Скавулло снимал, снимал и снимал. «Встань прямо… Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо. Посмотри снова на руку, отведи ее в сторону… Хорошо, повернись ко мне. Посмотри в камеру… Теперь отвернись… А теперь посмотри вверх, потом переведи взгляд на меня».
Я никогда не был профессиональной моделью, и в тот момент мне было неловко позировать перед камерой, но Скавулло заставил меня забыть обо всем этом, и я почувствовал себя комфортно.
Скавулло принес подборку фотографий, отпечатанных методом шелкографии. Я сказал: «Ого, похоже на Уорхола!»
Скавулло ответил: «Это я научил Энди приемам шелкографии». Он рассказал, что возил Уорхола в студию в Пенсильвании, чтобы обучить его этой технике. Я не стал расспрашивать его. Я знал Энди и, разумеется, не хотел вступать в споры о том, кто и что сделал и когда это было. Подготовка этой кампании стала удовольствием, но с точки зрения продвижения бизнеса она не дала эффекта.
Я понимал, что должен представлять собой личность, олицетворяющую компанию. Для меня Ральф Лорен был, с одной стороны, западным человеком, а с другой — британцем. Кельвин Кляйн из числа минималистов. Донна Каран — дизайнер женской одежды со своим кредо — «семь простых вещей». Оскар де ла Рента был шикарным и романским. Каролина Эррера такая же. Билл Бласс воплощал американский хороший вкус, а Хальстон был минималистом. Я стал задумываться: «Кем хочу быть я?»
Мне хотелось быть американским классическим «преппи с подкруткой» — это всегда оставалось неизменным для меня, но также стремился выглядеть крутым. Чтобы задать нужное направление, я составил аббревиатуру F.A.M.E. — Fashion, Art, Music, Entertainment (мода, искусство, музыка, развлечение), что и составляет сущность поп-культуры. Хотел «выпекать» с начинкой из поп-культуры все, что мы делали.
Рекламный щит Джорджа Луиса сделал меня известным в 1985 году, а через три года он предложил новую идею: сфотографировать меня рядом с двумя предметами американской классики: винтажным мотоциклом «Харли-Дэвидсон» и «фордом» T-Bird (Thunderbird) 1957 года выпуска. На съемках Джордж сказал: «Ладно, малыш, встань перед T-Bird, прислонись к нему и изобрази легкую небрежность». Я сам задал стиль съемки, опираясь на T-Bird. Для фото выбрал «публичные брюки», водолазку с засученными рукавами, часы Hermès и лоферы Alden. Для съемки с «Харлеем» я надел рубашку, нашу джинсовую куртку Springsteen, джинсы «каньон» и туфли Alden на босу ногу. Чтобы повысить градус крутости, я подвесил вещевой мешок Tommy Hilfiger там, где обычно висят седельные сумки «Харлея». Мы назвали эту кампанию «Томми Хилфигер: американская классика».
Последовавшая реакция очень напоминала нашу предыдущую рекламную акцию. «Да кто он такой?» — но на этот раз добавляли: «Вот он опять красуется». Люди считали меня эгоистом, но теперь я научился справляться с критикой. У каждого известного человека есть эго, без которого невозможно существовать в этом бизнесе. Никогда не хотел, чтобы мое эго одержало верх, но подумал: «Ладно, ставлю все на кон, чтобы я и мой бренд тоже считались американской классикой». Эта кампания помогла заложить строительные блоки для дальнейшего успеха.
В 1992 году мы начали подготовку к акционированию компании. Мы расширялись, и для того, чтобы состязаться в высшей лиге, нам требовался капитал.
Ни один дизайнерский бренд моего времени, кроме Лиз Клейборн, не был представлен на фондовой бирже, поэтому мы открывали новые горизонты. Джоэл, Сайлас и все остальные лихорадочно работали с банкирами, чтобы основательно подготовиться. Когда пришло время, мы отправились на презентацию.
Мы продавали такую историю роста, какой не было у других компаний. У нас имелся основной бизнес под маркой Tommy Hilfiger, который приносил около ста миллионов долларов в год. Была своя команда экспертов, а также мы получили лицензии на выпуск духов и нижнего белья. У нас было отличное позиционирование во всех значимых магазинах. Мы начинали заниматься индивидуальным пошивом мужской одежды, изготовлением ремней и кожаных аксессуаров. Сайлас, Джоэл и Лоуренс каждый день работали над показателями, и мы продемонстрировали целую пирамиду возможностей роста.
Этот процесс занял более полутора лет, и в итоге мы раскачали рынок. В сентябре 1992 года стоимость акции корпорации Tommy Hilfiger (TOM) взлетела с четырнадцати долларов до сорока долларов.
Мы реинвестировали значительные средства в бизнес, открытие магазинов и универмагов и в рекламу. Неожиданно у меня появились большие деньги.
Это было моей целью, насколько помню, даже до того дня, когда моя сестра Кэти сказала: «Это то место, где живут богатые люди!», когда мы проезжали мимо самых больших домов в районе Стратмонт в Элмайре. От доставки газет до People’s Place и вклада в каждую компанию, на которую работал, моей целью было заработать достаточно денег, чтобы жить в одном из домов в Стратмонте. Теперь я мог себе это позволить.
