– То есть, если перевести легенду на наш язык, человек может добиться чего-то, только преодолев трудности и сделав невозможное?
– Быстро схватываешь, – улыбается, а я ловлю себя на мысли, что кои обладают каким-то поистине гипнотическим даром. Иначе как еще объяснить то, что я не могу оторвать от них взгляд?
– Твой папа увлекается Японией?
– Мама. Это ее сад.
– Очень красивый.
– Я прихожу сюда в те минуты, когда мне больше всего ее не хватает.
Открываю рот, но почти сразу же его закрываю. Хочется столько у него узнать. Например, как часто они видятся с мамой и как проходят их, наверное, слишком редкие встречи. Что у них общего и насколько они близки. А еще, почему женщина, которая больше жизни любила единственного сына, вдруг бросила его и уехала в долгие пятнадцатилетние гастроли. Потому что об этом не написано в Сети. И я начинаю думать, что Сайрус Рид позаботился и об этом.
– Потанцуем?
– Что, здесь? – хлопаю глазами и задираю голову, когда он встает.
– Здесь красиво.
Невероятно красиво, но…
– А музыка?
– Я мог бы сказать что-то вроде: слушай сердцем… – Макстон тянется к телефону в кармане своих джинсов, а затем слышу звучащую из динамика David Bisbal – Cuidar Nuestro Amor. И она с первых строк поражает в самое сердце.
Макстон протягивает мне руку, и я почти безотчетно вкладываю в нее свою ладонь. Тянет к себе так, что почти падаю ему на грудь. Хватаюсь пальцами за плечи и дышу – часто, сбивчиво, едва. И знаю, он разгадывает каждую мою мысль, каждое новое чувство. Потому что смотрит неотрывно, убивая.
– Как давно у тебя эта песня? – спрашиваю, когда более-менее улавливаю ритм; успокаиваю сердцебиение и собственные мысли в голове.
– Хочешь узнать, со сколькими девушками я под нее танцевал?
И как, черт возьми, у него это получается?
Так точно угадывать, о чем я думаю?
– Ты – первая, – наклоняется и шепчет на ухо, и этого оказывается достаточно, чтобы я не только поверила ему, но и сильнее впуталась – в него, в свои чувства, в нас.
Не знаю, сколько минут проходит – теряю счет времени. И то ли песня зацикливается, то ли кончается – мы танцуем. И это шуточное «слушай сердцем» обретает те самые правильные черты. Мне не нужна музыка, не нужны слова. Лишь его дыхание рядом, стук его пульса наперегонки с моим, его ни с чем не сравнимые прикосновения – и этот вечер можно назвать лучшим в моей жизни.
Я не знаю, что будет завтра, через месяц или год, но здесь, сейчас, это не имеет абсолютно никакого значения. Здесь и сейчас мне слишком хорошо, чтобы портить все это грядущим «после». Чтобы в принципе его допускать.
– Как думаешь, нам стоит туда идти?
Улыбаюсь, потому что уже несколько минут спрашиваю себя о том же.
И я бы хотела ответить «нет», но…
– Думаю, мы должны.
– Долг, – усмехается, – верно.
И не знаю, хочу я так чувствовать или все это на самом деле – он отпускает меня так неохотно, будто, если бы нас не ждали, танцевал бы со мной до самого утра.
Самую. Долгую. Вечность.
Надо сказать, бальный зал превосходит все мои ожидания. Настолько, что первые несколько секунд даже не нахожу подходящих слов. Но то, как выбраны декорации и падает свет, настолько восхитительно, что их, наверное, и вовсе не нужно.
По крайней мере, сейчас.
– Твой папа устроил настоящий бал? – подмечаю какую-то несвойственную обычным танцам атмосферу. – Ну, то есть, согласно бальному этикету и все такое?
– Если хочешь знать, обязана ли ты дать согласие на танец любому, кто его попросит, – то да, обязана. Единственное условие – ты должна быть ему представлена. А я не стану никому тебя представлять, потому что на этот вечер ты только моя.
Только моя.
Боже, почему это звучит так восхитительно пÓшло?
– Макстон.
– Отец, – улавливаю напряжение в любимом голосе или мне это только кажется?
Высокий, широкоплечий, молодой. Очень молодой. Я видела отца Макстона прежде – ну, на фото, – но до сих пор не замечала такого поразительного сходства между ними. Они были едва ли не идентичны друг другу, разве что у Сайруса Рида волосы благородно зачесаны назад, а глаза холодные, почти стальные. В остальном – скулы, подбородок, губы, поза, даже голос – их было не отличить.
– Вижу, ты все-таки не с Кайли.
Очень хочу не реагировать, но замечание больно бьет под дых.
– Давай не будем начинать снова, – он говорит вежливо, но твердо, сжимая мои пальцы, чтобы я чувствовала его поддержку и… есть ли во всем этом что-то еще?
– Может быть, тогда познакомишь нас? – сдержанно, но с легкой улыбкой.
Которая, однако, не кажется мне искренней.
– Тереза, – представляет, сильнее сжимая мои пальцы в своих, – это ее отец занимается проектом твоего коттеджного поселка.
– Митчелл, значит?
– Да, – не знаю, как выдавливаю из себя. – Рада познакомиться с вами.
– Я тоже… я тоже… – повторяет, пристально глядя мне в глаза, будто задумавшись о чем-то. – На пару слов, сынок.
