— Что тебе странно?
— Откуда у нее могут быть конспекты по высшей математике?
— Чего? — Женька даже привстал из-за стола.
Лицо его вытянулось.
— Да она вчера притащила мне тетрадь, а там явно институтские записи. Аккурат по той теме, над которой я сейчас работаю.
Он молчал, слегка прищурившись. Потом пожал плечами.
— Понятия не имею. Небось, нашла где-нибудь на помойке. Она иногда там любит покопаться.
— Но она сказала, что тетрадка принадлежит ей!
— Она тебе скажет, ты больше слушай. У нас в доме сроду не водилось математиков.
— Ясно. — Женя вздохнула.
Отчего-то ей стало жаль Зинаиду. Она представила себе, как та роется в мусорном баке, находит там чужую, выброшенную за ненадобностью тетрадь, несет ее домой, бережно прижимая к груди, и там, уже дома, ей начинает казаться, что все эти красивые, стройные формулы, все правила и формулировки, написала она сама, собственной рукой. Бедная, полоумная женщина!
— Жень, — проговорила Женя, заглядывая ему в лицо. — Может… стоит сводить ее куда-нибудь? Ну там, погулять в парк или … на какое-то представление? Ей ведь жутко одиноко.
— Ей не одиноко, — странным, чужим голосом произнес Женька, отворачиваясь к окну.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Ей не одиноко. Ей хорошо. Гораздо лучше, чем, например, тебе.
— Что ты несешь?
— Пичужка, опять ты споришь о том, о чем даже не ведаешь!
— Прости, — поспешно проговорила Женя, не желая нарушать наступившую в их отношениях идиллию.
В голову ей пришла неожиданная и смелая мысль: «Вот бы встретиться один на один с Вовкой Егоровым, о котором Любка говорила, что он учился вместе с Женькой, и расспросить его начистоту обо всем: о Женькиных школьных годах, о Зинаиде, о том, почему она болеет». Идея показалась Жене заманчивой, хоть и опасной: упаси Бог, Женька узнает о ее любопытстве, и тогда, уж точно, проблем не оберешься. Все-таки она решила, что обязательно сделает это и прямо на ближайшей репетиции, благо, что в пятницу Женька на хор придти не сможет, так как будет отрабатывать свой отгул.
19
В пятницу, во время перерыва она действительно подошла к Егорову.
— Вов, мне нужно с тобой поговорить.
Вовка пристально оглядел ее, губы его дрогнули в усмешке.
— Кажется, я даже знаю, о чем. Вернее, о ком.
Женя спокойно выдержала его взгляд.
— Да, ты угадал. Давай отойдем отсюда.
— Ну, давай, — согласился Егоров.
Они вышли из зала и остановились в коридорной нише.
— Спрашивай, что тебя интересует. — Вовка оперся плечом о стену, беззастенчиво разглядывая Женино лицо.
— Это правда, что вы с Женькой учились в одном классе?
— Правда.
— Ты знал, что его мать болеет?
— Мать? — Вовка отрицательно покачал головой. — Нет. Он ничего не говорил.
— И учителя не знали?
Егоров пожал плечами.
— По крайней мере, если и знали, не распространялись на эту тему. А что с его матерью?
— Ничего. — Женя облизала пересохшие губы. Немного подумала, потом проговорила. — За что его не любили ребята?
— А за что его было любить? Вечно торчал один в каком-нибудь углу, злой, как волчонок. Подойдешь к нему по какому-нибудь делу, он так глянет, что забудешь, чего надо было. Его учителя на уроках даже не спрашивали — все равно, выйдет к доске и будет молчать: минуту, пять, десять, хоть пару ему ставь, хоть кол. Тянули его через пень-колоду до девятого класса, на второй год не оставляли — почему, сам теперь не пойму.
— А друзья у него были?
— Друзья? — Вовка презрительно хмыкнул. — Да кто с ним стал бы дружить? Он же как глухонемой был, а уж если открывал рот, то лишь для того, чтобы сказать какую-нибудь гадость. Это, кстати, он умел — попасть в самую точку, да побольней. В старших классах с ним предпочитали не связываться — себе дороже обошлось бы. Девчонки, те его особенно опасались, они же годам к тринадцати все ранимые становятся, упаси бог, если кто их унизит, высмеет их внешность.
— Он издевался над девушками? — тихо спросила Женя.
— Еще как. Да и не только над ними. Парней тоже не щадил. Ему за его долбаное остроумие даже предлагали стать членом команды КВН, в восьмом классе, кажется. Но он отказался. И слава Богу, а то представляю, какие бы шуточки были у нашей классной команды. — Вовка ухмыльнулся и вопросительно уставился на Женю. — Все о нем? Или еще что-то?
— Почти все. Ты-то сам… как к нему относился?
— Я? Тебе честно сказать?
— Скажи честно.
— Хреново относился. И сейчас так же отношусь. — Егоров на секунду смолк, затем проговорил другим, более мягким тоном. — Это, конечно, не мое дело, но я не понимаю, как такая девушка, как ты, могла связаться с этим недоумком.
— Ты говоришь, как большинство.
— Большинство всегда правее меньшинства.
— Не всегда. — Женя улыбнулась. — Вспомни хотя бы октябрьскую революцию. У меньшевиков была более гуманная и демократическая платформа.
— Но к власти пришли большевики!
— Ладно. — Женя махнула рукой. — Не будем о политике. Спасибо за информацию.
