Эдан засмеялся:
— А ты что, считаешь, исповедь для того, чтобы про свои грехи рассказывать? Ты в каком году родился? Да если только Хумбаба сюда не припрется, все будет нормально.
— Ну, ладно, — сказал Гилли неуверенно, — но, если что случится, пеняйте на себя.
— …! — процедил Лиам сквозь зубы. — Да разве твоя святая мамочка не выгородит тебя из любой истории? При подобных настроениях бедные духи к нам просто не прорвутся!
— А я что? Я не спорю.
В спальне было десять кроватей, но трое мальчиков отказались принять участие в спиритическом сеансе: двое откровенно признались, что боятся, а третий заявил, что принципиально ни во что такое не верит и нарочно будет спать. Свет в комнате был уже потушен, но фонарь напротив окна создавал иллюзию яркой лунной ночи. Мальчики уселись в кружок на полу.
— Что же мы теперь должны делать?
— Вы должны снять с себя всю одежду, чтобы не испугать духов своими жуткими нарядами, — раздался с кровати насмешливый голос.
— Коли ты все это знаешь, чего сам с нами не садишься?
— Не хочу! Не верю я, что все это серьезно. И чем больше я этого видал, тем тверже считаю: ерунда это. Предпочитаю оставаться нейтральным наблюдателем.
— Дерьмо ты, а не нейтральный наблюдатель, — мрачно сказал Эдан.
— А ты влюбился в старуху!
Эдан начал подниматься.
— Да плюнь ты на него, — сказал Лиам.
— Подождите, — Гилли зябко повел плечами, — если долго сидеть голыми, мы перемерзнем. Надо хоть накрыться чем-нибудь. Давайте возьмем простыни.
— Мою простыню не смейте трогать!
— Тише ты, а то Хумбаба услышит!
Они разделись и, завернувшись в простыни, опять сели на пол.
— А теперь, — торжественно сказал Бродяга, — нам надо всем взяться за руки, чтобы образовать сомкнутую цепь.
С кровати раздался язвительный смех.
— Ох! Не терпится кому-то! Сейчас дождется! — мрачно покачал головой Эдан.
— Не обращай внимания, он же нарочно, — тихо сказал ему Лиам.
— Тсс… — прошептал Бродяга. — Тут нельзя смеяться.
Холодные потные пальцы одновременно сжались в семи рукопожатиях.
— А теперь что делать?
— Я не знаю.
Все головы повернулись к Гилли, и он понял, что опять незаметно оказался во главе затеи, в которой даже не желал принимать участия. Пожав плечами, он молча признал свое негласное лидерство и стал лихорадочно вспоминать то, что знал-только из рассказов.
— По-моему, требуется еще кое-что. Какая-нибудь железка, лучше — ключ, потом Библия, и еще — все четыре стихии: воздух, земля, огонь и вода.
— Ну, воздух у нас есть, — сказал Бродяга, — а остальное сейчас сообразим. У меня найдутся свечи, вот вам и огонь. Сколько надо зажечь?
— Три! — твердо сказал Гилли. — А подсвечник у тебя есть?
— Да мы их просто к полу прилепим. Библия, кажется, у Эдана была… А ты, Лиам, сходи, принеси из уборной стакан воды. А вот земля…
— Пусть кто-нибудь сбегает в соседний сквер и притащит побольше! — с кровати раздался смех.
— Да не обращай ты на него внимания. — Лиам сжал плечо Эдана.
— А вот, — Гилли приподнялся, — тут в цветочных горшках есть земля.
— Не смей, — Эдан схватил его за руку, — тут травка растет специально для сэйшена.
— Что? — переспросил Гилли. — Трава для сэйшена? А зачем она?
— Травка, а не трава, идиот!
— А, понимаю. — Гилли вспомнил, что часто сам поливал эти горшки, не подозревая об их содержимом.
После краткого обсуждения решили, что ложки две земли с краев взять можно, а если в этой земле что и будет, то тем интересней.
Бродяга начертил мелом на полу круг и укрепил в середине горящие свечи. Рядом была насыпана земля, стоял стакан с водой, лежала Библия, на зеленом переплете которой поблескивал английский ключ.
— Ну, теперь все готово! — произнес Бродяга замогильным голосом.
— А воздух? Вы что, думаете, ваши духи согласятся прийти в такую духотищу?
Бродяга встал и открыл окно. Свечи вздрогнули и в испуге погасли. Кто-то вскрикнул.
— Да закрой ты окно, нашел кого слушать! — спокойно сказал Лиам.
Бродяга закрыл окно, опять зажег свечи и сел в круг.
Все снова взялись за руки и начали пристально смотреть на дрожащие желтые язычки.
— Теперь, наверное, надо бы нам хором прочесть молитву.
— Начинай ты, — прошептал кто-то.
— «Pater noster…» [10] — тихо, но ясно начал Гилли, мальчики неуверенным шепотом повторяли за ним эти знакомые им с детства слова, глубокий смысл которых вряд ли был им когда-нибудь понятен. — …sed libera nos a malo… — …Но и избави нас от лукавого…
— АМИНЫ — выдохнули все хором, после чего в комнате воцарилось долгое молчание. Наконец Бродяга, нервно поеживаясь под своей простыней (от холода или от страха?), нерешительно предложил:
— Ну что, давайте вызывать Сида Вишеса, раз уж с него все это началось…
Это предложение вызвало вздохи облегчения, нервное покашливание.