У меня появилось больше денег, чем я когда-либо считал возможным, и мне хотелось правильно ими распорядиться. Проявить осмотрительность и мудрость в своих инвестициях. Хотел убедиться, что все сделано правильно с налоговой точки зрения и что у меня нет долга — ни кредита, ни ипотеки. И я хотел купить недвижимость; по моим ощущениям, это было бы безопасным вложением средств. У нас с Сюзи никогда не было запаса денег, и мне хотелось получить не только безопасность, но и свободу, которая этому сопутствовала. Я также хотел убедиться, что мой контракт был надежным, без утечек и дыр. С этой публичной компанией я стремился стать по-настоящему защищенным. Никто не учил меня, как нужно обращаться с финансами. После обязательных платежей у моего отца почти не оставалось денег, и он даже не обсуждал со мной эти вопросы.
До нашего публичного предложения на протяжении длительного времени мы встречались с моим адвокатом Томом Куртином и его командой. Один из его молодых юристов, Джо Ламастра, вел наши дела. Он был в горниле сделок, совершавшихся от моего имени, и работал над контрактами и документами.
Джо Ламастра, выходец из среднего класса Нью-Джерси, был на десять лет моложе меня. Он учился в государственной школе, специализировался в области финансов в университете Виллановы, получил юридическую степень в университете Сетон-Холл и начал свою карьеру в компании Deloitte Touche. Джо провел пять лет в фирме Тома, помогая упрочению империи Дональда Трампа, пока работа без отдыха ночи напролет не подорвала его силы. Он подумывал перебраться на Уолл-стрит, когда Том поручил ему работу с моими налогами, которая предшествует первоначальному публичному предложению акций (IPO). Как и со многими другими людьми, с которыми мне довелось работать, мы сразу поладили. Я задал ему вопросы об инвестировании, и он помог мне подготовиться к встрече с менеджерами по инвестициям и отследить детали процесса. Я спросил, не согласится ли он работать на меня полный рабочий день.
Джо оказался умным парнем. Он ответил:
— Я хочу стать вашим партнером, а не сотрудником. Я уже являюсь партнером одной фирмы, и тяга к предпринимательству у меня в крови. Если мы сможем найти способ сделать что-то вместе, это было бы здорово.
Я согласился с ним. Это была школа льготирования Сайласа Чоу.
— Тем лучше для меня, — сказал я. — Мне нужно, чтобы ты участвовал, потому что тогда тебе действительно будет не все равно.
Джо обладал проницательностью, и он сделал все блестяще. С его помощью я вложил средства в самую надежную в финансовом отношении недвижимость и самые надежные произведения искусства — две вещи, стоимость которых со временем только возрастает. Плюс к этому считаю, что просто замечательно жить в красивых местах, в окружении вдохновляющих вещей.
В середине 1980-х годов мы с Сюзи отдыхали на Сент-Барте. Нам здесь нравилось, но, когда этот классный остров приобрел известность, курорт стал очень многолюдным и напоминал Нью-Йорк. Мы уже не могли попасть в рестораны. Не могли снять дом, потому что все хорошие уже были сданы в аренду. Там было не протолкнуться. Попробовали отдыхать на Бермудских и Багамских островах, но нам не хватало там экзотики или богемности. Они были застроенными и выглядели как обложки глянцевых журналов, с казино и полями для гольфа, с высотными зданиями. Мне же хотелось другого.
Мы отправились на Сен-Мартен и Виргинские острова, но нам не понравилось. Тогда я прочитал о Мюстике, менее популярном месте, без ночной жизни. Позвонил нашему туристическому агенту Сельме Кон, которая приходилась тетей Джоэлу Хоровицу.
— Нет, милый, — сказала она, — там я никогда не была и ничего не знаю об этом месте, но позволь мне выяснить.
Немного позже она перезвонила.
— Там есть дом с собственным поваром, и он находится у воды. Могу заказать его для вас. Но прямого рейса нет — нужно лететь до Барбадоса, а потом…
Мы добрались до острова Мюстик на небольшом аэроплане. Маленький бамбуковый аэропорт оказался пустым; он был весь в зелени и довольно примитивный. Мы последовали за Жаннет Кадет, менеджером по аренде жилья, в маленьком квадроцикле Kawasaki Mule. Мы понятия не имели, во что ввязались.
Настоящий британский колониальный дом на вилле «Пойнт-Лукаут» располагался между двумя водоемами, заливом Л’Ансекой (L’ansecoy) и Атлантическим океаном. Дом построен из камня. Садовник работал на газоне с граблями, повар хлопотал на кухне, а экономка встречала у входной двери. Мы положили наши чемоданы в спальню и обнаружили большую москитную сетку, накинутую на кровать. Я никогда не спал под москитной сеткой. Интерьер дома оказался невзрачным, но идеально подходил для годовалого ребенка, потому что нечего было сломать и не во что врезаться. В центре поселка имелся единственный пляжный бар под названием «Бэзилз», а также небольшой отель, примерно на пятнадцать номеров, не больше. На той неделе мы ныряли, расслаблялись, предавались праздности. Райская жизнь.
По соседству с нашим домом стоял маленький желтый пляжный домик, а рядом с ним находилась строительная площадка. У нашего садовника работы было немного, и он часто болтал с соседским садовником. Я спросил: