Но в саванне я сам увидел тревожные признаки. Светло-оранжевые вьюнки с пыльными красными листьями, похожими на тонкие языки, окружили меня острым кислым запахом апельсинов; желтые стручки на деревьях приобрели запах конфет. Ящерица размером с монитор, с одним глазом на верху головы, а другим - сзади, плюнула в нашу машину луковым соком, маленькие восьминогие личинки размером с мышь рассыпались среди листьев и ветвей, оставляя острый запах своих земных аналогов. Экошок.
Мы примерно час шли на север и увидели обширную полосу сожженной травы. Тут прошли тысячи машин на воздушной подушке. Мы отстали от них на день.
- Куда отправимся? - спросила Абрайра. - Пойдем следом?
- Самое разумное было бы вернуться к Кимаи но Джи, - ответил Мавро. Мы добрались бы туда за полдня.
Но он говорил это зря. Вернуться мы не могли. После того, что сделали. Даже мысль о движении в том направлении вызывала у меня чувство вины. Я не мог бы вернуться и снова увидеть, что мы сделали с Мотоки, даже ради спасения своей жизни.
- Я думаю, на северо-восток, - сказала Абрайра. - В том направлении горы. Пройдем на северо-восток до внутреннего моря Аруку Уми, оттуда прямо на восток до океана. Мавро, ты поведешь. Мне нужно отдохнуть.
Я не говорил о растущем чувстве страха. Абрайра права: безопаснее сейчас отыскать убежище, и мое ощущение экошока не стало бы фактором в ее решении. Я считал себя неэгоистичным и храбрым человеком, а такие люди должны в качестве награды обладать способностью подавлять боль и быстро приходить в себя после болезни. И пока я храбр, чуждое окружение меня не погубит.
Остальную часть дня машину вел Мавро, а я пытался уснуть. Несколько раз открывал глаза и видел мрачный ландшафт - огромные пространства красного песка и скал, почти без растений. Солнце светило так ярко, что каждая тень отчетливо выделялась: все, что на свету, видно было в мельчайших подробностях; то, что в тени, вообще переставало существовать, как будто проглоченное черной дырой, продолжавшей втягивать в себя свет. Однажды Мавро разбудил нас и показал стаю небольших красных песчаных крабов; эта стая тянулась на много километров. Крабы двигались на север по сухой равнине, абсолютно лишенной пищи; они словно шли ниоткуда в никуда.
Я подумал о планах Гарсона о завоевании ябадзинов. Пока все идет хорошо, но я не верил, что нам будет продолжать везти. План зависит от слишком многих факторов. Мы пробились сквозь ябадзинов и не дали им завязать сражение. Если нам повезет, они осадят Кимаи но Джи, и исход этой осады нас не интересует. Мы взорвали все хранилища горючего вместе с промышленным районом и дирижаблями Мотоки. Ябадзины не найдут в городе средств для передвижения, а если захотят перевозить солдат и вооружение назад к Хотоке но За в дирижаблях, Гарсон был уверен, что наш шаттл, полный людьми и кибертанками, сумеет этому помешать. Но главный фактор колумбийцы. Гарсон рассчитывал на то, что колумбийцы восстанут против ябадзинов и присоединятся к нам. Он считал, что у них нет чувства чести. А я считал, что его план даст неожиданные и неприятные последствия.
Мы весь день шли холмами и лесами живых mizu hakobinin, огромных животных в форме бочек для воды. В свой первый день я видел их кости в симуляторе и по незнанию принял за "коралловые деревья". Думал, что это скелеты растений. Я пытался справиться с окружением, устанавливая ассоциации, сравнивая растения и животных с чем-то знакомым на Земле. Желтые лианы-паразиты, свисающие с mizu hakobinin, как кишки с живота раненого шакала, не очень отличаются от эпифитов и вьюнков Южной Америки. Мускусные броненосцы видны были повсюду, они рылись своими крошечными лапками в листве, оставляя за собой вонючий след и полуобглоданные ветви. Главное травоядное - по функции олень, по внешности мешок с картошкой. Мы проезжали кусты, на которых висели сладкие плоды в форме почек и гнили на солнце, а тысячи опаловых птиц и крошечных грызунов пожирали эти плоды. Похоже на поля манго, где кормятся макао и опоссумы. Много часов мы пересекали большое море Аруку Уми, потом оказались в лесу больших, с перечным запахом, сине-серых деревьев, со стволами в форме веретена, с красными пузырями, наполненными газом, эти пузыри свисали с каждой ветки и качались в воздухе. Похоже на леса водорослей в земных морях. Лес очень редкий, и ехать через него легко. Но ассоциации не выдерживали, не облегчали боль, и я все время обнаруживал, что они рвутся.
Мы проезжали mizu hakobinin, и Мавро сказал, что хочет пить. Мы остановились, и он выстрелил в экзоскелет этого существа. Экзоскелет треснул, и оттуда хлынули тысячи литров воды, а в воде оказались сотни живых существ: полупрозрачные лягушки без передних лап, крошечные манты цвета патоки, покрытые броней угри с острыми зубами, множество насекомых самой разной наружности. Внутри mizu hakobinin располагалось целое море со своей собственной экологией.
На наших глазах большие пластины хитина подплыли к отверстию и начали задерживать уходящую воду, как кровельная дранка в желобе; неожиданно поток прекратился. Существо занималось самовосстановлением.
