— Что-то стряслось? — осторожно спросила я.
— Мне вдруг захотелось с вами увидеться. Вот и все.
— Очень мило с вашей стороны, — сказала я, и вправду приятно удивившись.
— Может, пообедаем вместе? — предложила Катя. — Я покажу вам один ресторанчик, который стоит посетить.
Мы сели в ее машину, кажется «рено». Она была не слишком хорошим водителем, но даже бровью не вела, когда ей сигналили.
— Они торопятся, — сказала Катя, как бы оправдываясь, — а мне не к спеху.
Мы оказались на улице, где должен был находиться обещанный ресторан, и у меня возникло подозрение, что эта улочка — с односторонним движением, а мы едем против течения. Все припаркованные машины стояли капотами в обратную сторону. Катя с пеной у рта доказывала, что движение по ней разрешено в обе стороны, и, только когда нам навстречу выехал лимузин, с которым не было возможности разминуться, признала свою ошибку. Начала пятиться и маневрировать, что ей не очень удавалось. В конце концов задела один из припаркованных автомобилей, повредив правое крыло. Всунула визитку под «дворники» машины и вернулась к своим маневрам.
Водитель лимузина вскоре был благополучно разблокирован. Проезжая мимо нас, он покрутил пальцем у виска.
— Вот вам хваленые французы, — фыркнула Катя.
— Хорошо, что вы не в Польше: там кому-нибудь повредить крыло — страшное преступление. Пострадавший обычно начинает угрожать и жутко ругаться.
— Подумаешь! — пожала она плечами. — Здесь на каждом шагу кто-то кого-то задевает, потому что в Париже вечная проблема с парковкой.
Мы вошли в ресторан. Это было небольшое помещение, где близко друг к другу стояло несколько столиков. Верхнюю одежду оставляли на вешалке при входе. Вышел хозяин, подпоясанный белоснежным фартуком, похожий на итальянца. Кстати, он и оказался итальянцем. При виде Кати мужчина просиял. Спросил, хочет ли она заказать то же, что и всегда. Она кивнула и попросила карту блюд для меня.
— Это пани Юлия, профессор из Польши. Преподает в Сорбонне, она здесь по университетскому обмену, — сообщила она ресторатору.
Тот кивнул с пониманием.
— Его зовут Серджио, — сказала Катя, когда хозяин удалился. — Вместе с сыном Адрианом держит свой ресторанчик. Адриан божественно красив, но ему срочно пришлось уехать — заболела его мать в Палермо. Вторая жена Серджио была француженкой.
— А вы, оказывается, в курсе их дел.
Катя тряхнула головой, светлые прядки упали на лицо. Она нетерпеливым жестом откинула волосы назад:
— Я частенько сюда заглядываю, одна. Моего Алешу на аркане не вытащишь из дома.
Хозяин принес тортеллини[10] с каким-то желтоватым соусом для Кати и салат с крабами для меня. И бутылку красного вина в придачу.
— Это подарок, — сказал он, — в честь вашей гостьи.
Катя была на седьмом небе от счастья.
— Серджио, принесите бокал и выпейте с нами!
Итальянец вернулся с бокалом, стоя, произнес тост, после чего удалился.
— Итальянцы такие милые, теплые, немного напоминают мне наших людей… Здесь владельцы ресторанов — это ого-го, на вороных не подъедешь. Не переношу их. Любят подчеркивать свое особое положение в обществе.
— А вам не кажется, что все зависит от людей?
— О нет, вот пожили бы здесь подольше, ваше мнение изменилось бы. Французская провинция для иностранцев — ловушка. И мы с Алешей торчим в ней уже несколько лет. В Париже все по-другому. И парижане другие, не так шовинистически настроены… До чего же вкусные эти тортеллини, — без умолку болтала она.
Но меня ее болтовня не раздражала. Может, она действительно чересчур много говорила, однако я понимала, откуда это бралось. Катя скучала по общению, ее муж был скорее затворником и к тому же человеком неразговорчивым.
— А вы знакомы с Надей? — наконец отважилась спросить я.
— Нет, не знакома, но наслышана о ней. Муский знаком, и он не в восторге от этой девушки. Говорит, она глупая.
— Просто молодая еще.
— Ну да, только ведь наш Саша — интеллектуал, ему нужно что-то большее, чем просто молодость.
«Но молодость — прежде всего», — подумала я. Она будто отгадала мои мысли, потому что вдруг спросила:
— Вы, случайно, не читали книгу «Женщины и мужчины»? Философский диалог-переписку Франсуазы Жиру и Бернара-Анри Леви[11]. Здесь это был бестселлер.
— Нет, не читала, — честно призналась я. — И о чем там идет речь?
— Все изменилось. Женщины теперь не хотят стареть…
— По-моему, они никогда не хотели.
— Но раньше должны были, а теперь — нет. Между прочим, Анри Леви там рассказывает, как однажды, лет двадцать назад, встретил Жиру на приеме. Ему она запомнилась уверенной в себе женщиной с неотразимой улыбкой, заведомо сознающей, какое впечатление она производит на мужчин. А ей тогда было шестьдесят!
«Так высоко я и не мечу», — подумалось мне.
