– Какая же ты охренительная, – выдыхает, запуская язык в мой рот, а, когда обнимаю его, подхватывает на руки и несет в комнату, меняя первоначальные планы.
На контрасте с душной ванной мурашки моментально окропляют тело. Соски затвердевают, наливаются тяжестью, и все внизу стягивается в электрический узел напряжением не меньше тысячи. Кажется, дотронься, и мгновенно ударит.
Отрываясь от моих губ, Макстон мягко роняет меня на кровать. Целует в самый уголок рта. Затем в шею. Ключицу. И ниже… а я практически не дышу, улетая в нирвану, о существовании которой даже не подозревала до Него. Секунда. Две. Прикрываю глаза и с шумом выдыхаю, когда задерживается у груди. Ласкает одну, затем другую. А после ведет тропинку вниз – к животу, по пути цепляя пальцами бедра.
Прихожу в себя, когда он стягивает с меня бесшовные бикини и, оставив несколько поцелуев с внутренней стороны бедра, касается там. Раздвигает набухшие складки, дразняще задевает клитор, а затем, черт меня возьми, добивает своим языком.
Вдох. Всхлип. Выдох. Бросает то в жар, то в холод. Скулю, ворочаюсь, изгибаюсь. То отчаянно цепляюсь пальцами за плед, то за его волосы, направляя пьянящие скольжения, будто знаю, как мне нужно. Понятия не имею, чем это объяснить, но вместо привычного стеснения в каждом моем движении и звуке – раскованность и страсть. Будто верная схема давным-давно зациклена в моей голове. А, может, это знак, что мы созданы друг для друга?
– В первый раз приятного мало, – подготавливает. – Но я сделаю все, чтобы ты чувствовала себя максимально комфортно. Ты веришь мне?
– Верю, – выдыхаю.
Слышу звук рвущегося пакетика фольги, а через несколько секунд чувствую это малоприятное давление внизу.
Несмотря на легкую боль в паху, расслабляюсь и полностью вверяю себя Макстону. Я доверяю его умелым рукам, медленным осторожным толчкам и словам, которые он, не переставая, шепчет мне на ухо. Он прав. Это совсем не похоже на то, о чем пишут в романах. Та эйфория от первого раза, когда море по колено и постоянно хочется еще… – ее нет. Но мне хорошо, и я улыбаюсь сквозь отчего-то выступившие на глазах слезы, потому что Он рядом. Потому что этот момент, невзирая ни на что, лучший в моей жизни.
– Посмотри на меня. Посмотри, Ри, – просит напряженно.
И я выглядываю из-под трепещущих и влажных ресниц.
Не знаю, что видит Рид в этот момент, но, кажется, что глупую меня. Я улыбаюсь и плачу, представляете? От радости. А он, наверное, переживает, что сделал что-то не так.
– Я сделал тебе больно?
– Нет, – обнимаю руками его шею и отчаянно тяну на себя. – Ты сделал меня счастливой. Очень-очень счастливой.
Сильнее сцепляю ноги у Макстона за спиной, вынуждая его толкнуться во мне глубже. Затем снова. И уже через несколько толчков боль окончательно отступает. Я начинаю чувствовать что-то совершенно поразительное. Что-то, чего не в состоянии объяснить. Вибрации мощными потоками разливаются по телу, концентрируясь в одной точке. Наверное, той самой точке G. И этой точке подчиняется все. Все мои действия после, сердцебиение, дыхание, даже слова, которые неосознанно слетают с дрожащих губ.
Макстон еще некоторое время наблюдает за тем, как эмоции на моем лице сменяют одна другую, а затем, убедившись, что мне хорошо, спускает своего зверя с поводка. Одной рукой сжимает мои волосы на затылке, другой переплетает наши пальцы и прибивает к кровати над головой. Приоткрываю губы, которые он тут же в хлам разбивает. О которые ударяется сильнее, чем волна о скалы.
– Еще, – умоляю на каком-то подсознательном уровне, когда чувствую, что жар в животе начинает расти. То проваливаюсь, то снова возвращаюсь в реальность, в которой его толчки – на грани фола. Макстон то замедляется, покрывая поцелуями шею, царапая зубами мочку уха, то снова наращивает темп. А я лишь после этих диких, практически необузданных столкновений понимаю, как сильно все это время он сдерживался.
Раз. Два… Выгибаюсь и до крови кусаю и так искусанные губы. Внизу живота все натягивается и сводит, поэтому впиваюсь ногтями в напряженные плечи, пропускаю вдохи, скулю и всхлипываю. И, кажется, все это громко и вслух.
Секунда. Бам. Взрыв. Уши закладывает от разряда, что мощным цунами проносится от живота вниз, а после – рикошетит прямо в сердце. Меня всю – от макушки до кончиков пальцев – поражает сильнейшим оргазмом. Это ведь он? Боже мой, скажите, что это он…
Макстон прислоняется своим влажным лбом к моему. Часто дышит, как и я. Его глаза закрыты, и он не торопится их открывать. Как не торопится и отстраняться, вероятно, наслаждаясь этими новыми для нас обоих ощущениями. Секс у него не впервые, знаю. Но секс со мной… я ведь могу греть себя этой мыслью, правда?
Не успеваю об этом подумать. Макстон выбивает все до единой мысли из моей головы, когда целует. Затем снова. Коротко, чувственно, в те самые губы, на которых еще очень долго будет держаться его образ и запах.
– Порядок?