И, казалось бы, простая родительская просьба, но вижу, как Макстон напрягается, и неосознанно напрягаюсь сама. Не знаю, просто вся эта атмосфера… душит что ли.
– Я сейчас, – шепчет, легко касаясь спины. А я киваю, хотя безумно боюсь оставаться одна. С Макстоном все это проще, легче, не так. Без него трясусь как осиновый лист. Особенно, когда вместе с ним уходит и тепло от его прикосновений.
Пытаюсь стряхнуть с себя нелепые мысли. И, кажется, в самом деле трясу головой.
С чего я решила, что не понравилась его отцу?
Предчувствие.
А оно у меня сильное, от папы. И не подводило ни разу.
Но, может, в этот раз…
– Шампанского?
– Что?
Ожидаю увидеть официанта – это ведь логично, так? – но вместо него ко мне подходит молодой мужчина лет двадцати пяти? Может, чуть меньше. И протягивает полный до краев бокал. На нем нет служебной формы. Он одет парадно – в черный фрак и сорочку, подвязанную тугой бабочкой у горла. И я не знаю, почему он подходит именно ко мне и как я должна себя вести, поэтому теряюсь.
– Спасибо, но я не пью, – отказываюсь и машинально ищу глазами Макстона.
Везде, где только могу.
Но вместо него замечаю стерву Куинн. Она стоит у столика неподалеку, болтая с какой-то девушкой, но при этом неотрывно смотрит на меня. На ней облегающее красное платье в пол со сногсшибательно глубоким декольте, а волосы с помощью, наверное литров трех, лака по-модному зачесаны назад. В ее руках игристое, в глазах – решимость. И мне не хочется провоцировать, поэтому извиняюсь перед парнем во фраке и ныряю в толпу.
Спрятаться. Слиться. Раствориться.
Мое кредо по жизни.
Скайлер права – я слишком часто бегу. Почти всегда.
Вздрагиваю, когда мужские пальцы крепко сжимают мои. И только поворачиваюсь, как Макстон настойчиво тянет меня к двери. Буквально выволакивает. И я не знаю причины, но вижу, чувствую, как натянут каждый нерв на его теле. И все оно будто в огне.
– Что случилось? – пытаюсь поспеть за его широким шагом, но удается с трудом.
И его молчание лишь все усугубляет.
– Мы уходим?
По тому, как Макстон сильнее стискивает мою руку, понимаю – каждый мой вопрос неизбежно останется без ответа. Он не хочет говорить. А еще – он дико, по-животному зол. Впервые за то время, как между нами появилась связь, я вижу его настоящего. Того, которого знала до всего. Того, которого боялась.
Практически вылетаем из дверей особняка. Мысли не задерживаются в голове дольше, чем на секунду, но я все-таки успеваю ухватиться за одну – Макстон переменился после разговора с отцом. Я знаю, что права. Что пазл собирается. Но все еще не понимаю причины. Глупо полагать, что дело во мне, ведь так? Ведь не во мне?
– Садись, – безапелляционно, подводя к своему «Харлею».
– Но…
– Ри, прошу, просто сядь!
И он почти на грани, поэтому повинуюсь. Зная, что не должна, что пожалею. Но все равно не спорю и не требую объяснить, хотя, наверное, имею на это право. Позволяю Макстону надеть на себя шлем, а затем забираюсь на сиденье и крепко обхватываю его руками.
Пульс бьется в такт летящим секундам.
Дышу, хотя нечем – воздуха попросту нет.
«Харлей» истошно ревет и отдается грохотом в ушах, а после – срывается с места.
Глава 12
Гоню словно бешеный. Выжимаю, не знаю, сто девяносто? Двести? Сколько могу. Весь. Гребаный. Максимум. Мысли, чувства, порывы – внутри смертельный коктейль Молотова, который только метни, взорвет, сожжет все к херам.
Я зол.
И зол очень сильно.
Хочется бить, крушить, ломать, будто я долбаный Брюс Бэннер[5] в том самом нечеловеческом его состоянии. В том, где он большой, агрессивный парень, не поддающийся дрессировке и контролю. В том, где его внутренние демоны рвут цепи и необузданной яростью вырываются наружу.
Как и мои.
«У тебя есть долг перед семьей! Долг перед компанией! И эта девушка не может стать его частью!» Не сбавляя скорость, практически влетаю в поворот, даже сквозь рев двигателя слыша, как резина разрезает асфальт. «Я хочу, чтобы ты занялся тем, для чего родился! Чтобы встал во главе “Энерджи глобал”!» По венам одновременно с всепоглощающей яростью льется адреналин. Неистовый. Горячий. И в который раз ловлю себя на мысли, что ничто не усмиряет зверя внутри лучше наполняющей меня до краев опасности. «Музыка – детская забава, и я хочу, чтобы ты, наконец, это осознал! Мой сын не может заниматься подобным! Это позорит все, чего я когда-то достиг! Позорит нашу фамилию!» Что есть мочи стискиваю челюсть, ощущая, как боль чертовым ядом течет по крови, сотрясает каждую клеточку внутри. «Ты стал таким после ее смерти! Девчонка превратила тебя в слабака! Изменила!» Плотно сжимаю на резине пальцы, до ломоты в них…
– …пожалуйста, – знакомый голос рвется сквозь плотный и, казалось, непроглядный туман; сквозь громыхающее небо. – …пожалуйста, прошу, остановись… – тихий, едва уловимый, но своими вибрациями возвращающий меня.