Старик, похоже, ничего не заметил.
— Ну, здравствуй, сынок, — ласково проговорил он, глядя на Гилли, — ты как, в школе не шалишь, хорошие отметки получаешь?
— Да, я стараюсь, Матиас, — ответил он совсем тихо, но старик, видимо, не услышал своего имени. Или просто отвык уж от него?
— А ты конфеты любишь? Если будешь себя хорошо вести, я тебе дам конфету и дам посмотреть журналы с картинками.
— Благодарю вас.
— А сколько тебе лет? Как тебя зовут?
— Меня зовут Гилли. — На первый вопрос он предпочел не отвечать.
Тем временем мальчики деловито разошлись по комнатам, вскоре хлопнула входная дверь, это Эдан отправился в овощной. Бродяга и Лиам удалились на кухню, шепнув ему перед этим: «Ты тут его развлеки». Гилли и старый учитель остались вдвоем. Сначала Гилли решил поразить его какими-нибудь подробностями о веселых днях, проведенных ими в двадцатые годы на Аранских островах. Но, подумав, сдержался. В жизни и так слишком много всяких потрясений, по крайней мере, в его жизни. Жестоко будет подвергать этого жалкого старика такому сильному испытанию. Да и для самого Гилли все это могло выйти очень даже боком. Они поговорили о погоде, о фильме, который недавно показывали по телевизору, Гилли рассказывал о стихах, которые учил на уроках ирландской литературы. Время шло мучительно медленно, и Гилли облегченно вздохнул, когда в комнату вернулись Бродяга и Лиам, довольные собой и исполненные чувства радости от выполненного долга.
— Вот посуда, кухня — все в порядке! Можете взглянуть! — Лиам сделал широкий жест рукой в сторону коридора. Старик закивал, но остался сидеть в кресле.
— Спасибо, спасибо вам, вы у меня просто молодцы.
Дождавшись Эдана, придавленного тяжестью капусты и банок с овощными соками и пюре, шумно простились со старым учителем, и вся компания высыпала на лестницу.
— Погоди, это еще так, цветочки, — засмеялся Бродяга, когда они вышли из подъезда. — Вот увидишь нашу старушку, просто отпад. Она вообще ненормальная, Эдан ее даже боится. Правда?
— Ага, правда, боюсь, — неожиданно серьезно ответил Эдан. — Мне все кажется, она вот-вот подкрадется сзади и бросится. Странная какая-то… У неё мне как-то не по себе.
— А может, наш Эдан в нее влюбился? — сказал Лиам. — Это не с ней ты ходил в кино позавчера? — Как ни странно, Эдан густо покраснел.
— Ты его не слушай, — обратился он к Гилли. — Ведь я знаю, она, случайно, конечно, убила одного парня, говорят. Даже следствие вели, но ее оправдали. Не здесь это случилось, а где-то в пригороде. Раньше она там жила. А после, ясно, съехала, сюда перебралась. Совсем недавно.
— Врешь! — сказал Гилли.
— А чего мне врать… Так говорят… Сам я, ясное дело, ее про это не расспрашивал.
Загадочная старушка обитала на самом верхнем этаже высокого георгианского дома, и они порядком запыхались, пока добрались до ее двери.
— Это — мы! — гордо провозгласил Бродяга, когда она приоткрыла дверь.
— Входите, здравствуйте, господь да не ослабит руки ваши.
Пожелание было как нельзя кстати, потому что руки Гилли вдруг ослабели и начали дрожать. Приветливо улыбаясь, ему открывал дверь призрак его юности, та, которую он оставил там, в тени яблонь шестьдесят лет назад, она, его любовь, его отвергнутая мечта, память о которой не дала ему связать свою жизнь ни с одной другой женщиной. Она, Салли Хоулм. Он побледнел, сердце увяло, душа поникла.
Квартира оказалась очень маленькой, но довольно уютной. На полочках, по стенам, стояли горшки с цветами, рядом висели старинные гравюры и бледные коричневатые фотографии. Гилли заставил себя отлепиться от дверного косяка и шагнул в комнату. Неужели это Салли? Она даже, как ни странно, почти не изменилась. Только будто ослабела, устала.
— Вижу, с вами сегодня еще один мальчик, я его раньше как будто не видела. — Журчание ручья весной, пение жаворонка, звон колокольчика — куда это все исчезло? Ее голос стал хриплым и низким. Неужели она курит?
— Меня зовут Гилли Макгрене. — Он старался держаться уверенно, но его голос тоже вдруг оказался неестественно хриплым.
— Ах да, мне Эдан уже про тебя рассказывал. Ты ведь в этой школе недавно? Я тоже здесь птица залетная, — она улыбнулась, — так что мы с тобой, выходит, одного поля ягоды, может быть, сумеем найти общий язык? А?
Мальчики молча переглянулись.
— Твой отец нейрохирург, да? Надо мне ему как-нибудь показаться. А то, мало ли, вдруг раз — привет! Составишь мне протекцию?
Бродяга подмигнул Гилли, видал, мол, какая старушенция?
— Мы вам тут журналы принесли, какие вы любите. — Лиам протянул Салли яркий пластиковый пакет.
— Ага, спасибо, положи там. — Она опять повернулась к Гилли. — А мне еще Эдан протрепался, что мать у тебя монахиня. Разве это может быть у католиков, да еще в Ирландии?
Гилли пожал плечами.
— А почему нет? В Ирландии все теперь может быть.
— Понимаю, — но было видно, что она ничего не поняла. — Нет, ты мне все-таки объясни, они что, женаты, твои родители, разве у католиков так может быть?
Гилли молчал.
— Я, конечно, могу ошибаться, — продолжала она, — я ведь все это себе не очень-то представляю. Но как-то странно. Или тебе неприятно про это говорить? Ну, когда мы больше подружимся, ты мне все расскажешь, ладно?
— Да, конечно. — Гилли хотелось скорее кончить этот разговор, но он понимал, что разговор неизбежно возобновится, когда-нибудь в другой раз, когда они будут вдвоем, когда больше подружатся. А в том, что это произойдет, он не сомневался.
Когда они уходили, Салли слегка коснулась плеча Гилли.
— Дорогу ты теперь знаешь, приходи, когда захочешь.
Он молча кивнул.
— Ну, как она тебе? — Бродяга ткнул его локтем в бок. — А ты ей вроде понравился. Ишь, пригласила заходить. Но учти, от нее всего можно ждать. С ней один на один может остаться только герой.
— Я с ней один был, мы книги расставляли! — гордо и скромно вставил Эдан.
— Герой или дурак, — ехидно усмехнулся Лиам.
Гилли ничего не сказал. Да и что он мог сказать? Сегодня было столько событий, что ему просто необходимо побыть одному, чтобы как-то все их в голове переварить. «Закинь себе в котел и прокипяти хорошенько», — говорили мальчики в таких случаях. Да вот только котелок-то у него был уже здорово помятым, мог и протечь. Когда они уже уходили и Гилли мысленно благодарил бога за то, что он не дал ему потерять сознание, то заметил две фотографии, висевшие в коридоре. На одной был изображен стройный красавец в военной форме с самодовольным и наглым выражением лица. Как же, знаменитый Джордж, брат-герой. На второй… Лучше бы он ее не видел… Бледное худое лицо, но, в общем, довольно приятное, как отметил Гилли… Патрик О’Хултаны.
Неужели он был таким? Или это уже не он… Да и имеет ли он право теперь говорить о своем прошлом, даже думать о нем. Когда же началась его жизнь? Или она еще не началась вовсе, все еще впереди, а то, что переживает он сейчас, это так, «пренатальный период»?
