– Я был счастлив каждую минуту, – пытаюсь донести до нее, чтобы осознала, что все это между нами – не игра. Что она действительно нравится мне и я хочу проводить с ней как можно больше отведенного нам времени.
Тереза застенчиво улыбается и смущенно отводит в сторону глаза, а у меня по всему телу ураганом проносится фриссон[6]. И впервые не от музыки.
– Поехали. Отвезу тебя домой.
Она осторожно кивает и всю дорогу крепко обнимает меня сзади, а я думаю о том, что все сильнее становлюсь от нее зависим. Влюбляюсь. Четко осознаю это в тот момент, когда, проснувшись посреди ночи, больше уже не засыпаю. Пять минут. Каких-то пять гребаных минут, и я уже стою у Митчеллов под окнами и предлагаю Терезе прокатиться. В половине третьего ночи. Намеренно нарушая все правила и запреты. Ну разве не псих?
– Безнадежный, – хмыкаю, когда еще пять – или больше? – минут не могу отойти от ее дома. Когда наблюдаю за тем, как она заходит в дверь, а затем, как машет мне с другой стороны через окно. Наверное, болтает со Скай. Почти не сомневаюсь, что сумасшедшая учинит ей допрос. И, если так пойдет и дальше, мне этих допросов тоже не избежать. Потому что при всей своей дурости, Метьюз был тем еще догадливым засранцем.
Завожу «Харлей» в гараж, ловя себя на мысли, что все это время улыбаюсь сам себе, как полный дурак. Мне хочется писать. Впервые за гребаные пять месяцев я чувствую, что, приложив к бумаге карандаш, наконец, смогу догнать вдохновение. И что мне не придется выдавливать из себя строки, потому что они польются сами.
Музыка – это огромный, поразительной красоты мир. Незабываемая вибрация вселенной, будоражащая обостренные мысли и чувства. Удивительное существо, которое дышит и пульсирует, побуждая каждого «зрителя» резонировать и сопереживать. Ее не видно, но, если прислушаться, ее можно уловить. В шуме природы во время града или дождя, в суете оживленных городских улиц, но особенно – в ритме человеческого сердца.
Музыка – как глоток свежего воздуха. Сцена – как место силы. Кажется, что только на ней я ощущаю себя полноценно живым. На ней мне не приходится бороться с обстоятельствами и людьми. Не приходится притворяться тем, кем я по своей сути не являюсь. Кем не хочу являться. Потому что на сцене никто не запрещает мне быть собой. И никто не осудит, если оступлюсь.
Усмехаюсь и на мгновение прикрываю глаза. Чувствую, как текст еще ненаписанной песни вихрем несется по венам и начинает вулканизоваться в крови, отбивая рикошетом точно в сердце. А после дальше по аорте…
Девочка, черт подери, что ты со мной творишь?
– Макс, – слышу приглушенное.
Останавливаюсь и поднимаю взгляд.
Неуверенно сцепив на груди руки, Кайли стоит чуть поодаль от перил. В белом кроп-топе и тоненьких велосипедках в цвет под распахнутым удлиненным клетчатым пиджаком. Июль, знаю. Но, черт возьми, еще только семь утра. Дурная, совсем себя не бережет.
– Кайли? Что-то случилось?
– Мы можем поговорить? – произносит так же тихо, а я вижу, что девчонка на грани. Что это не спектакль и ни притворство, что ей действительно плохо, какой бы ни была причина.
Киваю и открываю входную дверь, впуская Куинн внутрь. Ветер поднимается такой лютый, что боюсь, еще минута и ее насквозь продует. Не знаю, сколько сумасшедшая стояла под моей дверью, но явно достаточно для того, чтобы продрогнуть до костей.
Все еще сержусь на Кайли. За ту опасную игру, которую она затеяла у озера. За то, что при любом удобном случае практически во всем подыгрывает моему отцу. И даже не знаю, от чего выхожу из себя сильнее. Но несмотря на рвущуюся изнутри злость, бреду на кухню, а через две минуты ставлю перед ней горячий чай с лавандой и мятой. Просто потому, что знаю, через какой ад она проходит, и потому, что не бесчувственное дерьмо. Но у всего есть предел, так? И у моего терпения в том числе.
– Ты должна рассказать отцу.
– Ему все равно, – усмехается нервно. – Ты ведь знаешь, что, кроме денег компании, его больше ничего не интересует.
– Куинн, это серьезно.
– Я знаю. Но я привыкла, правда. – дергает уголками губ, пытаясь нацепить на себя фальшивую улыбку. – Мне просто… иногда очень нужно услышать твой голос. Впустить в легкие твой запах. Ощутить прикосновения.
– Кайли… – пытаюсь остановить ее, пока не стало поздно, но не успеваю. Куинн оказывается возле меня всего за какую-то секунду. Буквально отшвыривает к спинке дивана и, не дав мне себя раскусить, забирается сверху. – Хватит. Кончай.
– Не могу, – шепчет рвано где-то возле уха, и я впервые ощущаю исходящий от нее запах алкоголя. – Я с ума по тебе схожу, не ври, что не замечаешь.
– Я не дам тебе то, чего ты хочешь.
– Мне многого и не нужно, – улыбается, прижимаясь к груди сильнее, вцепляясь в плечи пальцами. – Просто позволь мне любить тебя, Макстон.
– Ты пьяна.
– Тобой, да. И уже очень давно.
– Кайли, я не хочу применять к тебе силу.
– А я хочу, – начинает тихо смеяться и водить губами возле жилки на моей обнаженной шее. – Давай же, Макстон. Мне понравится, я знаю.
