Что касается меня самого — я честно воспользовался собственным советом и еще полчаса наслаждался возможностью не предпринимать никаких умственных усилий.
— Такая мокрая вода! — Весело сообщил я небу над своей головой, когда ленивая волна прибоя с любопытством лизнула мозолистые ноги своего дромадера. Синдбад недовольно помотал головой и отступил на шаг назад.
— Эта мокрая вода еще не знает, что она вполне может стать твердой и сухой. — Снисходительно сообщил я Синдбаду. — Куда уж ей: в этих местах никогда не было зимы. Теперь будет. — Это решение пришло ко мне совершенно самостоятельно: я вдруг вспомнил, что в природе существует такая замечательная штука как мороз, который превращает зыбкую и ненадежную стихию в скучную, скользкую, но вполне надежную твердь. Стоило только подумать: мне в лицо ударил первый порыв ледяного ветра. Он дул с севера и, судя по всему, намеревался в кратчайшие сроки заморозить все, что встретится на его пути. Несколько секунд я зябко ежился, а потом просто утратил представления о «холодном» и «теплом»: температура воздуха, соприкасавшегося с моей кожей, больше не имела для меня никакого значения.
Ничего удивительного, если разобраться: не страдал же я до сих пор от жары — путешествуя по Сахаре в самый разгар лета, между прочим!.. Да и никто в моем войске от нее не страдал — в некоторых случаях не так уж плохо быть мертвым!
— О'кей, делаем привал. — Сказал я. — Если все так пойдет, через час можно будет ехать дальше…
— Макс, а куда подевался Джинн? — Робко спросила Доротея. — И у кого теперь можно попросить чашечку кофе?
— Джинна больше нет. Его контракт кончился. Подозреваю, что он счастлив и свободен, чего и нам желает… А что касается чашечки кофе, просить ее теперь не у кого. — Печально улыбнулся я. — Пикник закончился, дорогая, начались суровые походные будни… Впрочем, я совершенно уверен, что если ты здорово захочешь, ты получишь свою чашечку кофе и вообще все, что тебе понадобится — не знаю уж, каким способом!
— Смотри-ка, она уже у меня в руках! — Растерянно сообщила Доротея. — Горячая какая…
Это ты сделал?
— Не думаю. — Честно сказал я. — Скорее всего, ты сама.
— Но как?
— Тебе виднее. — Улыбнулся я. — У меня есть хорошая новость, Дороти: мы в стране чудес, и каждый из нас может все… У меня есть еще одна новость: мне кажется, так было с самого начала, еще до того, как началась эта дурацкая катавасия с «концом света», просто мы никогда толком не пробовали «смочь» это самое «все» — руки не доходили. Ежедневные хлопоты, размеренный ритм жизни, скучная утренняя газета, скучный вечерний трах — какие уж там чудеса!
Доротея нерешительно кивнула и тут же отпрянула в сторону: на нее обрушился целый ворох газет. Они появлялись из ниоткуда и медленно кружась в воздухе, опускались под ноги доротеиной верблюдицы.
— Боже! Стоило только на мгновение загрустить, что я уже никогда не прочитаю утреннюю газету — и вот… — Растерянно прошептала она.
— Хорошо, что ты соскучилась именно за газетами — в противном случае, на тебя могла бы свалиться толпа голых мужчин. — Рассмеялся я. А потом сочувственно добавил:
— Теперь тебе прийдется быть очень осторожной с маленькими мимолетным желаниями: такова расплата за могущество!
— Что ты со мной делаешь? — Дрожащим голосом спросила она. — Что ты делаешь со всеми нами?
— Я ни с кем ничего не делаю. Оно само с вами происходит. Вернее, с нами.
Можешь считать, что я — первый подопытный кролик… или крыса: говорят, они на редкость живучие твари… Учти: первый — отнюдь не значит «самый лучший», а посему воздержись от восторженного преклонения — вон даже Мухаммед воздержался!
— «Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои! Делайте по моему примеру! И кого вы не научите летать, того научите быстрее падать!» — Произнес за моей спиной голос Анатоля.
— Что? — Изумленно переспросил я. Анатоль с видимым удовольствием продемонстрировал нам великолепную работу своего дантиста: его роскошная улыбка обнажала штук семьдесят зубов, никак не меньше!
— Так говорил Заратустра. — Невозмутимо объяснил он. — Когда-то в юности у меня была слабость к Ницше, и я до сих пор помню несколько отрывков. Все ждал случая блеснуть интеллектом, а тут такая оказия!
— Хорошо сказано. Наверное, когда он это говорил, над ним отверзся Космос… а из Космоса на него тут же посыпались утренние газеты — в точности как на меня. — Невозмутимо сказала Доротея.
— На кого — на Ницше? — Обрадовался Анатоль — Да нет, на Заратустру! — С самым серьезным видом возразила она. Мы с Анатолем переглянулись и расхохотались от неожиданности.
— Да нет, вряд ли! — Сквозь смех пробормотал я. — Ну откуда было твоему Заратустре знать о такой сакральной тайне человеческого бытия, как утренняя газета?!
— А у меня получится какое-нибудь чудо? — Заинтересованно спросил Анатоль.
— Сначала тебе прийдется закурить! — Фыркнула Доротея. — Некурящие очень медленно обучаются творить чудеса… да и «быстро падать» вашему брату трудновато!
