могло быть о чем-то большем, чем просто знакомство. Так я тогда думала. То эротическое настроение, которое овладело мной в одну из ночей, когда они с Надей занимались за стенкой любовью, прошло. Любовь к одному, определенному мужчине была для меня чем-то непостижимым. Я вовсе не ощущала себя несчастной из-за этого — наоборот, это позволило избежать стольких проблем. Со своим-то материнством с грехом пополам я справилась. А может, и не справилась? Жизнь, которую выбрала для себя моя дочь Эва, сильно отличалась от моей — с таким же успехом ее мог воспитать кто-то другой. Наши дети являются нашими творениями только в той степени, в которой могут от нас что-то перенять. А она от меня ничего не взяла. Ушла в мир, по отношению к которому я ощущала инстинктивную неприязнь. Ее свекровь была простой женщиной. Собственно говоря, я ни в чем не могла ее упрекнуть. У нее было привлекательное лицо, видно, довольно симпатичное в молодости. Может, если бы она не тараторила без умолку, мне было бы легче с ней общаться. Но, к сожалению, наши редкие встречи кончались для меня головной болью, причем в буквальном смысле. Меня чуть ли не силой затягивали на чужую мне территорию заводской столовки, где работала мать Гжегожа. Приходилось выслушивать длинные повествования о жизненных разочарованиях какой-то пани Стени или Гени. О том, что муж этой Стени пьет, а детям не на что купить обувку. Часами Эвина свекровь могла рассказывать о своих внуках, детях Эвы и сына Гжегожа. Она помнила все связанные с ними забавные случаи и смешные словечки. Эва понимала, что ее общество для меня мучительно, и чувствовала себя от этого не в своей тарелке. В один прекрасный день я вошла в прихожую и услышала, как они разговаривают между собой. В голосе моей дочери было столько добродушия и симпатии, что меня это потрясло. Ни такого голоса, ни такой интонации и выражения лица я раньше у нее не видела. При виде меня лицо Эвы резко изменилось, его черты как будто стянуло, оно одеревенело. И так происходило между нами всегда — сердечность, даже откровенность будто были затянуты в какой-то искусственный корсет.
В одну из суббот Александр взял меня с собой к своим приятелям, живущим под Парижем. Они эмигрировали из Советского Союза лет двенадцать назад. Его друг в свое время преподавал на историческом факультете, и Александр был его студентом, кстати, как и нынешняя жена профессора. Она приехала сюда вслед за ним. Бывшая жена с детьми остались в Москве.
— Нынешняя, кажется, младше его… тридцать лет.
— Да?! Неужели ей тридцать?
— Нет, она на тридцать лет младше его.
В электричке он сообщил мне, что наверняка будет еще один его приятель, который на время приехал в Париж. Постоянно он живет в Америке. Фоторепортер, работает на «Нью-Йорк таймс» и колесит по всему свету. В Москве они жили в одном доме. Их связывала дружба, несмотря на то что Джордж намного старше. Александр любил и его жену Машу. Она была еврейкой. Частенько забегала к его бабке поговорить. Ее жизнь была постоянным ожиданием возвращения мужа. Однажды пришла зареванная — Джорджа посадили. Друзья стали хлопотать о его освобождении. Условие было одно — Джордж сразу должен был выехать на Запад. Однако ей не хотели давать загранпаспорт, поскольку она работала в одном закрытом учреждении и «могла вывезти оттуда образцы исследований». Джордж категорически заявил, что без жены не уедет, тогда она, чтобы облегчить ему жизнь, покончила с собой.
— Да что у вас за судьбы такие!
— А у вас что, другие?
Их небольшая вилла стояла на глухой улочке среди старых деревьев. Хозяева вышли встретить нас на крыльцо. Они больше были похожи на отца с дочерью, чем на супружескую пару. У него были сильно изборожденное морщинами лицо и совершенно седые волосы, но глаза светились какой-то необыкновенной мудростью и всепоглощающей добротой. Я не удивлялась поступку этой молодой женщины.
— Познакомьтесь, это Юлия, — представил меня Александр.
— Юлия, — подхватила жена профессора, — вы носите имя самой известной возлюбленной в мире.
— Но это единственное, что нас связывает между собой, — рассмеялась в ответ я.
Из дома вышел невысокого роста мужчина с продолговатым лицом, на котором центральное место занимал сильно выдающийся нос. Он немного был похож на Дастина Хоффмана, и, кажется, сознавал это, потому что слегка копировал его манеры и жесты. Получалось у него это весьма непринужденно, поскольку, как и у знаменитого американского актера, несмотря на отсутствие красоты, в нем было море обаяния.
— Джордж Муский, — представился он, низко склонив голову.
— Послушайте, идемте скорее в дом, иначе мой обед пригорит, — позвала нас профессорская жена.
Мы оказались в просторном салоне, обставленном плетеной мебелью, к которой были любовно подобраны соответствующая обивка, подушки, занавески в бежево-коричневых тонах. Хозяин спросил меня, что я желаю выпить. Александр попросил водки, так же, как и его американский друг. Они выглядели очень довольными потому, что снова встретились. Отошли чуть в сторонку и оживленно беседовали.
— Вы ведь из Польши, — заговорил со мной профессор. — И как вы там справляетесь с наступившей демократией? Мы, как вам, наверно, известно, не лучшим образом.
— А вы, профессор, не думали о возвращении? — спросила я, и тут же спохватилась — ему ведь нельзя возвращаться с новой женой, если в Москве осталась старая.
