Мы переживали счастливые времена. Один сезон я всматривался в памятники; другой — в репродукции Нормана Роквелла; далее — остров Мартас-Винъярд; затем остров Нантакет. Артефакты «фронтира»[80] — блюда, украшения, покрывала, лоскутные одеяла — я воплощал культурное наследие Америки в одежде. А потом появились джинсы с заплатами в виде флагов, красно-бело-синие, в звездах и полосах. Они стали очень модными, потому что таким людям, как Брюс Спрингстин[81], нравилось носить джинсовую куртку с флагом на подкладке.
Потребители делали покупки в каждой группе товаров, распределяя их так: одну на январь, одну на февраль, одну на март. Шесть месяцев спустя они приобретали модели из новой коллекции. Мы заказывали по пять тысяч штук одного, десять тысяч штук — другого и двадцать пять тысяч штук — третьего. Теперь все зависело от нас. Одежду должны были раскупить в магазинах через полгода. И она должна выглядеть так же, как и стендовые образцы. Или даже лучше!
Я добавил в ассортимент купальники, а затем спортивную одежду. Было здорово придумывать что-то новое, сезон за сезоном. Знал, что мы формируем тенденции, и весь рынок следует за нами, пытаясь не отстать. Статья в газете Daily News Record, посвященная мужской одежде, описывала упадок WASP[82]. Я сказал им: «Между „преппи“ и WASP нет особой разницы, кроме того, что у „преппи“ есть чувство юмора». Они назвали меня «новая пчела-убийца». Мы продавали много одежды и зарабатывали соответственно.
Спустя годы Сайлас поделился своим пониманием нашего успеха — такого, какой мне и не снился в то время. Он осознавал, что на рубеже 1980-х и 1990-х годов американское общество из индустриальной эпохи вступало в информационный век. Теперь это очевидно, сказал он; однако в те дни это не было столь однозначно. Появился персональный компьютер — Microsoft, Apple, Интернет, — и это стало началом эры повседневной одежды.
Почему? Индустриальный век представлял собой командную экономику: босс отдает распоряжения посредством сложившейся иерархии, и вы исполняете их. В индустриальную эпоху люди носили униформу, синие воротнички или белые воротнички в галстуке. Зачем надевать белую рубашку? Потому что босс велит вам. В информационном веке тотальная зависимость от босса снижается. Вы становитесь более независимым и мыслите свободно. Фирма Microsoft стала одной из первых компаний, открывших свой офис в кампусе; она была пионером в повседневной одежде.
Революция повседневной одежды охватывала все новые слои населения. Даже банкиры, само воплощение иерархии, возглавляемой боссом, стали приходить на работу в менее строгом костюме. «Неформальная пятница» закрепилась повсеместно. Ни мои партнеры, ни я не продумали это явление; мы не обращались к социологам и опросам общественного мнения. У меня просто возникло ощущение, что американцы — раскованный народ, которому нужна менее формальная одежда. Теперь нам стало ясно, что в то время, когда мы начинали работать, общество стояло на пороге больших перемен.
Именно это обстоятельство, по мнению Сайласа, действительно создало бренд Tommy Hilfiger: Америка вступала в информационный век.
Мы с Джоэлом Хоровицем искали офисные помещения, когда наткнулись на здание на 25-й Уэст 39-й улице между Пятой и Шестой авеню, в котором располагался рэкетбольный клуб[83]. Раньше здесь размещались инженерные общества, подарок Эндрю Карнеги, сделанный в 1907 году. Когда поднялись на тринадцатый этаж и обнаружили просторное светлое помещение с окнами, выходящими на Палладио, мы переглянулись и сказали: «Вот оно!»
Мы устроили здесь несколько демонстрационных залов и оборудовали конференц-зал в задней части и дизайнерскую студию на балконе. Когда Сайласу, Лоуренсу, Джоэлу и мне понадобилась штаб-квартира корпорации, мы отремонтировали пентхаус. Наш бизнес начал бурно развиваться, и мы арендовали и отремонтировали еще один этаж, а потом еще один, и еще один, пока не выкупили все здание. Домовладение 25-й Уэст 39-я улица стало нашим родовым домом. Шестнадцать этажей салонов Tommy Hilfiger. Мужская одежда, женская одежда, детская одежда, лицензионная продукция. В здании также размещалась огромная нью-йоркская бонанца: парковочный гараж! Мы проводили там показы мод и вечеринки, представляли открытие новых магазинов. У нас в этом здании происходило так много интересного, что энергия и вибрация были просто невероятными!
Когда наш бизнес разросся настолько, что нам стало тесно в этих помещениях, мы начали арендовать площадь в доме 485 на Пятой авеню, в нескольких минутах ходьбы и прямо через дорогу от потрясающей Нью-Йоркской публичной библиотеки. И снова мы арендовали и ремонтировали один этаж за другим, и в итоге купили это здание — еще одна отличная инвестиция в недвижимость. Мы перевели туда подразделение дизайна и производственный отдел и постоянно курсировали между двумя рабочими местами, вибрирующими творчеством.