— Не за что. Для тебя всегда рад стараться. — Вовка дружески хлопнул ее по плечу и пошел обратно в зал.
Женя задумчиво смотрела ему вслед. Ничего не вышло из ее затеи. Ничего. Только осадок неприятный остался на сердце. И уверенность в том, что она плывет против течения. Она одна против человеческой логики, против здравого смыла, против всех. Хватит ли у нее сил?
Вечером она долго исподтишка наблюдала за Женькой, стараясь, чтобы тот не заметил ее взгляда. Однако он заметил. Брови его недоуменно приподнялись.
— Ты чего? Надеюсь, у меня пока что не растут рога?
Женя улыбнулась и помотала головой.
— А что тогда ты меня разглядываешь, как музейную статую?
— Ничего. Так просто.
— Исчерпывающий ответ, — передразнил он, повторив ее слова.
Она подошла и положила руки ему на плечи.
— Знаешь, в детстве мы играли в карточную игру, она называлась «веришь — не веришь».
— Да, знаю. У нас во дворе тоже в нее играли. Кажется, нужно было угадать, какая карта у партнера.
— А он морочил тебе голову. Например, прятал даму, а говорил, что у него валет. Или король. И спрашивал: веришь ты ему или не веришь.
— Ты предлагаешь сейчас сыграть?
— Но только не в карты, — быстро проговорила Женя.
— А во что же тогда? — удивился он.
— Будем задавать друг другу вопросы. О чем угодно. Каждый волен отвечать, что захочет: либо правду, либо неправду. Задача в том, чтобы угадать, чему можно верить, чему нет.
— Какая-то чушь, — недовольно произнес Женька. — Из области психиатрии.
— Но ведь интересно!
— По-моему, нисколько.
— Чем ты рискуешь? — уговаривала его Женя. — Я все равно не буду знать, правду ты сказал или наврал. Ты, кстати, тоже. Давай хоть попробуем, все равно делать нечего.
— Ну давай, — согласился он, наконец, со скрипом.
— Сядь, — велела Женя и пододвинула ему стул.
Сама она устроилась на стуле напротив. Расстояние между ними было не больше полуметра.
— Кто начнет?
Женька пожал плечами, демонстрируя, что вся затея — полнейшая глупость.
— Ты и начинай, раз придумала.
— Хорошо. Я начну. Ты, когда был маленький, дружил с девочками?
Он подумал секунду, потом кивнул.
— Дружил? Очень хорошо. Я тебе не верю.
Женька улыбнулся.
— И напрасно. Я действительно дружил с соседкой по парте, в первом классе. Может, хватит дурака валять? Пойдем лучше прогуляемся — погода нормальная.
— Нет, погоди. Прикольно получается. Дальше ты спрашивай.
— Что спрашивать-то?
— Да что хочешь.
— Тебе нравится петь в хоре?
— Нет.
— Не верю. Тебе нравится. Ты даже раскачиваешься из стороны в сторону, когда поешь. Мне сзади хорошо видно.
Женя засмеялась.
— Ладно. Один ноль в твою пользу. Попробуем еще?
— Валяй.
— Ты когда-нибудь… чувствовал себя очень одиноким? Никому не нужным, непонятым.
— Нет.
— Не верю. Любой человек когда-нибудь ощущает одиночество. Любой.
— Ко мне это не относится.
Женя напряженно глядела ему в глаза, стараясь отыскать в них хоть какую-то тень, хоть что-то, чтобы указывало на то, что ему небезразлична затронутая тема. И не находила. Глаза у Женьки были ясные и холодные, лицо совершенно спокойное.
— Хорошо. Два ноль. Твоя очередь.
— Ты когда-нибудь кого-то ненавидела? Так сильно, что хотела бы убить?
Она невольно отшатнулась.
— Нет! — тон ее голоса сразу выдал, что она не врет.
Женька усмехнулся и откинулся на спинку стула.
— Верю.
— Почему ты спросил об этом? — Женя чувствовала, как что-то мешает ей дышать. Ладони ее стали мокрыми.
— Спросил и спросил, — невозмутимо произнес он. — Ты же сама сказала, можно спрашивать о чем угодно.
— Но… как-то странно. Разве ты сам кого-то ненавидел? До такой степени.
— А при чем здесь я? — почти весело проговорил Женька. — Пичужка, ты, как обычно, переходишь на личности. Если ты думаешь, что с помощью своих дурацких игр сможешь выведать обо мне больше, чем я сам хочу тебе рассказать, то ошибаешься. Все, что тебе нужно знать, ты уже знаешь.
— А есть что-то, что не нужно? — Она смотрела на него в упор.
— У каждого есть то, что он не намерен обсуждать ни с кем. Даже с тем, кого любишь.
— Ты меня любишь?
— Люблю. — Он бережно накрыл ее руки своими ладонями. — Я тебя люблю, Пичужка. И буду долго любить. Наверняка дольше, чем ты меня.
— Что за глупость? Почему это надо состязаться в том, кто кого будет дольше любить?
— Не знаю. — Женька вздохнул и вдруг глянул на нее доверчиво и даже беспомощно. — Мне почему-то кажется, что скоро все это кончится и ты уйдешь.
Женя покачала головой.
— Я никуда не уйду. Но когда-нибудь, честное слово, возьму сковородку и тресну ею по твоей упрямой башке.
Он прищурился и произнес со странным выражением: