Я вспомнила толпу детей и женщин. Как они ждали, что я сделаю их счастливыми. Как сестра Айя говорила «мать Анатолия, мы бы без вас совсем пропали». И на шее у неё блестел ключ, знак другого клана. Как я тогда отожгла эмоциями. И как потом ещё отожгла, почти отравила Юру своей яростью. Я же не знала, что он эмоционально зависимый.
– Теперь тебе стало понятнее?
– Не всё.
– На сегодня вопросов достаточно. Хорошо, Вика? Сиди и смотри.
Ларий кивает, глядя на экран. Там больше не расходятся круги и не накатывают цветные волны. Там проступает изображение. Ожившее воспоминание. Чьё?
Это явно Захолустье, старая улица у залива. Мрачная толпа окружает человека… Он молодой, очень бледный, до синевы… Или так кажется из-за его короткой чёрной бороды? Красивый. Я думаю, он немного похож на моего дорогого Жерома. Или у меня в голове теперь такое решение: раз красивый, значит в чём-то немного Жером. Поэтому мне за него сейчас так тревожно.
Толпа обступает человека всё плотнее, у некоторых людей в руках что-то тяжёлое, явно блестит металл. Оружие? Бородатому сейчас будет кирдык. Если не случится чуда. Ну?
Он встряхивает головой, чёрные-чёрные кудри разлетаются. Красиво! Немного похоже на мюзикл про Иисуса, там, где мой дорогой Ж был Иудой. И там тоже была толпа, сперва восхищённая, потом яростная. Здесь толпе сразу выдают сплошную ярость. Она прямо хлещет из людей. Из глаз, из напряжённых ртов. Звука нет, я не понимаю, в чём обвиняют бородатого. Слишком мрачные лица, слишком очевидные жесты… Страшно, но красиво, как в театре.
Они подступают. Он вскидывает руки и начинает орать в ответ. Стоит и словно держит эту толпу, будто стену выстраивает между ними и собой.
Словами? Криком!
Это песня! Слов я, разумеется, не слышу.
Но только сейчас я понимаю, в чём разница. Люди в толпе – в рубашках, пиджаках, в костюмах и плащах. Редкие женщины в длинных платьях, волосы стянуты косынками. А бородатый – в джинсах и майке, типа папиной с Цоем. Такая же чёрная, с портретом и надписью. Только мой папа выглядит нелепо, а бородатому идёт. Потому что он молодой.
Или он просто очень уверенный.
Он продолжает петь-кричать. За его спиной виден экран. Тот самый, что за заливом. Но канатной дороги не видно. И город тоже не очень похож на нынешний. Домов меньше, они не такие прекрасные. Зато люди смотрят на отражение, сияют, выдыхают, обнимаются… К бородатому певцу подбегает девушка в ярко-жёлтом платье, обнимает его, целует в висок! Он её подхватывает! Кружит. И люди тоже обнимаются, покачиваются в такт. Как на наших религиозных собраниях.
– Как на концерте! – говорит Ларий. Я почти забыла, что он рядом.
Изображение становится не таким чётким. Кто-то встаёт на колени, кто-то пробует вырвать оружие из чужих рук. Это что? Почему?
– Не всё было так просто. Одни меня приняли, другие отвергли, – объясняет Ларий.
– Это были вы?
Тупой вопрос. Я сегодня само очарование, чего уж там. И сама деликатность.
– Да. Тридцать пять лет как с куста.
Мой папа тоже так говорит. Странное выражение.
– Когда я сюда попал, я был не сильно старше тебя. Но я был один, и мне никто ничего не объяснял.
– Поэтому вы мне тоже ничего не говорите?
– Нет. Я предлагаю тебе обо всём догадаться самой.
– Прямо сейчас? – я зеваю.
Получилось не очень вежливо, но это просто так совпало.
– Ну, что ты. У меня на это ушли годы. А тебе будет легче, ты владеешь информацией.
Знать бы ещё, какой мне от неё толк.
– А я точно не могу назад?
– Не знаю, но ты сама можешь попробовать вернуться! Если захочешь.
Я вздыхаю.
– Я не то, что хочу или не хочу! Мне надо знать, что это возможно. Что я могу в принципе вернуться!
– Мы об этом обязательно поговорим. Выберем с тобой время, придём сюда, взвесим все аргументы. Не торопясь. А сейчас нам пора возвращаться домой. Смотри, уже темнеет.
Мне кажется, что я в этой квартире провела как минимум сутки. Наверное, это из-за того, что я спала. И сейчас тоже спать хочу.
На улице по лицу хлещет ледяной ветер, я сразу встряхиваюсь. Иду быстрым шагом, почти как вчера… мысли в голове звенят от холода. Только это совсем другие мысли.
По пути домой мы не разговариваем. Ларий поддерживаем меня под локоть, чтобы я опять не свалилась и ни во что не вляпалась, ловко распахивает дверь. Пропускает меня вперёд. Как даму. Или как Наследницу Ордена? Я не помню, он меня раньше так пропускал?
Я вваливаюсь в тёплый дом мамы Толли. Пахнет пирогом, тыквенной кашей и рыбным супом. В гостиной за треугольным столом сидит мама Толли. Рядом с ней шкатулка для рукоделия. Напротив в кресле Юра. Он читает книжку – тонкую, с яркой обложкой. Сказка про мальчика и котёнка. Юра читает вслух, не для себя.
Я не сразу понимаю, где Август. А вот он – на полу, на ковре, положил голову маме Толли на колени и слушает Юру. На стене белым светом мигает маленький экран. Как же уютно. Какое же хорошее воспоминание. Не очень дорогое, но тёплое. Во всех смыслах.