Отклоняюсь сильнее, когда едва не прикусывает мочку уха. Не слышит. Не понимает. Не хочет понимать. Поэтому, когда развязные манипуляции окончательно переходят дозволенную грань, стискиваю ее талию и отталкиваю от себя, опрокидывая Куинн на диван. Мы дружим с детства. Я знаю чертовку практически с пеленок. И не хочу, но приходится делать ей больно.
– Да что с тобой, черт возьми?
– А чем я хуже нее?! – кричит, на долю секунды обездвиживая. – Ты ведь с ней все это время был? Трахал ее всю ночь в то время, как был так мне нужен!
– Моя личная жизнь тебя не касается.
– Боже, ты даже не отрицаешь, – хмыкает и зло, и истерично сразу. – Она не из нашего мира, Макстон! Она не даст тебе того, что тебе нужно!
– Ты понятия не имеешь, что мне нужно.
Уйти, чтобы не сорваться, – лучшее сейчас решение. Чтобы не швырнуть Кайли в стену и не придушить, потому что готов, на пределе, но…
– Вы все равно не будете вместе, – цедит сквозь зубы в спину. – Твой отец избавится от нее точно так же, как избавлялся от всех остальных!
– Замолчи.
– Пускай не намеренно и не своими руками, но ту девку он тоже у тебя отнял. Мира. Кажется, так ее звали?
Издаю гортанный рык, а затем срываюсь и делаю то, чего так боялся. Больно и грубо впечатываю Кайли в стену, потому что все еще саднит. И от ее слов, и от воспоминаний, и от долбаного осознания, что я мог, наверное, мог, но ничего с этим так и не сделал.
– Замолчи, – шиплю, чувствуя, как вместо крови по организму сочится металл. Жидкий. Раскаленный. И от него скручивает каждый миллиметр внутри.
– Я замолчу. Замолчу, Макстон. Но это не изменит твоей судьбы так же, как не изменит и моей. Мы обязаны быть угодными. В таких семьях мы родились.
Вдох-выдох. Вдох…
Ослабляю хватку, когда вдалбливаю в свою забитую голову, что Кайли ни при чем. Что я злюсь не на нее, а на правду, которую она осмеливается произнести.
Мой мир захламлен. Он полон высокомерия, ненависти, выгоды и расчета. Деньги и статус – вот, что ключевое в нем. Я не хочу в этом мире жить, но я в нем родился. Я причастен к нему. И зная, что связан с этим миром своей семьей и связями, которые она имеет, эгоистично толкаю в него Терри. Намеренно вовлекаю ее во всю эту грязь и гниль.
Мистер Митчелл был прав. Его девочка слишком чиста для этого мира. Слишком невинна и порядочна. Слишком неподдельна. Я знаю это, умом своим трезво понимаю. Но все равно срываюсь к ней, на хрен отбрасывая все риски. Полчаса. Прошло всего полчаса, а я уже понимаю, что не могу без ее глаз. Что Тереза – единственная живая преграда между моим сердцем и болью, которая так и норовит вновь в него просочиться. И что, если не увижу ее, то разобьюсь на проклятом «Харлее», за который сяду, потому что не найду иного способа разгрузиться. Потому что иного способа нет.
Не знаю, что творю, когда пробираюсь к ней на задний двор, когда стучу, нет, почти колочу в дверь. А ведь только половина восьмого. Ее брат, ее отец, наверное, дома, а я… я колочу снова и снова, потому что она до боли мне необходима. Потому что я, кажется, ею одержим. И не знаю излечима ли эта одержимость.
Шаги. Я отчетливо слышу их, хотя по перепонкам и плитке без устали барабанит дождь. Вымокаю, но плевать, потому что сосредотачиваюсь лишь на звуке, на движении, которое становится все ближе. Секунда. Щелчок. Дверь открывается, и я с шумом выдыхаю, потому что за ней оказывается Терри. Заспанная. С милым кошмаром на голове. В забавной пижаме с мишками и в своих розовых монстро-тапках. Она так и стоит, не веря своим глазам, секунду или две, а затем моргает, понимая, что я реален.
– Макстон? Что-то…
Не договаривает, потому что врезаюсь в нее на скорости, наверное, вышибая из легких весь воздух, а после – сгребаю лицо в ладони. Прикрываю глаза и дышу ее гелем для душа и запахом ее кожи. И слушаю, как восхитительно круто на каждое мое касание отзывается ее пульс. А мой… он будто привороженный несется вдогонку.
– Макстон… – звук ее голоса и отрезвляет, и тянет куда-то прочь от реальности. Я почти не разбираю слов, только чувствую. Ее бархатную кожу, по которой скольжу пальцами и к которой прижимаюсь лбом. Ее ни с чем несравнимое тепло. Ее заботу и волнение… – Ты промокнешь, слышишь? – шепчет. А я будто к земле пригвожденный, не могу ни пошевелиться, ни ответить. Она не мокнет, и это главное, а я…
Чувствую, как Тереза выдыхает в мой влажный рот, а затем прижимается к нему своим горячим. Всего миг. И мы оказываемся по ту сторону мира, а шум мгновенно обрывается, потому что ливневый столб остается за резко захлопнувшейся дверью. Снова слетаю, потому что ее губы – мой катализатор. Я понял это еще два дня назад на остановке.
От ее поцелуев срывает башню, кровь в жилах начинает бежать быстрее, а мысли превращаются в сладкое желе. Я хочу эту девчонку так сильно, что сам себя, черт возьми, боюсь. Потому что такая гремучая смесь неизбежно провоцирует взрыв…