– А я и не смеюсь. Но мои аргументы тебя не устраивают, может быть, устроят Его?
Отнимаю мобильник прежде, чем подруга совершает глупость. И под звонкий раздражающий гогот начинаю лупить заразу подушками.
Спустя три успокаивающих мятных чая, две психологические лекции и много-много песен «Волков», наконец, переодеваюсь. Скай делает мне легкие локоны, чуть подкрашивает глаза и губы. Все это уже для меня чересчур, поэтому на уговоры надеть кулон и серьги отвечаю категорическим упрямством.
К слову, Макстон пригласил на вечер всю мою семью. Чему я не могла не нарадоваться. Мысль о том, что мои самые близкие весь вечер будут рядом, успокаивала. Дарила – не знаю – ощущение, что все непременно будет хорошо. Тогда я еще не догадывалась о сюрпризах, которые ждали меня на балу.
– Готовы?
Замираю у подножья лестницы, завороженно оглядывая папу, которого совершенно не узнаю. Сегодня на нем отпадный смокинг от Pierre Cardin, который мы покупали ему три года назад, белоснежная сорочка и шелковый галстук, подаренный кем-то из клиентов. Единственные выходные туфли до блеска начищены. Он даже надел дедушкины часы, хотя обычно бережно хранит их в шкатулке.
Я не помню его таким с тех пор, как ушла мама. Таким… чувствующим жизнь. Даже на моем выпускном (дважды, кстати говоря), он был в джинсах и пиджаке на белую футболку. И это самое нарядное, что он согласился надеть.
Джинсы, пара стареньких рубашек и лонгсливы разных видов и оттенков – весь его гардероб. Был. И я невольно смирилась с этим, забыв, КАКИМ он может быть. Мужчиной. Самым-самым.
– Ты очень красивый, – гордо шепчу.
– Ты больше, малышка, – спорит и нежно целует в волосы, бережно притягивая к себе, а я позволяю себе в этих объятиях забыться. Раствориться в них, как в детстве.
– Эй, я сегодня вообще-то тоже красивый! – Итан важно поправляет бабочку, и я, растрогавшись, прижимаю брата к себе. Придет время, и этот зеленоглазый парень разобьет кучу девичьих сердечек.
– Так, ладно, нам пора. А то опоздаем.
К слову, Макстон так и не заехал. Точнее, папа решил, что это ни к чему – тащиться на байке в платье, учитывая, что у него есть машина. Логично. Если забыть о том, как сильно мне этого хотелось. Но я, конечно же, не стала ему об этом говорить.
– Ну, семья, в путь.
Уже тяну пальцы к ручке, но отвлекаюсь на вибрацию в сумочке. Знакомое имя в списке закрепленных, а напротив циферка один. Сердце заходится еще до того, как читаю:
Выдыхаю и оборачиваюсь. Ищу его глазами и нахожу еще до того, как пульс отбивает следующий удар. Макстон сидит на своем байке как тогда, у клуба – расслабленно и чертовски горячо. А его взгляд направлен точно на меня. По крайней мере, моя внутренняя влюбленная трусиха очень на это надеется.
Отправляю и почти всю дорогу как дурочка пялюсь в экран.
Прекрасно знаю, что не ответит. Мотоцикл вам не машина, там отвлекаться еще опасней. Но все равно жду.
– Я и представить себе не могла, что отец Макстона Рида настолько богат, – шепчет Скайлер, и я впервые за все время поднимаю взгляд.
Особняк, расположенный на озере Канандайгуа в округе Онтарио, действительно поражает – своей величественностью, грациозностью и обилием роскоши. Внутри, я уверена, он поражает ничуть не меньше. Барокко и должен быть таким: богатые украшения, позолота, витые колонны, обилие скульптур и декоративных мотивов. Сложные формы, контрастность в освещении, яркие цвета и иллюзорные, броско окрашенные потолки – его трудно не заметить среди других.
– Подумать только, какие линии, какая… театральность, – восторженно озвучивает папа, когда мы минут пять молча пялимся на особняк. А что еще тут скажешь? Сам Версальский дворец уступает ему в красоте. Да простят меня французские короли.
– Оуэн Митчелл?
Мы одновременно поворачиваем головы. Папа тут же выпрямляется.
– Да.
– Позвольте ваши ключи.
– Д-да, – повторяет, и я кусаю губу, чтобы не рассмеяться. Он нервно поправляет галстук, а я беру его под локоть, чтобы не переживал. Если кто и достоин быть сегодня здесь, так это он. Столько лет труда, столько самоотдачи и таланта – я не перестаю восхищаться им. И с каждым днем все больше горжусь, что я его дочь.
– А вот и прекрасный принц, – тихо улыбается Скайлер, и под гулко барабанящее сердце я вскидываю взгляд.
Как можно так беззаветно растворяться в ком-то?
Так сильно кого-то любить, чтобы не замечать больше никого?
Так верить кому-то – всем сердцем – и дышать только, если дышит он?
– Привет, – выдыхаю неосознанно, перебивая стук пульса в ушах.
– Привет.
И, наверное, мы выглядим абсолютно ненормально, буквально съедая друг друга глазами. Вернее, съедаю я. Надеясь, что мои чувства хотя бы на долю взаимны.
– Этот дом просто изумителен. То, как удачно барокко сочетается с ранним Ренессансом, восхищает. Я мечтаю познакомиться с человеком, который его спроектировал.
