Когда становится более-менее тихо, спрыгиваю с машины и быстро юркаю в салон, сразу после натянув на голову капюшон от свитшота. Макстон наблюдает за мной не без удовольствия, я это своей еще горячей пятой точкой ощущаю. И не без такого же удовольствия несколько секунд спустя забирается рядом на сиденье. Может, нужно было назад сесть? А вдруг они запомнили машину?
– Бэмби, расслабься, они тебя уже даже не помнят.
– Это ты так думаешь. У бабушек вообще память на лица отличная.
Он вновь усмехается, а я перестаю вести себя как неврастеничка лишь когда мы выруливаем со стоянки и отъезжаем метров на двадцать от супермаркета. Бесстыдница, у которой мозги на передке, – зуб даю, именно так эти славные женщины обо мне подумали.
– Ты – моя девушка, поэтому я тебя целовал. Это было развязно, горячо, но главное – законно. – Когда медленно поворачиваюсь к нему, Рид добавляет: – Мне нравится целовать тебя, Бэмби. И я бы целовал тебя до чертовой задержки дыхания, если бы мог, потому что останавливаться для меня – сродни пытке.
– Тебе правда нравится меня целовать?
– А ты еще этого не поняла?
Сердце ухает так громко, что от его шума закладывает уши.
И мне! – кричит каждая клеточка в теле, потому что не целовать Макстона для меня точно такая же пытка. Это и есть любовь, правда? Когда не можешь надышаться человеком, насмотреться на него, насытиться касаниями. Когда каждый его взгляд – как удар током. Но ты жаждешь этого удара снова и снова, не представляя, как у кого-то может быть по-другому. Когда ты растворяешься в человеке, пропадаешь, но ни секунды не сомневаешься в том, что он не даст тебе затеряться. Что с ним ты даже в самой кромешной темноте так или иначе найдешь свой свет. И он всегда, любой ценой, защитит твое доверчивое сердце.
Когда приезжаем, Макстон паркуется в гараже, а после помогает занести в дом покупки. И пока Скайлер разбирает пакеты, выпроваживаю своего упрямо не желающего уходить парня, чтобы он хоть немного по мне поскучал. Говорят, это очень полезно для отношений.
– А если я просто тихонько посижу?
– Нет.
– Я буду паинькой.
– Нет, – повторяю раз так в десятый. – Мы договорились, что ты придешь в семь. Значит, ты придешь в семь. – выталкиваю упрямца за порог, но улизнуть не успеваю.
Макстон хватает меня за талию и настойчиво притягивает к себе.
– Ты намеренно меня дразнишь?
– Это нормально, когда люди встречаются. Они должны иногда расставаться.
– А если я не хочу иногда расставаться?
– Придется, – шепчу ему в губы.
Каюсь, мне это ужасно нравится.
Кажется, моя смелость рядом с Ним достигла предпоследнего рыжего спектра.
– Или мы можем поступить иначе, – ощущаю, как его руки на моей талии нахально опускаются ниже. – Переезжай ко мне.
– Что?
– Мы уже говорили об этом. Переезжай ко мне.
– Н-нет… нет, мы не говорили. – вскользь упомянутое ведь не считается? – Ты сказал, что не хочешь просто встречаться, да, но я не думала, что ты это всерьез!
– Я всерьез.
– Но я не могу к тебе переехать!
– Почему?
Действительно, почему?
– Потому что… не знаю, мы ведь встречаемся от силы неделю.
– Шесть дней, если считать со дня бала.
Шесть. Дней.
Он шутит, правда?
Пускай я и хотела этого, пускай мне даже этих шести дней было много, но ведь так просто не бывает, да? Чтобы парень так быстро, сам, прыгал со ступени на ступень?
Переезд – это ведь ступень?
Открываю рот, но Макстон меня опережает.
– Бэмби, я тебя не съем. К тому же, это всего на несколько недель. Вы ведь уедете, помнишь? Так что мне в любом случае придется возвращать тебя отцу.
Возвращать меня отцу.
Это звучит так, будто он попользуется мной, как вещью, которую возьмет напрокат, а затем сдаст туда, откуда брал. Глупо, да? Макстон ведь не такой. Но почему тогда я до сих пор опасаюсь, что в конечном счете он вдребезги разобьет мне сердце? Может, потому, что слишком многое стоит между нами? И еще эта Мира, о которой он ничего не говорит…
Я саму себя накручиваю, знаю. Но лишь потому, что очень боюсь обжечься.
В итоге, как ни упрашивает, не говорю Риду ни да, ни нет. Выпроваживаю его и закрываю за ним дверь, обещая, что хорошо все обдумаю, хотя очень хочется отбросить в сторону все сомнения и рискнуть уже прямо сейчас. Это всего на несколько недель, девочка. Только до конца этого безумного лета. Подумай, сколько счастья эти дни могут тебе подарить… Постоянно прокручиваю эти мысли в своей наглухо забитой глупостями голове, взвешиваю за и против. Решаюсь, затем передумываю. А через минуту решаюсь снова. В какой-то момент кажется, что я в принципе думаю слишком много. Мне восемнадцать. Разве это не тот прекрасный возраст, в котором рискуют, ошибаются, а после – рискуют снова? В котором это нормально?
– Последишь за духовкой? – оборачиваюсь к Скай. – Я отбегу минут на пять.
– Если обещаешь потом рассказать мне все в подробностях, – улыбается, отлично понимая, к кому я побегу.
Расплываюсь в улыбке и под громкое «не пропустите ужин!» вылетаю из дома.