Салли… Салли… Лежа в постели, Гилли снова и снова возвращался к мысли о ней. Он видел ее девочкой, девушкой в пышном белом платье… Он вспоминал ее лицо, ее губы, руки… Салли… Она была все такой же, его Салли… И он по-прежнему любил ее… Кто именно «он» и какую «ее» — этого он уже и сам как следует не понимал, но несомненным было биение любви в его висках, в замиравшем сердце, в дрожащих коленях. Гилли внезапно открыл глаза, потрясенный мыслью, которая раньше как-то вообще не приходила ему в голову: неужели ему предстоит еще раз лишаться невинности, становиться мужчиной? Неужели опять переживать всю эту гадость? Или теперь все это будет уже иначе и новое собственное тело принесет ему новые ощущения? Да, как много ступеней предстоит еще преодолеть, пока станешь просто человеком, таким, как все. Нет, он не живет во второй раз, как говорил ему доктор Макгрене, он, как шпион в тылу вражеской армии, напряженно существует, тщательно обдумывая каждый свой шаг, каждое слово. Да нет, того хуже. Да и осталась ли у него душа? От этой жуткой мысли Гилли буквально похолодел и усилием воли заставил себя подумать о чем-нибудь другом. Вспоминая события прошедшего дня, он опять, конечно, вызвал мысленным взором милый облик Салли, его Салли, по-прежнему юной и прекрасной. На этом уснул, и во сне они были вместе. Салли и Патрик. Они гуляли по саду, говорили о чем-то… Потом они лежали в траве, без имен, без мыслей, без одежд. Он прижимал к себе это нежное, мягкое, дрожащее тело и чувствовал, как какая-то сладкая волна захлестывает, овладевая всем существом.
Проснувшись утром, он увидел пятна на простыне и понял, что сон этот должен обернуться явью, он должен снова увидеть ее… Да, он воспользуется ее приглашением и обязательно придет к ней, чтобы опять видеть ее, говорить с ней, угадывая прекрасные черты под страшной маской старости. Может быть, она заговорит о нем… О нем — Патрике… Найдет ли в себе силы он, Гилли, сохранить свою тайну? Должен найти. И еще: тогда он понимал, что недостоин ее, теперь же должен стать другим, чтобы доказать ей, да и самому себе, что он ничем не хуже Джорджа. Он должен совершить что-нибудь необыкновенное и сложить свои подвиги к ее дряхлым ногам.
С этого дня Гилли стал другим. Нет, он по-прежнему учился, ходил в кино, слушал музыку, как все, но в нем появилось что-то новое, какая-то пружина, которая заставляла его голову держаться прямее, а взгляд делала увереннее. Мальчики сразу заметили эту перемену. Не поняв ее причины и смысла, они молча подчинились той силе, которая чувствовалась теперь в каждом жесте и каждом слове их нового товарища. Власть. Покой. Порядок. И — радость.
Ее звали Анна. Бродяга выкопал ее на каком-то концерте еще перед Рождеством и познакомил ее, как хороший товарищ, с Эданом и Лиамом. Это была довольно высокая и полная, но, безусловно, очень хорошенькая девочка, к тому же — довольно неглупая. Все трое были от нее просто без ума. Она встречалась то с одним из них, то с другим, то с третьим, никого не выделяя и никогда не переступая рамок чисто приятельских отношений. Проводили время они и вчетвером, присутствие Анны оживляло и грело их сердца, а ее приветливая холодность не оставляла места для разрушающего дружбу духа соперничества. Постепенно она стала основным предметом их вечерних бесед, в которые неизбежно вовлекался Гилли. Сначала его озадачивало, как беззастенчиво грубо обсуждают они девочку, которая, как он понимал, не давала никакого повода для подобных разговоров. Непристойные намеки, сопровождавшиеся неизменным тоненьким хихиканьем, совершенно явно выдуманные детали очередной встречи с Анной, которым никто и не думал верить, какие-то гнусные предложения и предположения, смысл которых порой ускользал от Гилли, — все это, вызывая в нем чувство недоумения и отвращения, совершенно не сочеталось с их неизменным уважением к реальной Анне, с каким-то даже рыцарским почтением, которое сквозило за россказнями.