— Не очень-то меня там ждут, — с грустью в голосе сказал он. — Кому нужен историк на пенсии? Даже такая мировая знаменитость, как Александр Солженицын, оказался там лишним…
Хозяйка дома представила еще одного гостя. Это был довольно странного вида мужчина, с коротко подстриженными волосами и диким огнем в глазах. На нем был чуть ли не дамского кроя жакет с отворотами. Его лицо мне показалось откуда-то знакомым. Когда назвали имя, все стало ясно. Несколько лет назад его дебют в Америке наделал много шума, о нем писали как о новой Дженет[6], сравнивали с Буковски[7]. Я запомнила одно из его многочисленных интервью, где он говорил, что поскольку он — человек, пишущий о современности, то должен оставаться по отношению к ней вульгарным, циничным и агрессивным.
Нас позвали к столу. Александр сидел рядом со мной, но все время разговаривал со своим другом. По другую руку от меня был бесноватый писатель, который шумно хлебал суп.
— Я слышал, вы — литературный критик, — обратился он ко мне с гадкой усмешкой.
— Литературовед, историк литературы.
— Э-э… на каждом шагу человек спотыкается об какого-нибудь историка. Обо мне слышали? Я наделал много шума в Америке. Выставил американцев дураками, а они визжали от восторга.
— Конечно же я наслышана о вас.
— Но книг моих не читали?
— Не имела удовольствия.
Писатель загоготал.
— Об удовольствии тут речь не идет, но оргазм я вам гарантирую.
Хозяйка поставила пластинку с песнями Владимира Высоцкого. Я глянула на Александра, зная, что он не любитель творчества этого барда, но реакция последовала совсем с другой стороны. Мой сосед справа встал, подскочил к проигрывателю и, схватив пластинку, трахнул ее об пол.
— Ты в своем уме? Что ты вытворяешь? — закричала профессорская жена.
Странный гость, как ни в чем не бывало, вернулся к своей тарелке с супом.
— Что это ты вдруг — не нравится Володя? — спросил Джордж. — Да он ведь даже не еврей.
— Из русского человека сделал какого-то алкоголика и примитива, создал искаженный имидж в угоду Западу, — спокойно ответил на это писатель. — Этот сукин сын калечил психику народа. А наш народ великий! Россия — Третий Рим, особая цивилизация, построившая империю и разрушившая ее. Теперь надо немного подмести и попросить на выход чужаков. А Россия наша матушка уж как-нибудь найдет способ приголубить детей своих у груди своей.
— Мою Машу уже приголубила! — выкрикнул друг Александра.
Писатель усмехнулся себе под нос:
— И хорошо. Одной еврейкой меньше на свете.
Джордж вскочил как ошпаренный.
— Извинись, сукин сын, не то живым отсюда не выйдешь! — крикнул он.
Писатель отставил тарелку и медленно встал, поддергивая рукава своего дамского жакета:
— Подраться желаешь? Тогда давай выйдем.
— Да успокойтесь вы, петухи, — вмешалась хозяйка дома, — дайте хоть обед закончить спокойно!
— Ну и ладненько, — усмехнулся писатель. — Покончим с обедом, а потом набьем с Джорджем друг другу морды.
— Я не сяду с этим сукиным сыном за один стол, — резко мотнул головой Джордж.
Профессорская жена, перегнувшись через стол, положила ему руку на плечо:
— Угомонись, разве ты не знаешь Василия?
— К сожалению, знаю и поэтому отказываюсь находиться в его обществе. — После этих слов Джордж покинул столовую.
Хозяйка дома поспешила за ним, спустя немало времени они вернулись, и Джордж занял свое место.
Этот довольно тягостный обед вскоре подошел к концу, а поскольку никто ни разу не похвалил кулинарных изысков хозяйки, я чувствовала себя обязанной сделать это.
— Колдуны и борщ были великолепны, это ваш собственный рецепт? Вы добавили какие-то необыкновенные специи и травки.
— Это мама меня научила, она была большим знатоком старых белорусских рецептов, — просияла профессорская жена.
Мы перешли в небольшую гостиную, хозяйка подала кофе. Я восхищалась ею. Как ловко она умудрялась обслуживать поссорившееся общество, делала это с улыбкой, и только благодаря ей скандал был потушен.
— Катюша, посиди с нами, — обратился к ней профессор. — А то ты все крутишься, крутишься.
— Сейчас-сейчас, Алешенька, уже бегу. Только поставлю грязную посуду в раковину, чтоб кошки не разбили.
У хозяев было несколько пушистых животных, по-моему, это были персидские коты с необычайно разноцветными глазами. Один из них явно льнул к Александру, выбрал его — ластился и терся о ноги. Мое положение было довольно двусмысленным — Александр представил меня по имени, без отчества, и как-то так само собой получилось, стал обращаться ко мне на «ты». Возможно, дорожа дружбой с хозяевами виллы, хотел показать, что мы с ним в более близких отношениях, нежели это было в действительности. Это оправдывало бы мое появление в их доме. Я не сердилась на него за это, мне даже было приятно. Профессорша, как типичная женщина, много бы отдала за то, чтобы докопаться, что же меня связывает с Александром. Узнай она правду, ее бы постигло сильное разочарование — ведь я была всего лишь знакомой из отеля, где жил Александр. Эта поездка к его друзьям могла быть первой и последней, а наше знакомство на этом закончиться. Завтра утром мы только кивнем друг другу в гостиничном лобби, и это будет так же естественно, как то, что сейчас я с ним здесь.