А еще Иисус Христос, а еще вся Библия на самом деле, и Вифлеем, и Голгофа, и Гроб Господен, и царь Ирод. Все на самом деле!!! И желтая пустыня, и Мертвое море, где женщины плавают в таких позах, которые раньше видел я один. И Красное море с коралловыми рифами и рыбами таких наглых расцветок и нахальства, что хочется спросить их: «У вас что, врагов здесь нет? А акулы? А русские? Да у нас на Черном море, если б ты даже сидел под камнем и был бы цвета свежепролитого мазута, тебя бы выковыряли, распотрошили и зажарили в твоем собственном машинном масле. А здесь ты нагло меня, Мишу Жванецкого, хвостом в пах. Жаль, я сыт. И жаль, ты не приезжаешь к нам на Черное море, ты б там поплавал».
И рощи оливковые и апельсиновые, где фонарями сквозь зелень светят апельсины, и никто не жрет их.
И вот среди этой роскоши, природы и жизни шатаются люди, которые на неродной родине были евреями, а на родной наконец стали русскими и вокруг себя распространяют текст: «Это все поверхностный взгляд, Миша. Ты в восторге. Ты же не успеваешь глянуть вглубь».
Да, не успеваю… Или нет, не успеваю… Как это было по-русски?… Конечно, не успеваю. Конечно, поверхностный взгляд. То что мы в Москве умираем с голоду – тоже поверхностный взгляд. Но каких два разных поверхностных взгляда.
– У нас тяжело, Миша.
Да, у вас тяжело. А у нас плохо. «Опять разница небольшая, но опять очень существенная», – как любил говорить великий юморист и бывший президент.
Да, среди сказочной и самой красивой в мире библейской страны сидят 450 тысяч недовольных советских евреев. Их русские жены счастливы! Их русские дети от их русских жен от бывших русских мужей давно выучили язык и стали евреями, и только эти остаются русскими и говорят по-русски, и не могут спросить, как проехать, и не могут забыть, как они были главными механиками и гинекологами, и сидят на балконе, и смотрят в даль, которой на новой родине нет.
А, как я уже говорил, количество сволочей постоянно и неизменно. Уезжаешь от одних и радостно приезжаешь к другим. Там тебе говорили «жидовская морда», тут тебе объяснили, что ты «русская сволочь». И ты уже можешь понять, что чувствует русский патриот.
– Миша, здесь жить очень тяжело. Хотя там жить было невозможно.
Да. И в далекой Австралии животный мир интересней человеческого.
– Понимаешь, Миша, выехав, мы убедились – всюду плохо.
Просто есть места, где хуже, чем плохо. А есть, где опасней, чем плохо. Но никто ни разу не сказал, что хорошо там, где сытно. И когда ты с восторгом перелистываешь колбасу и включаешь автоматическую коробку передач, твой старый друг, твой друг детства, человек, с которым ты перепил и переговорил всю жизнь, смотрит на тебя как на идиота.
– Что машина? – говорит он, – Кусок железа! Что выпивка? Это здесь не проблема. Вот где бы заработать?
– Да, – говоришь ты, – а у нас как раз выпивка – проблема, а колбаса – роскошь, а заработать не проблема, но вылечиться нельзя. Ну, Шура, что будем делать?
– Давай опять договоримся. Мы опять дадим им срок. Два года.
– Кому?
– Твоим правителям и моим. И если за два года они ничего не исправят, мы уедем.
– Опять?
– Да. Ты отсюда, я оттуда.
– И куда?
– Куда-куда? В нейтральную страну. Поедем к черным и будем там белыми.
– Или поедем к белым и будем там…
– Ладно. Давай дадим им пять лет…
– Хорошо. Дадим им пять лет. Если они ничего не сделают…
– Мы умрем.
– Нет. Мы так напьемся, что им будет стыдно.
– И еще одно, главное. Главное, чтобы нас не выбрали правителями, потому что… кроме проклятий…
– Я хотел тебе сказать, Шура, чтоб ты не возвращался. У тебя такая национальность…
– А я хотел тебе сказать, Миша, чтоб ты не приезжал. У тебя такой жанр…
– Алло! Я хотел тебе сказать…
– Алло!
– Алло! Не возвращайся.
– Алло! Не приезжай!
– Алло! Ты меня слышишь? Мы в ловушке под названием земной шар. Если вырвешься, позвони.
Переводы
Документальная история.
Соединенные Штаты Америки. Шеф телевидения. Переводчик. И я.
ШЕФ. Давайте читайте ваш юмор, что-нибудь без политики. Мы будем переводить.
Я. Женщин умных не бывает. Есть прелесть какие глупенькие и ужас какие дуры.
ПЕРЕВОДЧИК. Наш друг из Советского Союза… утверждает, что умных женщин не бывает вообще. Бывают не такие умные и очень неумные.
ШЕФ. Абсолютно что ли?
ПЕРЕВОДЧИК. Да.
ШЕФ. Это, конечно, кому как повезет. Что ж ему так не везло? Ну и что здесь смешного?
ПЕРЕВОДЧИК. Ну… в словосочетании, что умных женщин нет, есть неумные.
ШЕФ. М-да… И они там смеются?
ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит – да.
ШЕФ. Ну пусть пошутит еще.
Я. Я вчера видел раков по пять рублей, но больших. А сегодня были по три рубля, но маленькие. Те были большие, но по пять. А эти маленькие, но по три. Те были вчера, но по пять, но очень большие, но вчера, но по пять, но очень большие. А эти маленькие, но по три, но сегодня. А те вчера, но оче…
ШЕФ. Так, все, хватит. Переводите.
ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит, что вчера видел… там такие омары речные. Большие.
ШЕФ. А разве речные омары большие?
ПЕРЕВОДЧИК. Ну вот он говорит, что видел больших. И их цена была пять рублей. А сегодня он видел маленьких речных омаров. По три рубля. И вот он вспоминает. Что те были по пять рублей, потому что были большие, а…
ШЕФ. Это вчерашние что ли?
ПЕРЕВОДЧИК. Да. А сегодняшние были по три рубля, потому что были маленькие.
ШЕФ. Ну и что?
ПЕРЕВОДЧИК. Ну вот он и шутит, что те вчерашние продавались по пять, потому что были большие, шутит он, а сегодняшние продавались по три, потому что были маленькие.
ШЕФ. И что, он говорит, что он там популярен?
ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит – да.
ШЕФ. Он один это говорит или еще хоть кто-нибудь говорит?
ПЕРЕВОДЧИК. Ну вот наш атташе по культуре – просто с пеной у рта… Он же его рекомендовал.
ШЕФ. Так. Ну-ка еще повторите мне про этих омаров. Я хочу разобраться.
ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит… Что вчера видел омаров по пять рублей – больших. А сегодня видел по три рубля – маленьких. Вот он там повторяет, что те были по пять рублей, потому что были большие… А сегодняшние были по три рубля, потому что были маленькие…
ШЕФ. Так. А почему вчерашние не были сегодня по три?
ПЕРЕВОДЧИК. Ну, видимо, там вчерашних не бывает, они все съедают в тот же день.
ШЕФ. Значит, если я его правильно понял, вчера он видел больших омаров, поэтому они были по пять. Сегодня он видел маленьких омаров, поэтому они были по три.
ПЕРЕВОДЧИК. Да.
ШЕФ. И они там смеются?
ПЕРЕВОДЧИК. Он говорит – умирают.
ШЕФ. Так. Клинтон точно проиграет эти выборы. Я не вижу толку в помощи этой стране! Мы бросаем миллиарды, а они не знают, что такое рынок! Смеяться над тем, что большие омары по пять, а маленькие по три!… Они понятия не имеют о купле-продаже. Это сумасшедший дом! Спросите, им что, выдавали этих омаров на пайки?
ПЕРЕВОДЧИК. Простите, вам что, выдавали омаров на пайки?
Я. Омаров на пайки?!… Это Эн-Би-Си или сумасшедший дом?
ШЕФ. Что он кричит?
ПЕРЕВОДЧИК. Он кричит, что у нас сумасшедший дом.
ШЕФ. Так. Все! Спросите, у него есть какие-нибудь шутки о сталинских репрессиях?
ПЕРЕВОДЧИК. Нет. Он говорит – нет.
ШЕФ. И что, он говорит, что публика смеется на его концертах?
ПЕРЕВОДЧИК. Да, он говорит – смеется.
ШЕФ. И наш атташе смеялся?
ПЕРЕВОДЧИК. Да, он сам это видел.
ШЕФ. У меня нет основания ему не верить. Он абсолютно без юмора, значит честный парень. Так. Скажите ему спасибо. Скажите, что он нам очень помог. Он, конечно, никакой не юморист, он политик. Мы его дадим под рубрикой: «Смотрите, кому помогает Америка!»
Когда чувствуется, что весь мир лжет? Когда тебе в самолете объявляют, что разница во времени между Москвой и Нью-Йорком всего 8 часов.
Приступ пессимизма
Нет больше Родины и Народа. Под этим именем никто не хочет выступать. Есть Я, осуществляемое с большим трудом.
Время кончилось. Жизнь началась сначала. Прекратились лауреаты, секретари, герои, массовые протесты и всенародные подъемы. Остался мат, лай собак, визг женщин, прибой грязных волн о грязный берег. Пыльной и дырявой стала надежда. Как горизонт отодвигается счастье. К рукам приближается оружие. Плохие и мертвые попадаются все чаще. Электричество и канализация на последнем издыхании.
Интерес к окружающему уже не в состоянии преодолеть тревогу и болезнь. Хорошее настроение только у пуделей, а смех только у идиотов. На улицах, в квартирах, на кухнях смех не слышен. Телефонный разговор стал коротким.
– Запиши мой телефон, – говорят друг другу, и прощаются.
Напряженная тишина. Безмолвные очереди машин в ожидании бензина. В человеческой очереди попадается труп. Отъезды стали бытом. Возвращения потеряли ориентацию. У обещавшего вернуться нельзя понять – куда. И понимать некому.
Никто не загорает, не отдыхает, не живет. На пустынном берегу откуда-то взявшиеся сирийцы строят гостиницу. В тайге неизвестные турки строят гостиницу. Немцы восстанавливают барскую усадьбу. Примерно так, примерно так… Редакция, которую покинула надежда, выпускает журнал. Ищут анекдоты, заглядывают в постели, звонят за рубеж. Голоса все глуше. Смешное какое-то осталось, но уже не смешит и плохо доходит. И почта не находит себе места. Под разными названиями выходят одинаковые газеты.
Армия неожиданно стала жалобной, раздражительной. Опять оказалась неприспособленной к военному времени, нуждается в длительной войне, чтоб набрать опыт. А люди не хотят этого опыта, а без людей она не может. Много журналистов и мало солдат. В атаку идут операторы. Солдаты окапываются. Противник есть, погибшие есть, а фронта нет. Генералам столы сервируют на картах. Из танка спрашивают, как проехать к противнику… Мальчик показывает и бьет гранатой вслед. Победа не нужна никому, пока идет снабжение.