Анатоль попытался изобразить возмущение на своей физиономии, но махнул рукой и снова рассмеялся. Мы стояли на берегу замерзающего Средиземного моря и ржали как школьники, впервые попробовавшие марихуану, а северный ветер делал свое дело: начиналась зима — но даже про себя я не называл ее «последней зимой человечества» — и не только потому, что терпеть не могу пафосных формулировок, просто уже тогда я совершенно точно знал, что на смену этой зиме может прийти новая весна — стоит только захотеть…
Наш путь через ледяную пустыню, в которую превратилось одно из самых теплых морей, был долгим, но мои воспоминания о нем вполне могут уместиться в нескольких строчках: дни сменялись ночами, а мы шли вперед сквозь сияющее ослепительной белизной пространство, не оглядываясь и не останавливаясь.
Оглядываться было некуда, останавливаться — незачем: никто из нас не нуждался ни в отдыхе, ни в еде, ни в тепле. Ничего удивительного: армия мертвецов — самая подходящая команда для штурма Северного Полюса, который, впрочем, нам пока был без надобности…
— Теперь зима вполне может закончиться. — Сказал я, когда натруженные ноги моего дромадера ступили на усыпанный снегом песок. Звуки собственного голоса вывели меня из дремотного оцепенения, в котором не оставалось места ни для того Макса, которым я был когда-то, ни для того странного существа, которым я стал. Я оглянулся назад с искренним интересом человека, проснувшегося в незнакомой обстановке. То, что я увидел, не потрясло меня до глубины души — но только потому, что я давно утратил счастливую способность испытывать потрясение. Вообще-то, зрелище, представшее перед моими глазами вполне заслуживало того, чтобы распахнуть рот, аккуратно уложить на грудь нижнюю челюсть, и пребывать в таком состоянии несколько часов кряду… Однородной пешей толпы, которая долго и нудно топала за мной по пустыне, больше не было. Мои ребята совершенно самостоятельно обзавелись самыми разными транспортными средствами, облегчающими передвижение по льду — это только я, как последний идиот по-прежнему восседал на верблюде! Здесь были снегоходы и северные олени, автомобили с обмотанным цепями колесами и собачьи упряжки.
Некоторые просто встали на лыжи, или надели коньки. Кошмарная эклектика, но я был в восторге!
— Молодцы, ребята. — Нежно сказал я. — Можете ведь, если захотите!
Подняв голову, я обнаружил, что у нас по-прежнему есть авиация — более того, к нашему заслуженному авиаполку, отличившемуся в бою с Олимпийцами, присоединились и другие любители: среди одинаковых реактивных мессершмидтов я увидел и музейные экспонаты начала века, и парочку дельтапланов, и один здоровенный пассажирский Боинг-747 с эмблемой компании Delta, и совсем уж странные экспериментальные конструкции, футуристические очертания которых могли бы украсить любой авиасалон.
Сейчас все они неподвижно зависли в воздухе — вообще-то, это совершенно невозможно: так могут вести себя только вертолеты, которых было не слишком много в моем безумном военно-воздушном флоте — однако факт оставался фактом, все эти летательные аппараты замерли, словно кто-то нажал соответствующую кнопку и на время остановил изображение на киноэкране. Я сразу понял, в чем дело: никто из моих людей не мог опередить меня ни на шаг, они были вынуждены следовать по моим следам, и отменить этот закон природы было так же невозможно, как совсем недавно было невозможно отменить закон всемирного тяготения… Мне тут же пришло в голову, что когда-нибудь им непременно прийдется научиться и этому — перспектива явиться к месту Последней Битвы в хвосте собственной армии казалась мне более чем соблазнительной! «А почему, собственно говоря, „когда-нибудь“?! — Тут же подумал я. — Вот прямо сейчас пусть и попробуют!» Через несколько секунд один из самолетов — трехэтажная фанерная «этажерка», выкрашенная в вызывающе яркий красный цвет, с пафосными черными крестами на крыльях медленно полетел вперед. Я вспомнил, что видел это трогательное сооружение в одном из каталогов и понимающе рассмеялся, поскольку в свое время где-то вычитал, что знаменитый фон Рихтхоффен имел милую привычку возить в кабине своего «фокера» коробку с сигарами и ящик с шампанским — я ни на секунду не сомневался, что этот ценный груз и сейчас имеется на его борту.
— Молодец, Красный барон! Так и надо! — Весело сказал я, задрав голову к небу и с удовольствием отмечая, что некоторые авиаторы уже последовали его примеру.
Снег под моими ногами тем временем стремительно таял. Зима, которая, по идее, должна была стать эффектной декорацией к «закату человечества», благополучно заканчивалась. Я спешился и опустился на влажный песок.
Откуда-то тут же появился Мухаммед и уселся рядом. У него было счастливое лицо, беззаботное, мечтательное и немного усталое, как у школьника в первый день летних каникул. Вот уж никогда бы не подумал, что лицевые мускулы сурового пророка способны так радикально расслабиться! Подтянулись и остальные, моя великолепная четверка «всадников Апокалипсиса» в полном составе бухнулась на песок рядом со мной. Я заметил, что Анатоль обнял за плечи Доротею — так непринужденно, словно вот уже много лет только этим и занимался, да и она, судя по всему, приняла его нежный жест как должное.