стоящий дыбом член через тонкую ткань. Антон хрипло охает прямо мне в губы.
— Ну что ты делаешь, Ира, — тихонько выстанывает он, — я же сдохну сейчас.
— Что я делаю? — я строю задумчивую физиономию. — А на что похоже?
Я ему дрочу, да. Жадно улавливая каждый рваный выдох, каждый сдавленный стон. Даже близко не подпуская к точке оргазма, нет-нет, раньше меня он сегодня не кончит.
Он такой открытый, почти обнаженный в своих реакциях, и держать его в руках, заставлять вот так задыхаться — о, да, я этого безумно хотела.
— Ира, — в какой-то момент Антон не выдерживает — падает на меня, притискивая к простыне, — я уже не могу, слышишь? Ты хочешь, чтобы я тебя умолял? Какими словами?
М-м-м-м, какая, однако, обнадеживающая эрекция, так и хочется прижаться крепче животом к этим “окаменелостям”…
— Никаких мне слов не надо, — фыркаю я, вжимаясь подушечками пальцев в его бедро, — сейчас ты меня просто трахнешь, мой сладкий, и сделаешь это как следует. На пять звёзд. Как ты не трахал ни одну из своих шлюшек. Ты понял?
— О-о-о, да, — выдыхает Антон кипуче, — слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа…
Черт, мне это точно не снится?
Мне кажется, ещё чуть-чуть, и мной можно будет зажечь костер. А если чуть-чуть потереть в определенном месте — то и маленький город спалить получится.
Антон сдергивал с меня шорты настолько торопливо, что они улетели за пределы кровати и даже сшибли какой-то стакан, который я забыла на подоконнике.
— Трусы забросишь на люстру?
— Да плевать на них, они не помешают, — Антон падает на меня, а я обхватываю его ногами. Только бедра, не выше, я не хочу усугублять. Это и так будет секс через боль.
Мое удовольствие — через его боль.
Что-то у меня в мыслях коротит, срочно нужен хороший электрик. Реально хороший, с дипломом и славой жестокого аудитора. На меньшее я не согласна!
— Вы в ловушке, Антон Викторович, — шепчу я, стискивая его пятую точку покрепче ногами, — бежать собираетесь?
— О нет, — быстрые пальцы касаются моего бедра и отводят в сторону мешающую нам полоску ткани, — я выбираю остаться. Тем более — казнь у меня уже была.
— Никаких пальцев, — тихо шиплю я, когда он касается моей влажной кожи, — сейчас меня интересует только твой член.
— Хорошие новости, — Антон устраивается поудобнее, касается тугой головкой моих пылающих половых губ, — особенно, что только мой.
— Не… — я не успеваю договорить — он просто толкается в мое тело, и меня выгибает от кайфа.
Господи, ну наконец-то…
Не нужны мне никакие прелюдии — прямо сейчас — не нужны. Только он — в моем вечном обоюдовыгодном рабстве.
Где-то там на грани моего сознания хрипит что-то матерное Верещагин. Он аж замер в это свое первое движение, чтобы лишний раз глотнуть воздуха.
Тебе и вправду так хорошо со мной, мой сладкий. Что ты, ты не можешь справиться с ощущениями?
— Такое ощущение, что я сейчас ослепну, — сообщает это чудовище мне исступленным шепотом, а потом двигает бедрами снова. И новый его стон проходится по моей коже морской волной.
Ему хорошо. Со мной. С той, из-за которой он сейчас двигается так медленно, лишь бы не беспокоить спину.
— Ира…
Я хочу запретить ему называть меня по имени. Потому что ну это же невыносимо слушать, как он дышит одним этим «Ира». Невыносимо, я так и кончить могу ненароком. А мне рано!
— Не останавливайся.
— Ни за что, — выстанывает этот паразит и продолжает.
Толчок — и все больше тьмы в моей груди, под веками. Мне кажется, я состою из нее, из этой абсолютной черноты. Клубящейся.
Толчок — и я впиваюсь ногтями в простыню. Могла бы — вцепилась бы в спину, но не могу. Там меня и так было слишком много.
Толчок — и я в который раз ору. Вот именно ору, не вскрикиваю, не издаю стон, никакой фальши и кокетства.
Убью.
Я! Его! Убью!
Нельзя же быть таким…
Нельзя быть таким и при этом не быть моим. Впрочем, ладно, дам ему шанс — он исправляется. Пусть живёт. Только если со мной!
Толчок. Толчок. Толчок.
Он забывается все сильнее. Его движения — все менее осторожные, все меньше он оглядывается на собственную спину. А я… Я лишь жаднее вбираю в себя запах его крови.
Потом — я обработаю его болячки. Сейчас — есть я и он, и ничего больше. Даже имена наши остались где-то там, за границей постели.
Толчок. Толчок. Толчок.
Ему не кажется.
Ему не одному не кажется.
Я слепну тоже. С каждой секундой все сильнее.
Жара ослепляет.
Жара скапливается в тугой ком в груди, а после — взрывается. В затмение.
В горле скребутся кошки… Кто-то слишком много орал сегодня!
Мир собирается из тысячи черных мушек.
— Ты такая чувственная…
Антон дышит мне в шею и касается ее языком. Он не кончил, я чувствую бедром все ту же “твердокаменную” эрекцию.
Взгляд цепляется за всякую фигню. За мою же скомканную футболку на черной простыне.