– У вас будет такая возможность, он тоже сегодня здесь. – Макстон отвечает на папино рукопожатие, а затем говорит что-то про столик номер четыре, карточки с именами и Владимира, к которому мы можем обратиться, если возникнут трудности.
Папа внимательно слушает, а я завороженно смотрю на пухлые губы, представляя, как они целуют меня – запредельно, сладко, порочно – когда…
– Я могу украсть вашу дочь?
У-украсть?
– Конечно, сынок. Развлекайтесь.
– Оттянись, как следует, – слышу веселое напутствие прежде, чем остаюсь с Ним наедине. И мне следовало бы испугаться, но вместо этого:
– Ты не ответил, – нетерпеливо выдаю, замечая, как удовлетворенно растягиваются его губы. А у меня будто весь мир перед глазами меркнет. Вряд ли Золушка испытывала нечто подобное и… – Погоди, почему ты в джинсах? А как же дресс-код?
– Считай это чем-то вроде моего маленького бунта, – усмехается, а я хочу спросить причину, но почему-то откладываю.
– Значит, мне тоже можно было не напяливать это жутко неудобное платье?
– Нет. Тебе – нет.
– Это сексизм?
– Нет, Бэмби, не сексизм, – смеется. – Просто это платье слишком потрясающе на тебе сидит. – шепотом, так, что у меня мурашки рассыпаются по коже.
И снова это «слишком», от которого, не знаю почему, теряю голову.
– Идем, – кладет руку мне на талию и нежно, но настойчиво уволакивает за собой.
– Куда?
– Увидишь.
Глава 11
Территория династии Рид – без шуток – оказалась по-настоящему необъятной. Я и подумать не могла, что особняк – это лишь малая доля всех их владений. И что на самом деле, самое «вкусное» начинается за ним.
Макстон вел меня через открытую террасу, пока краем уха я улавливала играющую в зале музыку, а затем через лестницу вниз – к красивой резной калитке. Та же невероятная архитектура времен раннего Ренессанса, те же линии, тот же восторг. Я ловила каждую секунду в этом месте, понимая, что где-то неподалеку папа делает то же.
Слышу, как Марс достает ключи – щелчок, и передо мной будто открывается совершенно другой мир. Мир поразительных контрастов и столь же удивительных противоречий. Япония. Папа проектировал похожий сад в прошлом году, поэтому эту архитектуру, эти линии и элементы я непроизвольно узнаю всюду.
Японцы считают, что камни – это скелет сада, а вода – его кровь.
Камни всегда располагают так, что их невозможно увидеть все и сразу. С какой точки не смотри, хоть один да ускользает от взора. Это создает невероятное чувство бесконечности сада, отсутствия у него границ. Как и у мироздания.
Повсюду на дорожках установлены фонари. Они расположены на пути к беседке, водоему, даже в самом водоеме. Для японцев фонарь – гораздо больше, чем просто символ огня. Это символ света учения Будды, символ мировой души. Свет внутри фонаря символизирует Землю, которая находится под небесами и покоится на мировых водах. Фонарь – это символ света нашей планеты.
– Тсукубаи, – объясняет Макстон, подведя меня к длинной бамбуковой трубке, из которой в небольшой каменный колодец стекает вода. – Традиционная чаша для омовения рук. Мама говорила, что Тсукубаи и этот фонарь как единство двух противоположностей.
– Инь и ян, – киваю, вспоминая статьи, которые читала, – огонь и вода, мужское и женское, светлое и темное.
– Знаешь историю Японии?
– Совсем чуть-чуть, – улыбаюсь и сажусь на край пруда, замечая в нем огромных полуметровых созданий совершенно невероятного окраса.
– Японские карпы кои, – поймав мой немой вопрос, Макстон опускается рядом.
– Они такие… большие.
– Это еще малыши.
– Малыши?
– Они вообще до метра могут вырастать, – усмехается, а у меня глаза на лоб лезут.
Я – полторы такие рыбы, представляете?
– Какую бы ты выбрала?
– Что?
– Если бы выбирала для себя, – повторяет, – какую бы взяла?
Это трудно. Они красивые все. Без исключения. И черные с разводами красных, белых, коричневых и голубых оттенков. И те, у которых синяя спинка и широкие красные пятна по бокам. И кои со сверкающими золотистыми или серебристыми чешуйками. И особенно кои с большой оранжевой кляксой на голове. Все, правда. Но больше всего – и замечаю это далеко не сразу – взгляд цепляется за белых кои с яркими красными пятнами по всему телу. Будто бы художник когда-то давно небрежно пролил на них краску.
– Эту, – показываю на одну из таких, и кажется, будто в этот момент она смотрит мне прямо в душу. До сильнейших мурашек по коже.
– Ты знаешь, что про них есть легенда? – Когда отрицательно верчу головой, Макстон продолжает: – Кои – одно из самых сильных существ в мире воды. Оно может энергично плавать даже в холодном водоеме. И жить в среднем около пятидесяти-семидесяти лет.
– Шутишь?
– Нет, – усмехается. – Именно по этой причине в японской и китайской культурах кои считаются символом здоровья и долголетия. Если верить одной из легенд, кои настолько сильны, что способны плыть вверх по течению до самой вершины водопада. Таким образом, преодолев испытания и столкнувшись со многими трудностями, кои, достигая уступа, превращается в могущественного дракона.