Когда вернулся в Штаты, меня снова потянуло к Лиззи, и мы договорились попытаться еще раз. Я продал дом через улицу от Сюзи и купил другой дом, в Гринвиче, который был не так близко. Если предполагалось, что ко мне будет регулярно приходить подруга, я не хотел жить в такой близости от моей «почти бывшей». Через несколько месяцев Лиззи переехала ко мне.
У нас с Ди не было никакой договоренности; мы едва знали друг друга. Но то, как мы отреагировали друг на друга, заставило меня позвонить и рассказать, что со мной происходит. Я сказал, что вернулся к своей подруге, но было замечательно познакомиться с ней и хотел бы сохранить дружеские отношения. Она преодолела желание назвать меня сукиным сыном и заявила, что Лиззи — счастливая женщина, — и хватит об этом. Оказалось, вскоре она приедет в Нью-Йорк. Я сказал: «Хорошо, по крайней мере, позволь мне пригласить тебя на обед».
В день нашего свидания она позвонила:
— Мне очень жаль. Я должна отменить встречу.
— Ах! — Я был очень разочарован. Я с нетерпением ждал, когда увижу ее снова.
— Я еду на острова Теркс и Кайкос.
— С кем ты едешь? — спросил я.
Она колебалась.
— Гм… С некоторыми друзьями.
— Правда? С кем?
— Ах, с принцем Альбертом.
Я узнал, что в Нью-Йорке она находится ради свидания.
— Кто-нибудь, кого я знаю?
— Я не знаю, знаешь ли ты его.
— А ты проверь.
— Брюс Уиллис, — сказала она.
Я подумал: «Вот оно что? Принц Альберт, Брюс Уиллис — она и не подумает обратить на меня внимания».
Я сообщил своим детям, что мы с Лиззи собираемся жить вместе. В тот вечер, когда она и два ее мальчика вошли в мой дом, Элизабет и Ричард, которые делили время между мной и Сюзи, сказали: «Папа, можно поговорить с тобой? Она собирается жить здесь со своими детьми?»
Я ответил им: «Давайте просто попробуем. Ничего не известно заранее». Они не обрадовались моему сообщению.
А вскоре обнаружил, что и сам не рад. Я чувствовал странное напряжение между Лиззи, ее детьми и моими детьми. Лиззи ожидала, что мы поженимся, но я еще не развелся с Сюзи. Мне потребовалось пару месяцев, чтобы полностью убедиться в своих предположениях, но под действием двух факторов — напряжения между нашими детьми и отсутствия предложения о вступлении в брак — они съехали, и мы расстались навсегда.
Я пригласил Ди провести со мной длинные выходные на Сен-Барте, и она согласилась. Она не могла просто взять и поехать; требовалась подготовка. Для начала она договорилась, чтобы ее мать совершила перелет из Америки и осталась с детьми. И затем, за три дня до предстоящей встречи на острове, мне пришлось ее отменить. Я испугался.
Ди это не обрадовало. Вполне понятно, она подумала, что я полный псих.
Три месяца спустя я был удостоен награды фонда We Are Family («Мы — семья») вместе с Нилом Роджерсом[142] и Куинси Джонсом, и я хотел взять кого-то на церемонию. Возможно, я не был принцем или кинозвездой, но церемония представлялась заметным событием, поэтому я позвонил Ди. Несмотря на предыдущие «пробы и ошибки», было ясно, что нас что-то связывало, в чем стоило разобраться, и она согласилась. Я предложил одеть ее и поселить в отеле, но она предпочла остановиться у подруги и не чувствовать себя обязанной расплачиваться за какие-либо одолжения.
На этот раз я не отменил встречу.
Она прилетела, и мы вместе присутствовали на мероприятии.
Впервые я увидел ее при полном параде — в Сен-Тропе одевались совсем иначе, — и она выглядела просто потрясающе!
Изящная и красивая женщина с шармом, такая женщина, с какой, я знал это, должен быть рядом.
После церемонии награждения мы отправились на вечеринку в ресторане итальянской кухни Cipriani Downtown, вместе с Ленни Кравицем и кучей людей, и я получил большое удовольствие. Когда я, наконец, отвез ее в дом подруги, сказал: «У меня на подходе другое событие. Почему бы тебе не остаться на выходные, и мы могли бы пойти вместе?»
Я был очень доволен, когда она согласилась, и спросил, не хочет ли она остановиться в моем доме в Коннектикуте после этого события. Она согласилась. Той ночью мы вернулись домой и просидели, разговаривая, часы напролет. Нам обоим было ясно, что любим друг друга, поэтому я спросил: «Так что насчет нас?»
— Ну, и что насчет нас?
— Нам нужно встречаться.
Ди осталась на ночь, и мы официально начали встречаться. Когда она улетела в Монако, я надеялся, что она скоро примет решение вернуться.
Сайлас предложил Ди и мне пожить у него на яхте во время Каннского кинофестиваля. Несмотря на то что мы оставались на вечеринках до трех часов ночи, каждый день я вставал в шесть утра. (Я просыпаюсь очень рано каждое утро, просто мой мозг включается.) Наконец Ди сказала: «Так не пойдет. Мне нужно больше спать, чем тебе». Я не собирался позволять моему режиму сна мешать моим отношениям с этой чудесной женщиной, поэтому лежал в постели без сна и ждал ее пробуждения, сколько бы часов ни потребовалось.
