— Ну и почему?
Судя по выражению лицы Златы Зарецкой — она находит такое отношение ужасно фамильярным. А еще — она явно нервничает, покусывает губы и то и дело поглядывает на мужа. Будто испытывая чувство вины. Это дроп? Домдроп тоже бывает?
— Знаешь, я помню, как он мне рассказывал про твою пощечину, — отстраненно произносит Ирина, — про ту самую, помнишь?
Судя по лицу Златы Зарецкой — она помнит. И это не то воспоминание, которое ей приятно вытаскивать на свет.
— Ты ударила его один раз, — Ирина говорит неторопливо, будто заставляя распробовать каждое её слово, — он смаковал воспоминание о той пощечине семь лет. Это было самое сильное его впечатление. У него была не одна доминантка, не одна порщица, а самой вкусной для него была именно твоя рука… И может быть, он и раскололся бы тебе раньше, попробовал тебя ввести в Тему еще тогда, если бы ты после так не рефлексировала. Сколько ты тогда извинялась? Месяц?
— К чему ты все это ведешь? — Злата явно пытается пойти в атаку, ощущая себя слишком уязвимой. И вправду — Ира о ней знает немало, это наверняка выбивает из колеи.
— Этот болван тебя любит, — ровно откликается Ирина, указывая подбородком на съежившегося на полу Пэйна, — если бы не это, я бы не стала заморачиваться ничем подобным. Это на самом деле — довольно великодушный жест с моей стороны. Я могла действовать и по-другому. Для нарушителей наших правил есть и другие меры наказания. Но он тебя любит. Я решила, что стоит дать ему этот шанс.
А еще «другие меры» действовали по-другому. И я бы все равно оставался в зоне риска. Но об этом знаю я, жене Зарецкого знать необязательно.
Злата болезненно кривится. Недоверчиво.
Забавно. До сессии она была более лояльна к своему мужу.
— Это говорит мне его любовница? — жена Зарецкого зябко ежится, впрочем мне и самому становится прохладнее от этих подчеркнутых фактов. — Пусть бывшая, но о какой любви ты тут ведешь речь?
— Не любовница, — спокойно качает головой Ирина, — ни в каком из смыслов я не была твоему мужу любовницей. Наш контракт исключал секс на любом уровне. Ровно как и другие его контракты. Это было основное его требование к любой доминантке. Мы приходили пороть и подчинять. И все.
Вот это откровения… Даже я предполагал хоть какой-то секс между Ириной и Зарецким. Нет, моей ревности это бы вряд ли убавило, я ревновал ко всему. И к ремню, который она взяла в руки для Пэйна — тоже. И все же, знать, что между ними было меньше, чем я предполагал — восхитительно!
— Он ездил к тебе два раза в неделю, — тихо выдыхает Злата, недоверчиво глядя на Ирину.
— На самом деле, чаще всего — за неделю мы встречались три-четыре раза, — Хмельницкая чуть улыбается, — все-таки наш контракт был чуть более динамичным. Но никакого секса у нас с ним не было. Ни разу. Я заводила. Пожинала ты. Он хотел только тебя. Так что… Не ревнуй. Ревновать ко мне — все равно что ревновать к виагре.
— Когда ты приехала — ты говорила мне совсем другое, — возражает жена Зарецкого.
— Я говорила то, что было нужно, чтобы настроить тебя на сессию, — Хмельницкая чуть пожимает плечами, а затем поднимается на ноги, — можешь обидеться. Мне плевать. Суть моих отношений с твоим мужем от этого не поменяется.
Она садится в кресло позади меня, опускает ладони мне на плечи, склоняется ближе, заставляя сердце в моей груди замереть.
— А кто тут у меня послушный мальчик? — мурлычет мне на ухо, и меня накрывает волной марокканской жары. Как же охуенно слышать нотки удовлетворения в её голосе… Просто — отдельная форма оргазма.
— Ты его выгораживаешь, — Злата обнимает себя за плечи и смотрит куда-то перед собой, явно пытаясь не верить в услышанное.
— А мне нужно? — Ирина насмешливо фыркает и переползает пальцами на мое горло. — Ты думаешь, я бы устраивала вам тут сеанс тематической психотерапии, если бы имела на твоего мужа какие-то сексуальные виды? Нет. Мне нужно, чтобы Прохор Зарецкий перестал во мне нуждаться. Я люблю Антона.
Все, дальше я нихрена не слышу. И не вижу. И не дышу.
Она серьезно?
Она — серьезно! Она бы не стала врать…
И так спокойно она об этом сказала…
Состояние — классическое: «Тоха — ты дебил». Вообще-то вот эти слова я хотел сказать ей первым…
Ох, Ира… Госпожа моя невозможная, восхитительная, любимая… Я не ждал. Серьезно не ждал.
Ведь кто как не я знаю — я не заслуживаю. Этих её слов, её чувств, даже того, что она мне дает — я не заслуживаю лишь тем, как я относился к ней раньше. И то, чем я ей платил за право находиться рядом — было мало, смертельно мало.
И все же… Все же я слышал эти слова. Она произнесла их. Щедро и абсолютно искренне. И мне очень жаль, что я сейчас не могу развернуться к ней и, глядя снизу вверх в глаза моей ядовитой, прошептать, что и я её. Тоже. Безумно…
Не сейчас. Не здесь. В конце концов, здесь я — её саб. И эту роль я должен отыграть как можно лучше. И все же…
Я люблю Антона.