От моего крыльца до Его каких-то несколько метров по прямой, которые я преодолеваю за считаные секунды. Взлетаю на деревянную надстройку и не без дрожи в коленях нажимаю на звонок. Шаги за дверью становятся громче пропорционально с тем, как колотится мое сердце. Бам. В глаза. Взрыв.
– Да! – выкрикиваю прежде, чем Макстон спрашивает, почему я здесь.
Прежде, чем он вообще что-либо понимает.
Вдох. Второй. И то ли он читает мои мысли, то ли я своим волнением с потрохами себя выдаю, его взгляд моментально меняется, и он делает ко мне шаг.
– Да? То есть ты переедешь ко мне?
– Я перееду к тебе, черт возьми, – шепчу на оборвавшемся вдохе.
А затем визжу, когда Рид подхватывает меня и начинает кружить.
Глава 24
Ужин проходит хорошо. Настолько, насколько это, конечно, возможно, потому что папа прекрасно понимает, что я не с другом по песочнице его знакомлю.
У нас с Макстоном отношения. Обозначаю это сразу.
Было немного неловко, но только в первые десять минут. Затем папины попытки обсудить со мной контрацепцию и опасность беспорядочных половых связей сошли на нет.
И слава богу, потому что я готова была сквозь землю со стыда провалиться.
Он переживал за меня, знаю. И я очень это ценила. Но еще мне хотелось, чтобы он мне доверял. Да, меня еще изредка грызли сомнения, но я верила Макстону. Верила в его искренность. Потому что так притворяться нельзя. Его поцелуи и касания, нежность и забота говорили намного красноречивее слов.
Папа задавал ему много вопросов о семье, планах на будущее и музыке. И нужно отдать Макстону должное, держался он превосходно. Ни разу не показал своих истинных чувств к своему отцу, хотя я знала, как упоминание о нем его задевало. Ни разу не выдал своей боли, когда разговор заходил о маме. И – что не менее важно – ни словом, ни намеком не обмолвился про переезд, о котором обещал молчать. Я просто не знала, как сказать об этом папе так, чтобы окончательно его не добить. «Понимаешь, мы с Макстоном встречаемся, у нас все серьезно, я поживу пока у него, ты ведь не против? О предохранении мы позаботимся…» – разве не слишком за один вечер?
– Я прошел проверку на надежность, как считаешь? – обнимает за талию, спустившись на две ступеньки так, что наши дыхания почти соединяются.
– Мм… возможно.
– Возможно? – явно такого ответа не ожидает. Улыбаюсь и, когда теснее прижимается, упираюсь ладошками ему в грудь. – Ты нарочно меня дразнишь?
– Если только совсем чуть-чуть, – вру.
Потому что мне до безумия нравится, как он реагирует.
Макстон усмехается, а затем ловит в плен мои губы. Целует требовательно, но осторожно. Не так, как днем на стоянке. А я все равно в этих губах умираю.
– Я бы забрал тебя прямо сейчас, если бы мог, – шепчет, прижимаясь своим лбом к моему, а я понимаю, что пошла бы с ним сама, без принуждения, если бы также могла.
Спустя еще один крышесносный поцелуй и два сожаления о том, что эту ночь нам придется провести врозь, захожу в дом и, прислонившись к двери спиной, закрываю ее до щелчка. Папа стоит на кухне у островка, опершись о столешницу руками, и молча смотрит на мое горящее от Его поцелуев лицо и в хлам искусанные губы.
Я знаю, что он видел нас в окно. Оно четко перед его глазами и выходит прямо на крыльцо. И это хорошо, потому что мне надоело скрываться. Надоело лгать всем вокруг, особенно папе. Надоело притворяться той, кем я не являюсь. Сбегать из дома посреди ночи и просить Скайлер меня прикрыть. Я хочу честности. И в первую очередь с собой.
– Ты можешь сказать то, что собираешься, хотя тебя и без того выдают глаза, – подталкиваю его, потому что сам он навряд ли решится.
– Это не чрезмерная отцовская опека, ты ведь знаешь это?
– Знаю, – улыбаюсь уголками рта и отталкиваюсь от двери, – просто я твоя маленькая девочка и ты очень сильно меня любишь.
– А еще ужасно волнуюсь. – и это тоже выдают глаза. – Макстон неплохой парень. Мне нравится его честность и упорство. Но подумай, олененок, тот ли он самый?
– Он предложил мне пожить у него, – выдаю на выдохе, не сводя с папы взгляда.
Я собиралась как-то его подготовить. Дать ему время свыкнуться с мыслью, что мы с Макстоном вместе. Что у нас серьезно. По-настоящему. А вместо этого бросаюсь с обрыва в воду, даже не уверенная в том, что не разобьюсь.
– Пожить? – переспрашивает, наверное, пытаясь осознать услышанное. – У двадцатитрехлетнего парня, с которым ты встречаешься только неделю?
– Вы с мамой тоже съехались всего через месяц.
– Месяц – не неделя, Бэмби.
– Но и маме тогда едва стукнуло восемнадцать. А мне девятнадцать будет уже в январе.
Знаю, что не аргумент, но…
– Дело ведь не в возрасте.
– А в чувствах, верно? – Отводит глаза, потому что попадаю, куда нужно. – Как я смогу чему-то научиться, если не буду рисковать и ошибаться? Пускай это будут грабли, но они будут моими. Папа, – когда он вновь сосредотачивает на мне свой взгляд, с нежностью ему улыбаюсь. – Ты ведь так часто рассказывал мне, как с первого взгляда без памяти влюбился в маму, помнишь? Как потерял голову от ее смеха и задорности. Как, увидев, больше уже не мог отвести от нее глаз. И что каждый раз благодаришь за вашу встречу Бога, хотя после того, как ее не стало, совсем в него н