Мы становились все ближе и ближе. В то лето мы собрали своих детей на яхте на юге Франции. Чем больше времени я проводил с Ди, тем отчетливее понимал, что она была той женщиной, которая так нужна в моей жизни: уравновешенная, здравомыслящая, эмоционально устойчивая; с ней радостно находиться рядом. Нас объединяло чувство юмора. У каждого из нас был ребенок с особыми потребностями. Мы понимали испытания и несчастья друг друга. Она сказала мне, что после развода встречалась с несколькими мужчинами, но никто из них не мог понять, через что ей приходится проходить.
Осенью 2006 года она переехала ко мне; ее мальчики ходили в школу в Италии и остались жить с отцом. В декабре 2007 года я попросил ее выйти за меня замуж. Мы запланировали бракосочетание на 8 августа 2008 года — 08/08/08 — на Мюстике. Леонард Лодер[143] закатил нам грандиозную помолвку. Ди купила свадебное платье, привезла свой набор косметики glam squad, организовала приезд своей семьи. Мы провели июль в Европе и возвращались в Штаты, когда я получил известие от моей бывшей жены о том, что Элли ложится в больницу из-за серьезного обострения болезни Лайма[144].
У Элли начались боли в суставах еще в подростковом возрасте. Ее педиатр предположил, что это могут быть детские невралгические боли роста, но мы подумали, что это может оказаться болезнь Лайма, поэтому обратились к другому врачу. Однако тесты дали отрицательный результат. Боли продолжалась, и мы отправились к третьему врачу, который сказал, что у Элли фибромиалгия[145]; она должна принимать адвил, потому что такие явления иногда проходят. У Элли боль не прошла, поэтому мы отвезли ее к специалисту из Гарварда, который провел тесты на болезнь Лайма (опять отрицательный результат!) и сказал, что она может страдать от детского артрита, или MS. От этих слов у меня мурашки побежали по спине; у моей сестры Дороти определили MS, и я знал, какие ужасные испытания скрываются за подобным диагнозом. Как выяснилось, этот врач ошибался.
Еще один врач заключил: «Все дело в ее голове». Другой доктор предложил ей пройти тест на болезнь Лайма еще раз. И снова результаты были отрицательными. Боли в суставах, головные боли и страдание продолжались целое десятилетие. Головокружение, ночная потливость, спутанное сознание. Мы страдали, зная, что испытывает наша дочь, но, несмотря на всех экспертов и специалистов, с которыми мы консультировались, ничем не могли ей помочь.
Спустя тринадцать лет после нашего первого обращения, когда Элли боролась с тяжелым приступом болезни, мы в четвертый раз проверили ее на болезнь Лайма. К этому времени диагностика стала более совершенной, и на этот раз нам сообщили, что все предыдущие результаты были ошибочными; Элли страдала болезнью Лайма уже более десяти лет. С одной стороны, мы были в ярости из-за того, что наша чудесная дочь страдала, не получая нужной терапии; с другой стороны, мы с облегчением поняли, чем она болела.
Болезнь Лайма плохо поддается лечению. Мы возили Элли к специалистам, которые накачивали ее антибиотиками, и, хотя ей становилось немного лучше, у нее возникли проблемы с пищеварением. В итоге обезболивающие лекарства, которые она принимала, ослабили другие внутренние органы. Мне грустно говорить о том, что спустя годы эти проблемы не исчезли полностью.
Когда Элли попала в больницу из-за резкого ухудшения состояния, я почувствовал, что не могу сосредоточиться на создании новой семьи. Однажды утром в июле я вышел из душа, надел свой банный халат, сел на край кровати и сказал Ди: «Я не могу пройти через это». Она была в шоке.
— Как ее зовут? — спросила она.
— Нет, нет, нет, нет. Дело не в этом. — Мне было трудно объяснить. — Моя семья… Моя семья прошла через многое, я не могу сейчас так поступить с моей семьей. Я просто не могу пройти через это.
Мне не приходило в голову сказать: «Давай отложим брак, но останемся вместе», или: «Я не могу сейчас жениться, у меня сильный стресс. Давай отложим это на некоторое время», или: «Давай просто жить вместе без всяких формальностей». Я не мог объяснить ей свои чувства, потому что сам не вполне понимал их. Оглядываясь назад, я чувствовал себя виновным в том, что не нашел источник боли Элли, и, когда болезнь обострилась, я отдыхал на юге Франции и, вернувшись домой, снова собирался жениться. Моя жизнь была прекрасна. Я бросал своих детей… снова.
У меня путались мысли, и я не чувствовал себя достаточно сильным. И сказал: «Я поеду на Мюстик с моими детьми, а ты можешь съехать, когда сможешь».
Ди была потрясена и разгневана. «Мне не нужно время». Она заказала фирму-перевозчика по телефону, нашла квартиру для аренды и уехала на следующий день. Мы прожили вместе три года, а когда я вернулся, от ее присутствия не осталось и следа. Ее папа хотел убить меня. Друзья Ди сплотились вокруг нее. Она вернулась в Европу, а я отправился на Мюстик.