— Итак, сосредоточиться, — продолжал Бродяга уже более уверенным тоном. — Все думаем о Сиде Вишесе и только о нем. Вспоминайте, как он выглядел, как он двигался, как он говорил, пусть в голове у каждого зазвучит его голос.
Гилли не решался признаться вслух, что не способен выполнить все условия, ибо крайне смутно представляет себе Сида Вишеса. Ну, был певцом и рано умер. А еще что? Само это имя он впервые услыхал лишь вчера вечером. Да и не верил в нынешнюю затею. Считая себя человеком религиозным, с большим трудом мог представить себе, что в ответ на призыв каких-то мальчишек послушный дух поспешит предстать перед ними и начнет выбалтывать потусторонние тайны. Говорят, на таких сеансах что-то удается увидеть или услышать, но это скорее коллективный гипноз. Сделав сосредоточенное лицо, Гилли постарался думать о чем-то нейтральном, не способном помешать затее товарищей. В воображении предстал берег реки, холм, потом красные куртки солдат, бой барабанов…
— Смотрите, смотрите в тот угол… — еле слышно пролепетал Эдан.
В углу, опустив голову, стоял какой-то бородатый старик.
— Это ты, Сид… — начал Бродяга, но осекся, увидев длинную бороду и странное грязное волочившееся по полу одеяние. Старик поднял голову, и тут все с ужасом увидели, что тело его заляпано кровью, голова же не на плечах, а покачивается где-то возле груди.
— Вы, которые вызвали меня сюда, не есть ли вы англичане, чтобы продолжать мучения мои?
— О, светлейший епископ, — тихо произнес Гилли, кланяясь, не слишком уверенный в правильности обращения, — не волнуйтесь, это честные молодые ирландцы посмели нарушить твой спокойный сон.
— Нет, не суть вы ирландцы, ибо речь ваша выдает вас. Вы говорите на этом языке, как английские собаки, и не верю я вашим словам. Губы мои сомкнуты печатью клятвы.
— В гробу мы видали твои клятвы! — раздался насмешливый голос с кровати. Услышав такие слова, да еще сказанные по-английски, дух вздрогнул и растаял в воздухе.
— Михал! — воскликнул Гилли. — Это же был епископ Макматуна. Его казнили англичане в 1650 году. Как ты мог?!
«Мы ведь вчера это проходили по истории… — испуганно пронеслось у него в голове, — я как раз вспоминал про то восстание, собирался рассказать, что я был в замке Магиров и видел то место, где повесили епископа. Надо быть осторожнее, но не правила же грамматики действительно вспоминать…»
Тем временем в углу комнаты стали вырисовываться очертания низенькой фигуры в длинном темном одеянии. Священник, с бледным сосредоточенным лицом, сжимал в руках исписанные листки.
— Я уж было подумал, это Хумбаба нас накрыл, — шепнул Эдан Лиаму.
Не дожидаясь вопросов, священник заговорил по-английски, но чувствовался сильный ирландский акцент.
— В том же, что касается заимствований, мне этот вопрос пришлось решать особо. Некоторые слова уже настолько укрепились в языке, что бороться с ними представлялось бессмысленным. К тому же, как мне кажется, они лишь обогащали ирландский язык, привнося дополнительные смысловые нюансы…
— Мы рады приветствовать вас, отец Диннин,{16} — сказал Бродяга, радуясь, что ему удалось узнать их нового гостя.
— И мне приятно видеть вас и слышать ирландскую речь. Только вот выговор у вас какой-то странный…
— Извините, — смутился Бродяга, — мы вообще-то не всегда говорим по-ирландски, у нас в стране сейчас билингвизм…
— «Билингвизм»! Надо говорить «двуязычие»!
Бродяга не знал, как исправить свою бестактность:
— Конечно, конечно, вы правы… Но, понимаете, сейчас в ирландской лингвистике…
— Что?! — опять возмутился дух. — Откуда эта «лингвистика»? Ведь еще в 1911 году Гэльской Лигой было принято слово «языкознание».
Все смущенно молчали. Наконец Лиам, желая сменить тему, вежливо обратился к духу:
— Нам всем очень приятно видеть вас. Ведь вашим словарем и сейчас все пользуются, вы знаете? Его каждые пять лет переиздают, вы могли бы, — он засмеялся, — сейчас делать большие деньги…
Лицо духа исказила гримаса отвращения:
— «Делать деньги», какой ужас! Неужели это выражение все-таки привилось? И этот донегольский акцент! Извините, но я больше не могу здесь оставаться.
— Подождите! — воскликнул Гилли вскакивая. — Только один вопрос! Это правда, что вы никогда не носили нижнего белья?
— Да, это правда, — сухо ответил дух и исчез.
— Ну дела… — задумчиво протянул Бродяга. — Ну, навидались мы тут… Тут и казни, и словари, и Гэльская Лига…
— Вы говорите о Гэльской Лиге? — В углу комнаты появился невысокий молодой человек в черном костюме. — Я сам выступал на одном из ее заседаний. Но, признаюсь вам, аполитичность Хайда всегда была мне не особенно по душе. Я предпочитал действовать иначе. Просто, по-моему, это был мой долг. — Он вздохнул. — Помните?
И тогда я ступил