Торговые помещения — это отдельный мир, в котором мы не совершили серьезных прорывов. Чтобы правильно продавать свои вещи, требовалось соседство премиум-класса — иными словами, нам нужно было расположиться рядом с Ральфом Лореном и Кельвином Кляйном.
Однажды воскресным днем Сайлас, Лоуренс, Джоэл и я собрались в номере Лоуренса в отеле Regent в Гонконге. По традиции заказали чизбургеры, картошку фри и блюда китайской кухни и заговорили о делах. Лоуренс, одетый в одну из своих сшитых на заказ рубашек от Ascot Chang, брюках чинос и туфлях от Tod’s, сказал:
— Мы должны выяснить способ, как по-настоящему пробиться в крупные универмаги.
— Ну, нам нужно больше рекламировать и расширять нашу линейку продуктов, — сказал я.
Джоэл добавил:
— У нас есть проблемы с доставкой. Нам нужно укреплять дисциплину в производстве и логистике.
Сайлас стукнул кулаком по столу:
— Нам нужен человек, который знает это дело! У кого лучшие отношения с универмагами? Кто лучший продавец в бизнесе?
— Это Эдвин Льюис, — сказал Лоуренс.
Эдвин был парнем номер три у Ральфа Лорена, после Питера Строма, вице-президента компании, и самого Ральфа. Он славился своей жесткостью и знал бизнес изнутри и снаружи и сумел наладить серьезные отношения и заключить лицензионные сделки со всеми владельцами и главами крупных универмагов в Америке. Эдвин был легендой.
— Эдвин с Polo, — сказал Джоэл. — Он с Polo и Ральфом Лореном лет семнадцать-восемнадцать и никогда от него не уйдет.
Я согласился:
— Он никогда не покинет Ральфа.
— Он и не подумает покинуть Ральфа, — эхом вторил Лоуренс.
Сайласу не понравился этот ответ. Он предложил:
— Давайте попробуем.
— Ладно, — согласился Лоуренс, — я позвоню ему, но он ни за что не оставит Polo.
— Он не собирается покидать Polo, — повторил я.
Мы топтались на месте, и тогда Сайлас сказал:
— Лоуренс, позвони ему. Прямо сейчас.
К всеобщему удивлению, Эдвин согласился встретиться. Сайлас спросил:
— Сколько составляет максимум, который платили кому-либо когда-либо в этом бизнесе?
— Не знаю, — ответил я. — Может, полмиллиона в год? Эдвин, вероятно, зарабатывает полмиллиона в год или больше. Я не знаю, он там уже…
Сайлас сказал:
— Давайте предложим ему миллион.
Джоэл и я вместе переспросили:
— Предложим ему миллион?
— Да ладно, это много… — продолжил я.
Лоуренс признался:
— Я все еще не уверен, что он придет.
— Давайте предложим ему партнерство в бизнесе, — заявил Сайлас, — и дадим ему миллион долларов в год.
Я не просто колебался — я не поддерживал эту идею. Мне уже пришлось отказаться от большой части бизнеса, чтобы поделиться с моими партнерами, и это меня устраивало; но не был готов к новому дележу.
Потребовалось много уговоров. В итоге меня убедили, что благодаря своему опыту и влиянию Льюис может значительно продвинуть компанию.
Когда он встретился с Сайласом и Лоуренсом и узнал, что мы предоставим ему свободу действий плюс роскошный финансовый стимул, — Льюис согласился подписать договор. В то время мы не знали, что, хотя он невероятно расширил свои позиции у Ральфа Лорена, тем не менее достиг предела роста и уперся в потолок и был расстроен тем, что не мог подняться выше.
Мы все внесли свою долю, чтобы у Эдвина был как капитал, так и зарплата. В 1992 году, после многочисленных встреч и переговоров, мы пригласили его на должность президента компании Tommy Hilfiger и вручили ему эстафету. Его работа заключалась в том, чтобы продавать одежду от Tommy Hilfiger в крупные универмаги. Лоуренс уступил Эдвину большой угловой офис на 25-й Уэст и 39-й улице, и тот приступил к работе.
Я очень старался симпатизировать Эдвину, но мы были слишком разными. Он был дерзким, наглым парнем, который считал себя всезнайкой. Возможно, так оно и было; в конце концов, он проложил путь американскому дизайнерскому бренду стиля жизни в крупнейшие магазины Америки, завоевав уважение со стороны всех ведущих розничных продавцов. В этом отношении он проявлял гениальность, о которой напоминал вам.
Я стараюсь осознанно относиться к людям и уважать их чувства. Эдвин Льюис — это совсем другой случай. У него был узкий круг избранных, кому он поклонялся и кого любил, а все остальные оставались в неведении, о чем, черт возьми, идет речь. Он мог говорить в таком духе: «Иисус Христос всемогущий, этот проклятый галстук выглядит так, как будто он вышел в отставку с моделью Ford T.». Он мог бросить оценивающий взгляд на женщину и сказать: «Иисус Христос, что за уродливая юбка на тебе, детка».
Льюис, холеный южный человек, со своим набором бранных присловий, часто сидел, положив ноги на стол. Когда кто-то входил, он оглядывал его с головы до ног и произносил:
— Где, черт возьми, ты взял эти туфли?