Но животные из его брюха бились на горячей поверхности и умирали. Mizu hakobinin не простой аналог бочкообразного кактуса, и отличия казались огромными.
Увидев всю эту живность в воде, Мавро не захотел пить. Мы отъехали, и я закрыл глаза и постарался ни на что не смотреть. Затаил дыхание, отрезал запахи, стал напевать про себя, чтобы заглушить звуки. Не подействовало.
Время от времени доносился какой-то запах или звук, и я невольно открывал глаза. Повсюду жизнь: восемь больших красных пауков размером с кошку сидят в расщелине и деловито жужжат хитиновыми крыльями, как саранча - коты, распевающие любовные песни в ночном переулке, сказал я себе. Опаловый воздушный змей, с дурным запахом, обвился пластиковыми зелеными крыльями вокруг красного пузыря, как куколка, очевидно, кормится каким-то плодом, - летучая мышь на дереве папайя возле моего дома в Панаме. Пруд со стоячей коричневой водой, сразу под его поверхностью ходят кругами голубые угри, они гоняются за собственными хвостами и стонут - песни зубатки. Поверх тростников висит пустой экзоскелет гигантской куколки размером с мою руку, с мордой мухи - стрекоза, отрастившая крылья. Порыв ветра пронесся по полю желтого хлопка, разбросав пушистые шарики, пахнущие эфиром. От этого запаха разбухли и закрылись мои носовые полости. И в этом поле стая животных, похожих на бесхвостых волков с голыми мордами, торжествующе и радостно выла, пожирая перевернутого броненосца. На закате искривленное старое дерево выпустило цветы, такие белые, что солнце, отражаясь, превратило их в факелы. И все это вызывало у меня головную боль. Хотелось вырвать глаза и проткнуть барабанные перепонки. Вечернее небо заполнили желтые, зеленые, пурпурные и синие ленты oparu no tako, как вены матки, окружающей зародыш. И я понял, что эта планета - живое существо, со своей экологией и биосферой. Испытал мистическое чувство открытия. "Что вырастет в этой матке?" - подумал я. Воздух был наполнен электричеством. На горизонте повисли огромные грозовые тучи, как грибообразные облака после ядерного нападения. Все инстинкты требовали укрыться. Я плакал, бранился, потом понял, что пытаюсь зарыться в пол в поисках медицинской сумки с болеутоляющим.
А потом, должно быть, мое тело перекрыло все органы чувств, потому что я потерял сознание. А подсознание наслало ужасные галлюцинации, где образы Пекаря накладывались на земные образы. Мы мчались в своей машине по скалам Пекаря в сумерках. В ушах у меня звучали голоса, давно умершие люди вели нескончаемые и непонятные разговоры.
- Ты видел сеньору Гардосу? - спрашивала моя мать. - Она так растолстела. Какой стыд!
А отец кричал на нее:
- Мне все равно! Как мы проживем, если снова подняли налоги?!
Я слушал эту болтовню, словно она столь же незначительна, как жужжание пчелы. В пустынном небе, там, где должны быть опаловые воздушные шары, повисли какие-то ленты. На горизонте я что-то увидел - что-то бежит в вертикальном положении, как человек. Я попытался разглядеть подробности, и глаза мои превратились в телескопы. И я ясно увидел двух пустынных владычиц, они спотыкались на красных камнях, передние конечности у них вырваны, и из углублений на плечах капает кровь. Я замигал и постарался забыть это зрелище, а они молили:
- Анжело, Анжело, вернись и накорми нас!
Я узнал голоса - девочка Татьяна и Тамара. Это они бегут ко мне, у них отрублены руки и груди, и они умоляют: "Анжело! Анжело!" Я отскочил от них, и вокруг все почернело. Спокойным повелительным тоном заговорил Завала. Слышался смех, словно он участвует в вечеринке. Я наклонился вперед, чтобы лучше слышать, но чьи-то руки удержали меня, сжали мне грудь. Я попытался заговорить, но губы обгорели от ветра и солнца. Я понял, что на мне шлем, а разговаривают с помощью микрофонов. Держит меня руками Завала и что-то шепчет мне на ухо. Завала говорит:
- Конечно, при взгляде извне все культуры в равной степени кажутся злыми, но если заглянуть изнутри, увидишь, что большинство апельсинов заражены раком. Поэтому у тебя такое зловонное дыхание. Ты слушаешь людей, запрограммированных социальными инженерами. Но я знавал людей, у которых была заменена хромосома 116 в гене 21755394200001, и у них повышенная сопротивляемость к вирусам посещения. Сунь нож такому в живот, ты, везучий cabron [козел (исп.)], и увидишь, как засияют его глаза.
Я всмотрелся в дымку. Завала меня не держит. На меня смотрит крошечными черными глазками в складках жира улыбающаяся пурпурная морда речного дракона.
Я снова потерял сознание. Надо мной светились два глаза, один синий, другой белый. Это Флако, а злобной идиотской улыбкой ему служит вспышка молнии. Голосом грома он заговорил:
- Hola, Анжело! Где ты был? Мы все ждем тебя здесь в раю, вечеринка сейчас начнется. У разносчиков на ярмарке есть durnos [персики (исп.)] со вкусом бананов и запахом цветов страсти.