– Вот вы и пришли, – мама Толли поднимает голову от пялец. – Сейчас ужинать будем.
– А можно я ещё раз поужинаю? – Август подскакивает с ковра.
– Нужно, – вздыхает мама Толли. – А то тебя ветром сдует!
Юра бурчит что-то под нос, я разбираю: «там нас нормально кормили, сытно». Август опускает голову. И мама Толли сразу проводит своей широкой ладонью по его волосам.
– Там сытно, а у нас вкусно. Дым, будешь рыбный супчик?
– Рыбный? Всегда! – у меня сегодня мир сошёл с ума уже два раза, как минимум, но я всё ещё люблю рыбу. Хоть что-то как раньше!
К концу второй тарелки я превращаюсь в человека. И даже могу отвечать на вопросы.
– А где вы были? – спрашивает Август. И мама Толли сразу на него шикает.
Ларий смотрит на меня, мотает головой. И я быстро тяну к себе ещё один ломоть домашнего хлеба. Рот занят, никаких претензий. За меня отвечает отец Ларий:
– Дай ей поесть, она устала и замёрзла. Мы ходили по делам Ордена!
– Дым, ещё подлить? – спрашивает мама Толли.
Я мотаю головой. Мне больше не хочется есть. Это опять стало трудно – рот раскрыть, положить в него еду, двигать челюстью. Всё отнимает силы, как там… как у меня дома.
Мне даже смотреть на еду сложно. И на Юру тоже сложно, сразу столько мыслей. Вместо этого я смотрю, как Август ляпает на кусок пирога абрикосовое варенье. Ложка большая, неудобная. У Августа в варенье щёки и пальцы. Он облизывается, и я автоматически выдыхаю:
– Фу-у-у!
Как Мелочи! Ещё бы поводок дёрнула! Август вздрагивает. Сжимается. Так же, как Юра сжимался от чужого крика. Надо извиниться. Но у меня сил нет. Смотрю, как у него слёзы висят на нижних ресницах, и мне самой плакать хочется. С трудом говорю:
– Да что ты… Ну это же ерунда!
А он шарахается из-за стола и хватается за маму Толли. Теперь у неё рукав платья тоже в варенье. Август бежит наверх, мама Толли за ним.
Ну вот что я такого сказала?
Мы остаёмся втроём: я, Юра, Ларий. Я смотрю в просвет между ними. Там окно, белая кружевная занавеска. Всё такое уютное, почти как у меня дома.
– Ну, что скажешь, Дым? – Ларий стучит костяшками пальцев по краю столешницы. – Есть вопросы за сегодня?
Если бы Юры здесь не было, я бы спросила совсем о другом! Но я не знаю, про разумность экранов – это тайна или нет? Поэтому я спрашиваю о том, что важно Юре:
– Почему именно я – наследница Ордена?
– Ты смогла остаться. Для этого нужно мужество. Оно вознаграждается.
Юра мотает головой.
– У неё была такая возможность. Это нечестно. У меня её нет.
– Такие возможности есть только у тех, кто приходит оттуда. Но большинство из них уходит обратно. А она решила помочь людям, зная, какими будут последствия для неё лично.
– Это безумие, – ворчит мама Толли, спускаясь по лестнице.
Мне кажется, или она теперь всё время мной недовольна?
– Тогда это подвиг, – говорит Юра.
Ни грамма иронии.
– А тогда наследие ордена – такая награда за подвиг, – продолжает Ларий с Юриной интонацией. – Наследие ордена должно быть передано тому, кто его заслужил сильнее всего. Ты сам это знаешь.
Юра молчит. Он наверняка это знает. Но мне на его месте – вот если бы мне надо было сыграть Юру, как в театралке… Мне кажется, я бы чувствовала обиду. Потому что вот так впахиваешь, служишь делу ордена, помогаешь, а потом раз! Появляется какая-то там Вика из другого мира и привет, она уже наследница. Я бы себя тогда ненавидела. Ужас!
Я смотрю на то, как Юра на меня смотрит. Мне хочется, чтобы он смотрел как раньше, как в первый день. Заботливо и… Мне тогда казалось, что нежно. Ну, на самом деле он видел во мне ресурс. Поэтому нежность была такая, сомнительная. Как мой папа на пиво смотрит, а Мелочь на какую-нибудь тухлянку возле помойки. Моё! Сожру! Опять бр-р-р-р.
Я отодвигаю тарелку, иду к себе. Не включая света, кое-как стягиваю с себя одежду, швыряю её в кресло, она туда валится тяжёлым комом. Ложусь, не очень понимая, что вот, это я откидываю одеяло, а это уже головой на подушку ложусь. И надо бы укрыться…
Перед глазами плывут полосы света, белые вспухающие стены, обрывки разговоров – настоящих и тех, что уже снились. Сил нет, даже, чтобы думать. Как дома в первые месяцы после аварии. Я здесь уже почти месяц безвозвратно. А сколько времени прошло дома? Надо бы подсчитать, но мозги ничего не соображают. Какое-то нечёткое воспоминание или напоминание.
Я что-то забыла… сделать или зайти куда-то?
Неважно. Завтра разберусь. Главное, что я слышу маму и папу. Ещё бы придумать, как договориться с Экраном, чтобы родители меня слышали. Хотя бы иногда. Как… как Мелочь!
Он реально меня слышал или всё-таки на муху лаял?
Часть вторая
Глава VIII
Я просыпаюсь с мыслями о Тай. Хотя нет, я просыпаюсь, потому что у меня замёрзли ноги и попа, я ведь вчера срубилась, так и не натянув одеяло. За окном дикий ветер, стёкла пляшут, поэтому по мне прыгает толпа мурашек, и это такая очень мрачная толпа, как на автобусной остановке в восемь утра.