И Тереза едва не давится чаем, которого как раз в этот момент набирает полный рот.
Скайлер усмехается, прикусывая губу. Итан закатывает глаза.
А я, подмигивая, протягиваю девчонке салфетку.
Она испуганно смотрит на меня, будто не верит в то, что слышит. А я бесконечно готов повторять, что честен с ней на все сто процентов, что не играю и не буду играть. И что влип в нее так, что хочу ее всю и навсегда. Я уверен.
– Мм, ты поел? – обращается Скайлер к мелкому. – Если да, то идем, нужно отнести пару коробок для праздника, – и едва ли не стягивает за шкирку со стула.
Когда остаемся одни, складываю на столе руки и, как бы Тереза ни старалась отвернуться, ловлю ее глаза в свои. Так забавно за ней наблюдать. Я еще никогда не встречал настолько искренних в своих эмоциях девушек. Ну, где вы видели, чтобы на одном лице горели одновременно и смущение, и стыд, и паника? Я – нигде.
– Я не шутил. Я действительно хочу, чтобы ты перебралась ко мне.
– Мы можем встречаться и так…
– Я не хочу «и так», Бэмби. Мне недостаточно просто видеть тебя время от времени. Я хочу большего.
Засыпать с ней в одной постели. Завтракать по утрам.
Я, черт возьми, погряз в девчонке по уши.
– Ты ведь знаешь меня еще так мало… – не перестает искать причины.
А я готов с каждой бороться, если нужно.
– Мне не нужна целая жизнь, чтобы понять, что ты для меня значишь.
– А что я для тебя значу? – шепчет.
И пусть через секунду уже жалеет о сказанном, я не собираюсь отступать.
– Ты – моя Муза.
Малая слабо улыбается и краснеет по самые щеки, а я понимаю, что это признание никогда не опишет всего, что я чувствую к ней. Наружу просится так много слов. Так многое хочется, не тая, рассказать. И про отца с мамой. И про Миру. Я ведь не хочу ничего от этой девочки скрывать. Но разве бросить ее в эту яму с гремучими змеями справедливо по отношению к ней? Ее мир такой чистый сейчас. Такой светлый. Что будет, если я войду в него из своего? Уже вошел, Рид, уже… вляпался по самые гланды. Не думал ты об этом тогда, да? Или думать просто не хотел?
Мобильник в кармане настойчиво вибрирует, а я еще до того, как достать его, чувствую, что ни о чем хорошем он не сообщит.
Сжимаю зубы, зная, что приезд отца не предвещает хорошего. Вряд ли это просто семейный визит. Трудно даже допустить мысль о том, что отец здесь потому, что волнуется или скучает. Скорее всего, что-то случилось, иначе бы он никогда не вытащил свою накрахмаленную задницу из кабинета. Что-то… почти уверен, что это связано со вчерашним концертом и дракой, которую мы с парнями устроили у Клуба. СМИ работают быстро. Как бы Стайлз ни старался, он не всесилен. А значит, хоть где-то, хоть как-то об этом написали. Да еще и небось с три короба переврав.
– Уходишь? – обеспокоенно спрашивает, когда встаю. Чувствует. Черт, а чего я хотел? У меня все черным по белому на лице.
– Мне нужно решить одно срочное дело, – шепчу, целуя Терри в волосы. – Я зайду за тобой вечером, ладно? Ничего не планируй.
Недоговариваю, чтобы не волновать, хотя есть ли в этом смысл? Скайлер все знает. Сама мне написала. И хотя она не ярая сплетница, уверен, Терезе все расскажет.
Когда выхожу из дома, почти сразу ловлю в фокус отцовский «Бугатти». Все та же показушность и те же миллиарды. Все тот же до идеальности отглаженный пиджак и начищенные до блеска ботинки. А еще ненависть, которую я испытываю каждый раз, стоит мне приблизиться к нему ближе, чем на десять метров.
– Что ты здесь делаешь? – без любезностей и предисловий.
Просто не имею на это ни желания, ни сил.
Отец отрывается от экрана мобильного и поднимает на меня глаза. Оглядывает сверху вниз и молчит какое-то время, будто пытается считать. А затем отталкивается от своей отполированной тачки и убирает драгоценный гаджет в карман.
– Не такого приема я ждал, – упрекает, хотя вряд ли его это задевает. – Это ее дом, верно? Той девчонки?
– Тебя это не касается.
– Она тебе не пара.
– И снова, – едва не завожусь.
С ним я всегда где-то на грани. И любая тема, которую он затрагивает, в конечном итоге заканчивается для нас скандалом. Мы ссоримся, и я лишь сильнее его ненавижу.
– Эта девчонка погубит репутацию нашей семьи.
– Откажись от меня.
– Что ты сказал?
– Откажись, и твоей репутации перестанет что-либо угрожать.
– Не мели чепуху, Макстон, ты – мой сын. На днях я планирую официально представить тебя акционерам.
– Ради чего?
– Потому что ты мой наследник. Наследник всей энергетической империи.
– Твоей империи, к делам которой я не хочу быть причастен. – повторяю в сотый раз, но уверен, будет и сто первый.
– Ты обязан. Это твой долг.
– Нет.
Секунда. В глаза. Бам.
Отец не приемлет отказы. Любое несогласие с его мнением, любой порыв к сопротивлению – для него как вызов. Чертова красная тряпка, от которой мускулы на его лице моментально наливаются сталью, а глаза становятся вулканической лавой. Той самой, что жжет сильнее артиллерийского огня.