Александр спросил однажды, была ли я в Москве. Один раз, участвовала в научном симпозиуме и вернулась оттуда с кошмарными воспоминаниями. Гостиница, где ничего толком не функционировало. Душ было принять невозможно, потому что из крана то хлестал кипяток, то бежала ледяная водичка, окно открыть тоже — форточка выпадала вместе с фрамугой. Стоило потушить свет, как из всех щелей и углов лезли полчища тараканов. Еда несъедобная. Поданная на завтрак яичница-глазунья плавала в каком-то жире, кофе — хуже помоев, к тому же холодный.
Помню, в разгар дискуссии ко мне склонился худой как жердь мужчина, весьма известный профессор, разумеется коммунист, и, коснувшись моей руки, сказал:
— Милочка моя, вот тут вы неправы…
Такая фамильярность в официальной дискуссии поражала, но одновременно и обезоруживала. Несмотря на то что костлявый профессор, говорят, был порядочный негодяй и гнобил людей на своей кафедре, я чувствовала по отношению к нему нечто вроде симпатии. Это было в семьдесят четвертом году, я как раз защитилась. Гуляла по Москве, ни сном ни духом не подозревая о существовании Александра. А если б мы тогда встретились в одном из переулков Арбата… Я была молода… Ну да, только ведь он был еще моложе — ему было всего десять лет!
Орли
Мои часы встали, теперь я не знаю, который час. Они встали, потому что я, видимо, задела за что-то колесиком завода, вытянула винтик из гнезда, и стрелки замерли. Как будто мне хотелось остановить время…
В тот день я пораньше закончила занятия. Шла с остановки, и мне вдруг показалось, что на противоположной стороне улицы мелькнула спина Александра. Это точно был он — его наклон головы, знакомая куртка с поднятым воротником. Я прибавила шаг, поспешив перейти на другую сторону, и была уже совсем близко, когда вдруг заметила, что он не один. Рядом с ним цокала каблучками высокая стройная девушка с распущенными волосами до пояса. Он обнял ее таким знакомым мне жестом. Я замерла как вкопанная посреди тротуара, прохожие огибали меня, толкали. «А чего ты ждала?» — вертелось в моей голове.
Наконец медленно побрела в сторону отеля. И с удивлением обнаружила, что в ячейке нет ключа от номера Александра. Портье сказал, что месье Александр у себя наверху. Так быстро вернулся? И снова увидела его спину, на сей раз обтянутую грубым свитером. Он работал за компьютером, стоявшем на столике напротив входной двери.
— Ты давно тут сидишь? — спросила я чужим голосом.
— Да с полгодика уже.
— Нет, а сегодня… Ты выходил в город?
— Нет. — Он пристально взглянул на меня: — Да что стряслось-то? Почему ты такая бледная?
Я замялась — сказать или не сказать ему?
— Мне вдруг привиделось… ну, в общем, мне показалось… что ты идешь по улице, а рядом с тобой — юная девушка.
— Поэтому у тебя такое лицо, будто ты встретилась с призраком?
— Да нет, просто подумала, что это гораздо естественнее…
Мы в упор смотрели друг на друга. Он встал и, подойдя ко мне вплотную, притянул к своей груди. Я чувствовала на щеке колкое прикосновение шерстяного свитера, слышала биение его сердца. Оно стучало гулко и размеренно. Не знаю, сколько мы так простояли, а потом… потом я вырвалась, попятилась к двери. И развернувшись, бросилась к себе в комнату. Теперь я слышала свое сердце, беспорядочно трепыхавшееся в груди. Что-то странное происходило со мной. Я была не в состоянии на это повлиять, а если и могла, то совсем немного… Свое тело я ощущала как нечто чужеродное, мое «я», сжавшееся в комок, в смятении рвалось из него, не зная, куда бежать.
Спустя какое-то время Александр вошел в мою комнату без стука. У него было злое, замкнутое лицо.
— Тебе не стоит опасаться за свою престарелую невинность, — процедил он сквозь зубы. — Это все, что я хотел тебе сказать.
Повернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
А я? Чувствовала ли я себя униженной? Нет. Скорее нет. Это можно было бы назвать своего рода облегчением. После того что он сказал, я снова ощутила себя в безопасности. Ну и прекрасно, что все так обернулось. Куда большим унижением была бы попытка физического сближения. Он увидел бы меня без одежды, дотронулся бы до моей кожи… Он сказал, что для него не имеет значения, старая я или молодая… но ведь это только слова. Он себе уже придумал меня, в его голове сложился готовый образ — что-то среднее между Джин Себерг и Эммой Томпсон. Но дело-то в другом. Правда была намного грубее и крылась в зловещих цифрах — пятьдесят один.
Саша заблуждался. Просто ему нравилось мое общество, потому что он вообще любил общество женщин. Как-то раз он рассказал мне об одной своей встрече.
…Она была женой известного историка, которого в годы чисток расстреляли за буржуазный подход в интерпретации царствования Петра Первого. Ее отправили в лагерь, она отсидела двадцать пять лет и вернулась в Москву старой больной женщиной. Здесь ее уже никто не ждал. Дочка, попавшая после ее ареста в детский дом, умерла от туберкулеза.