Кто бы знал, что после этих трех слов я буду настолько оглушен. Что голод по ней поднимется резкой волной, что желание стереть последние границы станет настолько нестерпимым.
Я хотел сказать ей это первым. Впрочем, какая сейчас разница, чего я хотел? На все — её воля. И я сам виноват, что так протянул с этими словами. Моя любовь — тот дар, который изначально должен был быть принесен к алтарю моей госпожи.
Ничего. Я знаю, как исправить свой промах. В этот раз — я знаю. И больше я тянуть не буду. Все сделаю завтра же. В конце концов, я ведь это обдумывал уже больше двух недель, но Зарецкий меня заставил отвлечься.
Моя госпожа и Злата говорят и дальше. Я возвращаюсь в реальность довольно быстро, хватает нескольких минут, чтобы привести мысли в порядок. Возвращаюсь и слышу все тот же спокойный голос Ирины.
— Ты не сможешь ничего сделать с тем, что именно ему нужно, — как маленькой девочке объясняет Злате Хмельницкая, — и ты хочешь, чтобы он нуждался только в тебе. Чего хочет твой муж — ты сегодня видела. Ты сама дала ему это. Продолжай в том же духе — и больше никогда он не уедет ни к одной госпоже. Ты дашь им фору, малышка.
— Не смей! — Злата Зарецкая вспыхивает как спичка. — Не смей называть меня так.
— Вот так себя и веди, — Ирина только шире улыбается, — не забывай, кто тут госпожа.
Она продолжает провоцировать Злату. Не ради забавы, не ради самоутверждения, нет — раз за разом давать ей уроки. Это на самом деле очевидно для того, кто смотрит со стороны. Ровно как и то, что эти уроки Злате очень нужны. Природа и злость решили для неё не все.
И её пальцы все также поглаживают мое горло. Легкие касания, но каждое хочется растянуть как можно дольше. А потом она крепче сжимает пальцы, будто напоминая, кому я принадлежу со всеми своими потрохами
Господи, Ир, тебе мало, да? Я и так хочу немедленно кончиться в твоих руках, а ты еще и так медленно пытаешь меня? Ты ведь понимаешь, что я все слышал. Что я просто не мог оставить без внимания эти твои слова!
Нет. Я не возражаю. Продолжай пытать…
Но как же хочется уже оставить Зарецких друг с другом, а меня — наедине с тобой!
Будто подслушав мои мысли, на полу едва шевелится Зарецкий. Раз-другой, потом выдает не очень цензурное междометие. Черт, не я один так в себя после порки прихожу, да?
Судя по всему — острых впечатлений у Прохора Степановича море.
Злата дергается, впивается в мужа обеспокоенным взглядом, потом затравленно смотрит на Ирину, будто именно она мешает ей подойти.
— Иди к нему, — все тем же менторским тоном разрешает моя госпожа, — он — твой, и помни об этом. Никто не должен тебе мешать в отношениях с твоим покорным. Я — в том числе.
Индульгенция явно облегчает Злате Зарецкой жизнь — она молнией бросается к мужу, падает рядом с ним на колени, заглядывает в его лицо.
Ирина над моим плечом недовольно цокает языком.
— Торопливая, — едва слышно замечает она, — было бы правильней делать это без спешки.
— Это сгладится? — осторожным шепотом уточняю я. Не уверен, что мне вообще разрешается рассуждать на эту тему. Но она же говорит со мной — значит, можно.
— Кто знает, — Ирина задумчиво барабанит пальцами по моему плечу, — должно. Впрочем, его все устраивает.
Это слабо сказано.
То, как Зарецкий смотрит сейчас на жену — такое не отыграешь. Сидя на полу напротив неё, глаза в глаза — Злата едва дышит от этого его взгляда.
Ни слова. Они не проронили ни слова. В какой-то момент Злата всхлипывает и отворачивается. В этом её всхлипе мне удается разобрать скомканное «Прости».
Ногти Ирины впиваются в мою кожу — ситуация явно не самая радужная. Впрочем, и так понятно, что ничего хорошего, если доминантка вот так сливается.
Зарецкий же…
Он все равно не видит никого, кроме жены. Он осторожно касается её подбородка, со всей возможной мягкостью разворачивает её лицом к себе, той же широкой ладонью касается девичьей щеки. И они снова молчат и просто смотрят друг на друга, будто в первый раз.
Хотя… Нет, не будто. Если взглянуть правде в глаза, именно сейчас они по-настоящему и познакомились. Она — с его мазохистской жаждущей подчинения стороной. Он — вдруг обнаружил, что из его жены выйдет та еще отвязная доминантка. Может выйти.
— Спасибо, — Зарецкий произносит это негромко, сипло, а затем просто притягивает жену к себе, прижимаясь лбом к её лбу.
У меня есть странное ощущение, будто я смотрю порно. Хотя вроде ничего непристойного не происходит, но чувство, будто смотрю я на что-то неположенное, усиливается с каждой секундой этого взаимного молчания Зарецких.
— Идем, — на самой минимальной громкости шепчет мне Ирина, — сейчас мы здесь только помешаем.
Она тоже это почувствовала…
Глава 48. Ирия
Бывают такие варианты утра, когда ты просыпаешься, и кажется, что вселенная родилась заново. Или просто — ты проснулся в каком-то совершенно новом варианте мира, который тебе совершенно не знаком. И не очень понятно, чего тебе от этого мира ждать и можно ли жить так же, как ты жил раньше?