– Нет?
– Нет. Я никогда не встану во главе твоей компании. Моя жизнь – в музыке.
– Жизнь, – усмехается, брызжа ядом. – Играть тупое шоу для вечно ширяющейся молодежи. Устраивать посреди таких сборищ драки. Это ты называешь жизнью? Такая тебе по вкусу?
– Любая, в которой нет тебя и твоей компании, – соглашаюсь, потому что бесполезно спорить. Спорил. Доказывал. Долго и упорно, годами. Но это один хрен ни к чему не привело. Отец слишком глух, чтобы услышать. Слишком упрям, чтобы понять. Он не знает мой мир и не хочет его узнавать. А я оставил напрасные попытки что-то ему доказать.
– Ты еще мальчишка и не понимаешь, что все, что я делаю, я делаю ради тебя.
– Моя мать. Вот, кто делал все ради меня.
– Твоя мать была позором нашей семьи!
– Так считаешь только ты! – снова завожусь с пол-оборота. Тысячу раз обещал себе держаться, контролировать вспышки гнева, читать психологические книжки и делать всю прочую херню, лишь бы, наконец, отпустить. Но не могу. Душа все еще медленно тлеет, превращая все внутри в пепел. И я, черт подери, не в силах этот процесс остановить. – Она любила меня! Тебя любила! А ты унизил ее и растоптал! Лишил всего, что у нее было!
– Благодаря мне! – в который раз бьет по самому уязвимому. – Твоя мать ничего не имела, пока не вошла в нашу семью!
– Плевать ей было на деньги! Она хотела свободы!
– Ты ничего о ней не знаешь! – рычит.
Наша перепалка давно переходит грань. Мы спорим прямо на улице, на глазах у соседей. И если страх за долбаную репутацию нет-нет, но возвращается к отцу, то мне давно уже на это наплевать. Наша семья пропитана ядом. И как бы он ни пытался обелить ее имя, все давно догадываются о правде. Все понимают, что мама ушла не сама. Что мой отец буквально вышвырнул ее из дома, оставив без гроша в кармане, полив помоями, забрав у нее не только жизнь, но и гордость. Она хотела петь. Всегда, сколько ее помню. Но ведь ему такой ее всегда было мало. Он хотел покорности. Беспрекословного ее вовлечения в семью. Чтобы, нося его фамилию, она помнила о дурацком долге, который всегда был для него превыше человеческих чувств. И через сколько лет абсолютно ничего не изменилось.
– Она любила меня. И просто хотела видеть, как я расту. – Все, баста.
Больше нет не сил ругаться с ним, не смысла. Зачем? Что это изменит? Потерянные годы не вернешь, а отца уже не сделаешь другим. Поздно уже для всего. Но не для того, чтобы остановиться.
– Можешь вычеркнуть меня из завещания. Я не хочу быть связан ни с твоими деньгами, ни с твоей компанией.
– «Энерджи глобал» – наследие нашей семьи, а ты – ее часть, – упрямо повторяет, несмотря ни на что. Ему плевать. Как и всегда. Очнись, Макстон. Приди, наконец, в себя.
– Я должен был стать твоим наследием, – наконец, произношу вслух то, что долгие годы гребаной занозой сидело где-то внутри. Саднило. Кровоточило. Жгло. То, что все это время держало рану открытой, не давая ей затянуться. А, может, в этом виноват я сам?
– Ты не можешь так просто уйти! Я с тобой говорю! Макстон! – кричит мне в спину, но я остаюсь к этим крикам глух. Иду к девушке, за чьи глаза цепляюсь, как за спасительный якорь. Вокруг столько людей, столько любопытных взглядов, а я вижу только ее. Слышу только ее.
Терри стоит на дороге возле своего дома, наверное, как и остальные собравшиеся в кучу зеваки, слыша каждое слово. Весь наш разговор. И это хорошо. Потому что отныне между нами не должно быть секретов. Никаких.
– Я нужна тебе?
– Всегда, – выдыхаю в тот момент, когда она переплетает наши пальцы, и мое сердце, реагируя, пропускает удар.
Глава 20
Даже если нашим отношениям суждено продлиться всего одно лето, я хочу вобрать в себя все, что они могут мне дать. Максимально. Я хочу больше касаний Макстона, больше его поцелуев, мурашек от его улыбки и признаний, которые он ласково шепчет на ухо. Я хочу больше его голоса, его запаха и его фантастического смеха. Больше его планов на жизнь, потому что в каждом непроизвольно представляю рядом себя. Возможно, это не более чем самообман, но, господибоже, такой прекрасный, что сам его факт становится не важен. С Ним мне хорошо. И остальное перестает иметь смысл.
– Это так потрясающе, что на моих кулинарных способностях можно смело ставить крест. – Рид вгоняет меня в краску, уминая кусок только утром испеченного персикового пирога, который беру с собой на наш маленький незапланированный пикник.
После ссоры Марса с отцом проходит два дня. Мы не говорим о произошедшем… точнее, я намеренно ни о чем не расспрашиваю, чтобы не лезть без спроса ему в душу. Зато мы проводим много времени только вдвоем. Без конца говорим, узнавая друг другу лучше. Часто гуляем и… целуемся. И, если честно, это самая любимая моя часть.