Мычу что-то вместо внятного ответа, потому что не хочу портить этот волшебный момент. Слышу, как он усмехается, но нарочно не размыкаю рук. Интересно, а можно пролежать так до самого утра? Это ведь не плохо, правда? Ну, хотя бы в части гигиены…
– Бэмби, нам нужно встать. – Когда верчу головой, он наклоняется к моему уху, и я вновь неосознанно куда-то плыву. – Окей, а как насчет душа?
– Совместного? – вырывается.
Хотя и так прекрасно знаю, что да.
Навряд ли после того, что только что между нами было, Макстон упустит возможность принять-таки со мной этот чертов совместный душ…
– Мы забыли про душ! – точнее, так и не выключили краник.
Поэтому испуганно отпихиваю от себя Рида, представив, сколько ему придется заплатить за бесполезно льющуюся сумасшедшим напором воду, и бегу в ванную.
Ну как бегу… через полторы – плюс-минус – секунды он перехватывает меня у двери и, смеясь под мои визги, толкает в наполненную паром душевую, из которой мощным потоком на нас обрушивается грохочущий водопад воды.
Глава 27
Тереза пахла мной.
И я, как мальчишка, был на этом запахе помешан.
На ней помешан. На ее голосе, дыхании, прикосновениях и глазах.
Это вообще лечится?
– Что означает эта татуировка? – медленно обводит своим пальчиком контуры на плече, на котором выбита вплетенная в рисунок руна.
– Это оберег. – Когда малая фокусирует на мне свой удивленный взгляд, усмехаюсь: – Мы с Дейтоном набили практически одинаковые, когда нам было по восемнадцать. Мы были пьяными в стельку, и придурок на спор затащил меня в какой-то придорожный тату-салон. До сих пор ненавижу его за это.
– А птица? – та, что между большим и указательным пальцем.
– Свобода, – отвечаю, не задумываясь, потому что набил ее как некий протест против воли отца. – Но тебя ведь не эти татуировки интересуют, верно? – разгадываю ее замысел сразу. – Хочешь узнать про эту? – Имя, которое когда-то я выбил под самым сердцем. Терри взволнованно открывает рот, и я чувствую, что вот-вот включит заднюю. А мне бы и не следовало ей в этом мешать, но понимаю, что не хочу ничего от нее скрывать.
– Мира была моим другом. Мы впервые встретились, когда мальчишки постарше задирали ее за школой, скверно шутили о том, что ее родители слишком бедны для того, чтобы купить ей нормальную одежду и новые учебники. Когда я увидел ее, они валяли ее рюкзак в грязи и топтались по рваным тетрадкам.
Сглатываю, потому что, несмотря на светлый образ, который вырисовывается в моей голове, вспоминать о ней все еще трудно. Все еще… больно.
– Я защитил ее в тот день. И… не знаю, это вошло в какую-то привычку. Я будто обрел младшую сестренку или вроде того. – Слабо усмехаюсь, чувствуя, как Тереза даже дышит через раз, чтобы ничего не упустить. – После этого я каждое утро встречал ее у подъезда, и мы вместе шли до школы, а затем, вечером, провожал ее домой. Она каждый день после занятий ждала меня у класса, потому что после того раза боялась ходить одна. Бывало, я даже сбегал с уроков. Не представляешь, как это злило отца.
– Ей было пятнадцать? А тебе…
– Семнадцать. И Кайли жу-у-тко к ней ревновала.
– Было к чему? – спрашивает Терри, и чувствую, как тут же об этом жалеет. Съеживается, замирает, поэтому слабо улыбаюсь и сильнее притягиваю ее к себе.
– Раньше мы часто гуляли в одной компании, зависали на спортивных площадках или у кого-нибудь дома. Но с появлением Миры все изменилось. Мне уже не хотелось этих пьяных сборищ, на которых всех волновали лишь разговоры ниже пояса или то, сколько алкоголя ты в состоянии в себя влить. Я будто бы иначе взглянул на свою жизнь и на мир вокруг. Понял, что есть вещи важнее. Но главное – что я не хочу вставать во главе «Энерджи глобал», потому что не хочу быть похожим на отца.
– Поэтому твой отец так ее ненавидел, – шепчет, все понимая. Наверное, это не трудно, вспоминая представление, которое не так давно мы устроили в Озе.
– Он был уверен, что я отдалился от семьи и бизнеса из-за нее, так и не осознав, что это произошло намного раньше.
– Когда твоя мама ушла, – говорит все так же тихо, но все так же попадает каждым своим словом в цель, будто бы видит меня настоящего. Знает, что у меня внутри. – А как Мира… – спотыкается, не решаясь закончить, но это и не нужно. Я все понимаю.
– Рак щитовидной железы.
– Мне жаль.
– Знаю, – выдыхаю ей в волосы и прикрываю глаза.
Хочу рассказать ей больше, но стоит ли? О том, как отец долгие годы таскал маму по судам, пытаясь лишить ее денег, репутации и опеки надо мной. О том, как она лечилась от двух нервных срывов из-за него, а в СМИ об этом шутливо писали, как о «стрессовом расстройстве от быстрорастущей популярности». О том, как он не упускал ни случая, чтобы напомнить ей о себе. Даже через годы. Так и не смирившись с тем, что она выбрала музыку, а не его. И о Мире… о светлом ангеле, на долю которого выпало столько несправедливых испытаний. Ей было всего девятнадцать. А мой отец сказал, что не пошевелит ради нее и пальцем. Хотя мог. Черт возьми, у него были для этого ресурсы! Деньги, связи, время… то самое, которого не оказалось у нее.