Господи, как же это все мне сейчас неважно…
Важен язык — сладкий язык, что скользит от моего плеча вверх по шее. Быстро, но без спешки. Неторопливо, но не затянуто. Так бывает?
От его языка будто остаются на моей коже шоколадные дорожки. И мне сладко, сладко каждым клочком кожи, каждой порой тела.
Он будто слизывает с мороженого верхний подтаявший слой. И даже урчит от удовольствия при этом.
— Вкусная? — смеюсь я, а сама понимаю, что начинаю разгораться снова.
Мне было мало один раз… И тот голод по этому поганцу, что я копила столько времени, так просто не утолить.
— Сливочная, — шепчет Антон, — как панна-котта. Такая дивная на вкус, моя госпожа. И жестокая, такая жестокая, м-м-м!
Кому-то дали право слова совершенно зря? Хотя нет, не зря. Всякое его слово — как прохладный поцелуй, коснувшийся раскаленной жарой кожи.
Сейчас сойду с ума…
Я ловлю его губы в свой плен и пью его ровно столько, что из поцелуя он именно что выныривает — жадно хватая ртом воздух. Ныряльщик мой, болтливый…
— Все время забываю, насколько длинный у тебя язык… — шепчу я, а мой большой палец огибает его губы.
— Быть может, моя госпожа позволит ей напомнить, — Антон вкрадчиво улыбается и очень красноречиво сползает по постели ниже. Проводит языком первую сладкую линию на сегодня по моему бедру.
Смотрит на меня выжидающе, ждёт моего разрешения. Мой сладкий — даже поддающийся дрессировке!
— Я только “за”, малыш, — откликаюсь, пропуская пряди его волос между пальцами, — в конце концов, ты же должен заслужить свой оргазм, как думаешь?
У него вспыхивают глаза. Они всегда вспыхивают, когда он принимает вызов.
— Я очень постараюсь, — Верещагин кротко опускает глаза. Я знаю этой кроткости цену, она — оплачена его и моей кровью. Но Антон сам принял условия нашей с ним игры.
И боже, как ему идет быть моим…
Глава 38. Ирия
— Верещагин, ты умеешь готовить?
Антон задумчиво косится на нож в своей руке, которым только что нарезал мясо, потом пожимает плечами.
Это было утро воскресенья, и я застукала его с поличным на моей кухне, хотя вообще-то три раза уже намекнула, что он может съездить домой, я, так и быть, не обижусь.
Как хорошо, что он — не понимает намеков.
— Разве ты не делегировал все эти обязанности какой-нибудь своей домработнице? — интересуюсь я, пока Антон колдует что-то у разделочной доски.
— Можно подумать, у тебя здесь, — фыркает Антон выразительным взглядом обводя мою съемную квартиру, — найдется хоть одна добработница, которой я смогу зверски помыкать по праву того, что я начисляю ей зарплату.
— Ну, теоретически тут есть я, — вздыхаю я и пытаюсь отобрать у него мой нож, — помыкать мной у тебя вряд ли получится, но и готовить на моей кухне кому попало опасно для жизни.
— Тебя папа не учил не подходить к мужчине, когда у него в руке колюще-режущие предметы? — Верещагин отчаянно шельмит, перебрасывая нож в дальнюю от меня ладонь. — Руки прочь, госпожа, я буду драться за это орудие до последней капли крови.
— Будешь драться или сдаваться?
— Сдаваться? — Верещагин насмешливо щурится, и это совершенно безбожно с его стороны, настолько беспощадно со мной флиртовать. — То есть вести переговоры о перемирии, использовать все свои дипломатические умения за то, чтобы ты оставила за мной привилегию накормить тебя ужином?
— Ты стартовый капитал сексом по телефону зарабатывал? — очень животрепещущий вопрос на самом деле. Такие интересные навыки обнаруживаются в арсенале этого поганца. Например, сейчас, мой интерес, адресованный пятой точке Антона Верещагина, становится все более насыщенным. А все потому, что каждое слово последнего своего монолога выговаривал настолько эротично, что странно, что у меня не дымятся трусы.
— Ты меня раскусила, госпожа.
И пусть этот паразит самым наглым образом угорает. Важно не это.
Госпожа.
Он еще не наигрался. Даже при том, что я объяснила ему, как начинается Игра, и что не обязательно придерживаться её правил целыми сутками, я все равно для него чаще Госпожа, чем Ира.
Впрочем, это его дело. Я дала ему шанс вести себя иначе, хочет баловать меня вот так — я уже согласна. Слишком роскошный подарок, чтоб я взяла и отказалась.
Нет, вот такой мирный Верещагин капитально взрывает мне мозг. Что мне с ним делать вообще? Ну, кроме того, что трахать, разумеется… Чем дальше он ведет себя вот так, тем сильнее у меня ощущение, что я глубоко им отравлена.
В текущий момент времени я решаю не делать ничего. Поэтому я просто запрыгиваю на подоконник и пытаюсь не только не беситься на мужика на моей кухне, но и любоваться.
Кстати — получается. Вот только хочется пощипать саму себя за запястье, чтобы поверить в это дивное видение покрепче.
Да-да, вот так оно все и работает. Сначала мальчик мудит не по-детски, оттаптывая тебе ноги, а потом вот — нарезает бефстроганов на твоей кухне, а ты на него пялишься — на всего его, от босых стоп до просвечивающих сквозь тонкую футболку алых полос на лопатках.